Будут ли у них еще ночи, подобные прошлой - незабываемой, искренней, когда объятия - сильные, крепкие - изломали мешающие жить воспоминания, осталось смести прошлое в кучу и выбросить за ненадобностью. Зачем так много думать о былом, когда вот оно - будущее, и Вик с Верой точно знают, каким сладким, сочным оно может быть. Привкус на языке остался -  интересно, у него тоже или только ей теперь так кажется?

    Вера нехотя отводит глаза от лежащего на животе расслабленного мужчины, скользит ими по окружающей обстановке: флага нет, три стены окрашены бежевой краской, а посередине четвертой - от пола до потолка - фотообои с изображением стоящей вдалеке, спиной к камере, обнаженной модели и на первом плане - большого, брошенного на пол фотоаппарата. Разбитого, непоправимо испорченного. Мужская рука замерла, выронив его за ненадобностью. Левая рука, покрытая плотным разноцветным узором, - первая и последняя профессиональная фотография Белова, которую она видела. Работа, принесшая ему третье место на одном из конкурсов эротической фотографии. Вик поймал момент, когда страсть и похоть побеждают эстетическую потребность запечатлеть красоту. Наверное, эта борьба происходит внутри него каждый раз, когда работает в студии. Сильная фотография о приоритетах, выборе, наконец, признании поражения. В реальной жизни все иначе, в ней Белов так легко не проигрывает собственным демонам. Фальшивая фотография, и идея ее - пустая, глупая.

Бежевый диван у противоположной стены в зоне гостиной завален купленными Верой веселенькими подушками, большой рабочий стол, расположенный ближе к центру просторной комнаты, - набросками и папками с чертежами. Шкаф, комод, небольшая горка с телевизором - пожалуй, на этом все. Типичная берлога холостяка, почему-то ставшая родным домом находящейся на грани нервного срыва обычной, запуганной до смерти девушке.

На ум приходит первое в ее жизни решение, принятое не по указке родителей. Когда Вера училась в седьмом классе, неожиданно прямо на уроке от сердечного приступа умер учитель физики. Добрый, остроумный дядька, который проработал в школе более тридцати лет, учил еще Верину маму. Он запомнился тем, что с легкостью мог часами болтать на разные темы - от черных дыр в космосе до американских ситкомов, ставить единицы, радостной улыбкой встречая детские слезы, дремать во время контрольных, - в общем, всем, кроме как самой физикой. Родители решили, что Вере незачем прощаться с бывшим педагогом, сразу после школы ей следовало бежать домой. Будут ведь сниться кошмары, зачем портить детскую психику? Но она все равно пошла. Принесла цветы, помолчала у открытого гроба. Кошмары не преследовали, слезы не душили. От этого дня сейчас хочется оттолкнуться.

Веру всегда считали слишком слабой для потрясений и поступков, берегли и ни за что бы не отпустили в  Москву, если бы не двоюродный брат, уехавший десять лет назад в Санкт-Петербург, сделавший там успешную карьеру. Едва ли не каждый вечер мама с упоением рассказывала, какой он молодец, талантливый, смелый, умный... Но когда Вера заявила, что тоже хочет испытать себя, над ней лишь посмеялись.

«Все будет хорошо, мама» - собирая вещи, монотонно бубнила она в ответ на причитания о том, что большой город ее погубит. Провожали девушку со слезами на глазах, как в последний путь. И весь первый год ждали, что сломается, вернется, испугается. Не испугалась. Периодами нападали тоска под руку с тем самым мерзким страхом, путающим мысли, подталкивающим к легким решениям, о которых потом жалеешь спустя годы, но Вера ни разу не пожаловалась и не попросила больше ежемесячно выделяемых денег. Потому что намного тяжелее было бы вернуться домой и каждый день слушать рассказы о других, более талантливых и рискованных людях. Поначалу она делала карьеру как будто назло родителям, но одним обыкновенным вечером, возвращаясь с работы по знакомому маршруту, вдруг поняла, что живет именно так, как ей нравится, и просыпается утром для себя любимой. А сомнения друзей и родственников лишь подстегивают действовать активнее, но не более того. Осознание уже достигнутого и предстоящего радужного - воодушевило, породив новые, более смелые цели. Через месяц после того неожиданно судьбоносного вечера ее взяли на новую работу, а еще через год - в «Веранду».

Неуверенность в себе - хорошо ей знакомое, перманентно давящее чувство, то и дело порождающее внутри сомнения, что прошла естественный отбор случайно, каким-то чудом урвала право на жизнь, а уж успех точно не дается таким жалким и хилым. Они с Виком абсолютно разные и одновременно поразительно похожи. Их отличающиеся вплоть до мелочей внутренние миры как будто выкроены по единому шаблону. Они оба предпочитают молчать, скрывая, как много сил уходит на внутренние сражения.

