Шурка чем-то дрыгнула (или все-таки – дрыгнул?) и счел за лучшее промолчать, поплотнее укутавшись в его, Василия, новенькое синтепоновое одеяло – финское, полутораспальное!

От такой наглости Василий онемел. Он знал, конечно, что Димка приводит приятелей, когда отца нет дома, – понятно, дело молодое, он ворчал, конечно, но терпел. До сих пор у них действовала договоренность: в квартире не пить, за собой прибирать и посуду мыть. На сей раз сын нарушил все договоренности разом, и Василий растерялся от неожиданности.

– Димка, вставай! Убирайтесь из моей к-кровати!

– Ну, старик, ты не понимаешь, что ли? – скривился сын. – Шурка стесняется!

– Шурка?! Стесняется?! Да эта… прошмондовка с вечера стеснялась бы!

В глазах у Василия потемнело. Он схватил сына за шкирку и выдернул из кровати. Потом он шагнул вперед и вознамерился сделать то же самое с таинственной Шуркой, но нетвердо стоявший на ногах Димка все же решил вступиться за даму и повис у отца на руке. Василий одним движением руки отбросил сына в угол, схватил Шурку не то за ногу, не то за руку – черт ее там, под одеялом, разберет – и изо всех сил потянул из кровати. Шурка молча отбивалась, Димка скулил из своего угла, силясь встать на ноги, Раиса хихикала, Василий, пыхтя, тянул Шурку из своей кровати.

Наконец его усилия увенчались успехом. Шурка вместе с одеялом слетела на пол, вскочила на ноги и бросилась вон из комнаты, таща за собой спасительное одеяло. То, что Василий успел увидеть, его успокоило и при других обстоятельствах, возможно, порадовало бы – непоместившиеся в одеяло части тела улепетывающей Шурки были, несомненно, женственны и весьма аппетитны.

От этого зрелища Василий ненадолго впал в приятный столбняк, Раиса, изнемогая от хохота, села на пол рядом с Димкой, который оставил наконец тщетные попытки встать на ноги и тихо матерился. Придя в себя, Василий бросился в комнату вслед за Шуркой. Та заполошной курицей металась по комнате, пытаясь найти хоть какие-то детали гардероба – странная застенчивость при таком образе жизни. При этом Шурка без разбора наступала на руки и на ноги лежавших и перебудила всю честную компанию, тела зашевелились, зевая и почесываясь, стали принимать сидячее положение.

Василий с ужасом наблюдал за происходящим – где только насобирал эту вокзальную шваль его драгоценный сынок?! И самое главное – притащил их в его, Василия, замечательную, нежно любимую, чистую квартиру? Видно, и правду говорят – яблоко от яблони…

– Убирайтесь вон отсюда! – заорал он. Потом схватил ближайшего за грудки и поволок к двери. Но поступил неосмотрительно. Схваченный им парень оказался на голову выше коренастого Василия, здоровенным и жилистым, не чета прочим хлюпикам. Он легко, как Василий только что Димку, оторвал от себя назойливого хозяина и, небольно ткнув кулаком в живот, отбросил в сторону. Василий отлетел, оступился, неловко упал в кресло поверх сидевшего там типа. Тип придавленно пискнул. Но Василий тут же вскочил и с удвоенной яростью бросился на обидчика. До рождения Димки он работал дальнобойщиком и во всяких ситуациях бывал, драки не боялся, хотя спасительной монтировки при нем на этот раз не было. Где-то упала и разбилась не то бутылка, не то тарелка, одна из девиц завизжала.

Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут подоспела помощь: в дверях возник проснувшийся от звуков баталии Раисин муж. Поскольку, протерев глаза, он не обнаружил возле себя супруги, то, томимый самыми черными подозрениями, он немедленно натянул трико и отправился к соседу – разбираться. Раздававшийся оттуда дамский визг пробудил в нем самые худшие подозрения. К своему облегчению, в квартире соседа он нашел не только блудную жену в халате и тапочках, что снимало с нее часть подозрений, но и полуголую мечущуюся по комнате девицу, несколько странных типов (не иначе Димка гулял!), а главное – отличную возможность проявить удаль молодецкую.

– Эт-та чего тут? – подтянув сползающие с пуза трико, удивился он. – Наших бьют? Да ты че, Вася? Щас мы им… вломим – мало не покажется!

– Вова, Вова, не надо, – закудахтала Раиса.