Борись, мой хороший, самый сильный, смелый, надежный. Я буду рядом в беде и радости, держать тебя за руку, как ты меня всегда раньше. Знаю, что возьмешь на себя каждую мою проблему, как только скинешь гнет своих. Ты должен справиться сам, но если тебе, любимый, нужен стимул, то я вот она, рядом, посмотри и поверь, наконец. Если ты считаешь себя проклятым, то я такая же.

Вера вновь осматривает комнату, думая о том, что их мир создавался здесь, и когда они вместе, ничто не сможет помешать продолжить его обустраивать.

    Ожидание, наконец, заканчивается, он открывает глаза. Переворачивается на спину, смотрит по сторонам, моргает, облизывает сухие губы. Вера тянется и подает бутылку воды, отвечает улыбкой на благодарный кивок.

    - Дома, - делает он очевидный вывод и заметно расслабляется, ощупывая лицо, шепчет беззвучно, но она почему-то понимает смысл сказанного и что это в данный момент важно.

    - Привет, - говорит ему.

    Белов долго пьет, потом вытирает губы тыльной стороной ладони.

- Привет, - отвечает, слегка улыбаясь в обычной манере, дескать, рад видеть. Всегда рад ее видеть, и это тоже важно, но уже для нее. Вик дышит медленно и тяжело, будто с трудом. Смотрит в потолок, хмурится. Одна из лампочек перегорела, нужно заменить. Оставшиеся дарят мягкий, настраивающий на отдых свет, создавая в просторной комнате иллюзию приближения ночи, прохлады, тишины. Какой смысл в середине дня опускать жалюзи и тратить электричество? Как в пещере спрятались.

- Я тебя ждала.

    - Долго?

    - Не знаю, часами. Там толпа на кухне. Прости, пожалуйста, я всем позвонила. Вообще всем. Так испугалась и не знала, что делать. Я тебя очень люблю.

    - По уши, - подмигивает. Потом меняется в лице, начинает подниматься: - Ты в порядке? Этот урод не вернулся после того, как выдал мне билет в нирвану?

    Услышав привычное «по уши», она выдыхает с облегчением. Почему-то боялась, что, очнувшись, Вик не узнает ее. Вот дура. Но он задал вопрос, нужно ответить. Отрицательно качает головой:

    - Ты лежи, все нормально. Я никого не видела, кроме тебя. - И мысленно добавляет: на полу, не отвечающего на крики, схватившегося за голову, шепчущего несусветную чушь. - А кто это был, как думаешь?

    - Есть одна идея. Мне нужен телефон, подай, пожалуйста. И скажи, чем вы меня накачали? Симптоматика смутно-знакомая. Понимаю, что мне войну объявили, а хочется смеяться и мультики смотреть.

    Он едва не помер на ее глазах от фантомной боли, сейчас лежит в кровати - наголо обритый, бледный, моргает, глаза огромные, не может до конца осознать сквозь наркотики, что происходит, а ей хочется только одного - нажаловаться.

    Рассказать в подробностях, как кинулась на шею к Полине Сергеевне, едва та переступила порог два часа назад, и что случилось после:

- Верочка, что произошло? - простой вопрос матери, которой сообщили, что ребенок в беде. - Вик в порядке?

- Кажется, да. Он с врачом сейчас.

- На тебе лица нет. Ты здорова?

    - Просто... я очень сильно люблю вашего сына, - нелепый ответ, но что еще сказать, когда Платон Игоревич, психотерапевт Вика, осматривает его в комнате, и пока неизвестно, чего им будет стоить этот эпизод. Приступ купировали быстро, но нужно было ждать, не придет ли вторая волна. Так иногда бывает. Платон Игоревич привез машинку для волос, и они с Верой первым делом побрили Вику голову, а затем Вера протерла его кожу подсолнечным маслом и мыльной водой, иначе было не избавиться от стойкого запаха бензина. Комнату хорошо проветрили.

    - Я не могу жить без него. Если с ним что-то случится, не представляю, что со мной будет. Вы поймите меня, нас, я не хотела, чтобы так сложилось. И он не хотел.

    - Знаю, дочка. Никогда в этом не сомневалась, - та, как и в прежние времена, по-матерински погладила Веру по голове, говорила ласково, с легкой теплой улыбкой. - Все будет хорошо. Артему важна твоя поддержка, он должен скоро приехать. Но расскажи толком, что с Виком? По телефону я практически ничего не поняла.

    Вера отстранилась, не сразу сообразив, о чем говорит Полина Сергеевна, несколько раз моргнула, потом приоткрыла рот от удивления, понимая, как сильно они с Беловым запутались сами и запутали остальных. Заперлись в его квартире от мира, спрятались под проклятым флагом, не думая о чувствах других, ставя на первый план свои, изодранные на лоскуты, как после сильного шторма. Залечивали раны, влюблялись сильно, страстно в души и тела друг друга.

    - Другого сына, Полина Сергеевна! - горячо заявила она, аж сердце заболело, так много эмоций и любви вложила в эти слова. Как эта женщина не догадалась сама? Вера у Вика дома, в его футболке, позвонила с его сотового, попросив помощи. - Я про Белова вам говорю, - и снова быстро, будто в последний раз обняла Полину Сергеевну, прежде чем та успела отойти от шока и что-нибудь сказать. Руки Кустовой опустились, тело напряглось, словно Верины объятия ей стали неприятны.

    Затем прибыли Арина с Артемом. Вик оказался прав: Арина знала о местонахождении брата, но скрывала. Кустовы топтались на кухне, почти все в сборе, перепуганные, как тогда, после аварии Вика на годовщину свадьбы Полины Сергеевны и дяди Коли. К счастью, Платон Игоревич вышел практически сразу, дал знак Вере идти к Вику, остальным сказал ждать.

    Врач ростом под два метра, широченный в плечах мужик лет сорока с чисто выбритым лицом и проницательными светлыми глазами занял собой весь коридор. Седой, как старик, хотя кожа на лице гладкая, да и осанка говорит о недюжинной силе. Никто не рискнул спорить, даже Артем притих и отступил к стене. Платон Игоревич, видимо, давно знал всех присутствующих, поэтому с ходу завел неторопливую беседу.

Оказавшись в комнате, Вера пододвинула кресло ближе к кровати, забралась в него с ногами. Теребила волосы, рассматривая кончики, выискивая посеченные, параллельно отвечая на сообщения Софии, которой тоже успела написать.

Живой - и ладно. Но какой же смешной без волос: череп ровный, гладкий, кожа на несколько тонов бледнее, чем на лице, слегка блестит от местами плохо стертого масла. Вик ощупывает голову, несколько раз проводит ладонью по гладкой коже.

- А я-то думаю, почему холодно.

- Пока ты лежал без сознания, мы с Платоном Игоревичем отрывались. Еще и ногти тебе накрасили.

    Он, конечно, не верит, но бросает быстрый взгляд на руки-ноги, которые высовывает из-под одеяла. Вика пришлось раздеть, потому что частицы бензина, казалось, намертво въелись даже в ту одежду, на которую не попала едкая жидкость.

Белов улыбается уголками губ, оценив шутку.

    - Вик, может, полицию нужно вызвать? Я так и не поняла, что случилось. Кто это сделал? Облил тебя, да?

    - И без полиции очевидно, что за клоун. Проверим. Судя по голосам, вся семья в сборе?

    Вера обреченно опускает голову:

    - Я еще и скорую вызвала, но Платон Игоревич приехал раньше и попросил отменить бригаду. Ты как?

    - Штормит. У нас самолет скоро.

    - Улетел уже.

    - Трындец. Вер, где телефон, мать его? - повышает голос, выбираясь из-под одеяла, встает. Затем садится, давит на виски, давая себе передохнуть. Смягчается. - Прости, родная, что срываюсь на тебе. Неадекват. Не хотел грубить. Принеси, пожалуйста, гребаный мобильный.

Она кивает, направляется на поиски телефона. Встречается в коридоре с Платоном Игоревичем, чувствующим себя здесь как дома. Вероятно, нередкий гость. Но едва она заходит, дверь позади закрывается, и Артем начинает кричать. Негромко, и сквозь зубы, как умеет только он:

    - Что вы сделали? Ты сделала с ним? Я же говорил, что ему нельзя, ты хоть представляешь, как тяжело обходятся эти откаты в траханное прошлое?!

    - Я? - ахает Вера. Видеть Артема страшно, еще и такого агрессивного, не зажили многочисленные засосы на шее, плечах и груди, синяки на руках. Воспоминания о медвежьей силище, скалой навалившейся на нее, рождают очередной приступ паники, но Вера чувствует себя дома, а значит - увереннее. Она не бежит, вместо этого шагает вперед и прищуривается: - А может, это ты решил добить брата? Ты ведь один из немногих знаешь о его слабостях - и решил воспользоваться? Лицом к лицу слабо встретиться? Какая же сволочь, клянусь, когда он придет в себя, не буду даже пытаться за тебя заступиться! Как ты вообще посмел явиться сюда, как ни в чем не бывало?!