Но было уже поздно. Ухая и кряхтя от удовольствия, как человек, делающий важную работу, Вова раздавал тумаки направо и налево, покрывая поле боя семиэтажным матом. Раиса завороженно следила за его маневрами, и в ее глазах светилась гордость. Василий на правах хозяина тоже принимал участие в изгнании незваных гостей – выпихивал вон из комнаты, вышвыривал вслед вещи, не разбираясь, где чье. Васиного обидчика Вова нейтрализовал довольно быстро, а прочая чахлая неспортивная молодежь и подавно ничего не смогла противопоставить слаженным действиям старшего поколения. Через пару минут в комнате не осталось никого, и Вова, с сожалением оглядевшись по сторонам, понял, что все хорошее когда-нибудь кончается.

– Ты, Василий, зови, если что. Я всегда… – Как настоящий мужчина, он был не щедр на слова.

Василий пожал ему руку, и Вова удалился, обнимая припавшую к нему, как к вернувшемуся с войны герою, супругу. Постояв посреди разоренной комнаты, Василий стряхнул оцепенение и принялся с остервенением собирать мусор, подбирать упавшие стулья и расставлять по местам вещи. Он стоял на четвереньках и усердно тер пятновыводителем для ковров отвратительно вонявшую кляксу, когда из соседней комнаты вышел наконец Димка. Он стоял над отцом, возвышаясь до потолка, до самой люстры, а Василий отчего-то так и не догадался встать на ноги, он лишь присел, автоматически продолжая водить тряпкой по пятну. А когда поднял глаза и посмотрел на сына, то увидел на его лице такую искреннюю ненависть, что растерялся, не зная, что сказать, как поступить. Вроде бы он должен возмущаться, орать – а сын оправдываться, просить прощения, обещать, что «больше никогда, честное слово»…

Но Димка смотрел на него с такой неподдельной злобой, что у Василия слова застряли в горле. Все же он взял себя в руки, бросил наконец тряпку и выпрямился, охнув и прихватив рукой поясницу – чертов остеохондроз давал о себе знать все чаще. Он и из дальнобоев-то ушел потому, что дважды отнимались ноги, и врач тогда сказал – с баранкой надо завязывать, если не хочешь остаться инвалидом. Только он ничего не умел делать, кроме как шоферить, вот и пошел на молокозавод, всяко не сутками за рулем.

– Дима, п-послушай… – начал было Василий.

Но сын перебил, кипя злобой:

– Да достало уже слушать! То не делай, се не делай, уроки учи… Что я, сосунок, что ли? Взрослый мужик, восемнадцать скоро. Сам живешь, как этот… монах, и я должен?! Фигу тебе! Мне до армии год. Хочу пить и девок трахать, понял? Имею право! Все, я решил – к матери ухожу. Она согласна. Ты, говорит, еще и эти… алименты нам должен платить. Год еще точно, до восемнадцати.

– Ах, алименты? Вам… – тихо удивился Василий и встал, бросив на ковер тряпку. – Т-ты решил, з-значит. А она с-согласна. Ты, з-значит, мужик. А я м-монах. Да?

Говоря это, он надвигался на Димку и увидел, как в глазах сына плеснулся испуг.

– Девок т-трахать, да? В моей к-кровати? Шваль водить в мой дом?! И блевать на мой к-ковер?! Имеешь право, да?! Ах ты…

Димка уже прижался спиной к серванту – дальше отступать было некуда. Тогда Василий неожиданно для себя молча схватил сына за шкирку, подтащил к пятну, с силой придавил его голову вниз и принялся тыкать носом в гадкое пятно. Димка пыхтел и пытался вывернуться, но отец был сильнее.

– Давай, п-проваливай! – заорал наконец Василий, будто прорвало его. – Чтобы духу т-твоего здесь не было!

Он отпустил сына и ушел на кухню, сильно хлопнув дверью – так, что отвалился в коридоре кусок штукатурки. Ну и плевать! На кухне Василий прислонился лбом к холодному стеклу и стал смотреть, как просыпается соседний дом, как во дворе сонные хозяева откапывают из-под снега и греют свои замерзшие машины, как торопятся к видневшейся через дорогу проходной керамического завода черные съежившиеся фигурки-муравьишки… Он стоял так очень долго, стекло от его дыхания запотело, и все тело затекло от неудобной позы. Медленно, как старик, шаркая ногами, Василий вернулся в комнату.

Димки нигде не было. Ушел. Он впервые поднял на сына руку. Никогда себе не позволял – пальцем не трогал ни за двойки, ни за всяческие проказы, жалел, потому что и так без матери пацан растет, хотя соседи лупили своих почем зря. Может, они и правы – у них парни нормальные выросли, не то, что этот. Вон у Вовы с Раисой парень на флоте отслужил и еще по контракту остался, хочет мир посмотреть. Эх, была бы у него дочь! Он покупал бы ей красивые платья, они бы вместе наводили порядок, по очереди бы готовили вкусные обеды, по вечерам сидели бы перед телевизором… С девчонками, наверное, легче… А парня он ничему не смог научить.

Зябко ссутулившись, Василий еще побродил по квартире, бесцельно переходя из комнаты в комнату. Потом забрел в коридор, и тут его остановил слабый, едва уловимый запах свежего хлеба. Василий взял буханку и отправился на кухню. Есть не хотелось, но надо же было чем-то заняться. Он освободил хлеб из газеты, вскипятил чайник, нарезал колбасы – равнодушно, без предвкушения, без удовольствия. Откусив от бутерброда, он стал невнимательно просматривать газету «Столица Урала».

Вообще-то газет он не читал, не покупал и не выписывал, зачем – если телевизор есть? Но эта вчера попалась под руку, кто-то прочитал и оставил, а он в нее хлеб завернул. На третьей странице вились затейливые буковки – «Будем знакомы!». И была фотография журналистки – молодая вроде, ничего особенного, прическа только интересная: с одной стороны волосы короткие, а с другой – длиннее, и глаза еще – озорные, веселые. Вздохнув, Василий примерился, откусил еще кусок хлеба с колбасой и без всякого интереса стал читать напечатанные пониже фотографии объявления.

Через пять дней после выхода в свет первого выпуска рубрики «Будем знакомы!» в редакции «Столицы Урала» приключилась маленькая внутрикорпоративная сенсация: заместитель редактора Бабин Евгений Николаевич явился на планерку с фингалом под глазом. Нет, сам по себе фингал, конечно, на сенсацию не тянул, в бурной редакционной жизни бывало всякое – пили, дружили, били морды, влюблялись и ссорились на веки вечные, в пылу дискуссий, бывало, ломали мебель и, к неописуемому ужасу коменданта здания, выбрасывали из окон цветочные горшки. Но вот происхождение сиренево-голубого украшения под левым глазом уважаемого члена редколлегии было из ряда вон необычным.

Катерина, по своему обыкновению, прилетела на работу в последний момент, когда уже началась утренняя планерка, и добрых полчаса любовалась на сконфуженную физиономию подружкиного мужа, который все норовил повернуться к общественности в профиль и напрочь лишился привычного красноречия. После окончания планерки Бабин стремительно сорвался с места и исчез в дверях, оставив коллег теряться в догадках.

– Видала?! – увязалась за Катериной секретарша Татьяна, наплевав по такому случаю на свои обязанности по уборке и немедленному проветриванию помещения. – Это же с ума сойти, что делается, да, Кать?

– А что делается? Я не в курсе! – весело поинтересовалась Катерина, открывая ключом с намертво привязанной к нему большой железной грушей дверь своего кабинета с табличкой «Отдел культуры». Из-за этой груши ключ не влезал ни в один карман, и Катерина его оставляла где ни попадя. Но смысл груши как раз и был в том, что любой мог прочитать на ней номер кабинета и вернуть потерю рассеянной хозяйке.

– Он утром на работу пришел без фингала! – торжествующе сообщила Татьяна, усевшись в уютное, продавленное десятками сидельцев кресло «для своих» (для посетителей был предназначен вполне сносный стул).

– И что? – не поняла Катерина.

– Да как – что?! – огорчилась ее тупостью секретарша. – Значит, ему тут, в конторе, морду набили! И совсем недавно!

– А кто?

– Не знаю! – развела руками Татьяна. Вид у нее был убитый.

– Такого быть не может! – изумилась Катерина. – Чтобы ты и не знала?

– Я же у него в кабинете не сижу! – огрызнулась уязвленная до глубины души собеседница. – С утра пришел – все нормально, рожа гладкая, собой доволен. А перед планеркой смотрю – ужас! Редактор вышел, у меня спрашивает – кто его так? А я не знаю! У него же кабинет не на нашем этаже!

Свой позор Татьяна переживала так искренне, что Катерина ее даже пожалела. В конце концов, у каждого человека свой талант, и он должен реализовываться, а тут такой облом. Фингал есть – а информации нет.

– Ладно, – пожалела она Татьяну. – Потом схожу поговорю. Вообще-то если кто из наших – это свинство. Все-таки на работе, а не в притоне – такие дела устраивать.

– Да, кстати, Катюш, спасибо тебе – мне уже с утра два мужика звонили по объявлению. Один вечером за мной на машине заедет! – похвасталась Татьяна. – Я и юбку с собой взяла, и туфли, как чувствовала! Только я ему сказала, что я – журналист. Как думаешь – поверит?

– Обязательно! Помнишь, президент журналистов укорял – мол, вас прислали подслушивать, а вы подглядываете, как не стыдно! А ты у нас и по тому, и по другому – настоящий профи, можешь мастер-классы устраивать. Поверит как миленький!