— Если хочешь соблюсти хорошие манеры, придется тебе подождать, пока не закончат остальные. Только когда все поедят и встанут из-за стола, — упиваясь своей властью, поучала Джаннетта, — тебе тоже можно будет уйти в свою комнату.

Тем временем лакеи уже проворно натягивали ливреи, готовые в любую минуту броситься прислуживать сиятельному гостю. Вот-вот мог прозвонить колокольчик из гостиной или из столовой. Все были заняты делом. Поэтому Саулине удалось выскользнуть из полуподвальной кухни и подняться на первый этаж.

Однако к тому времени она уже успела передумать и, вместо того чтобы направиться в свою комнату, бросилась прямиком в музыкальный салон, просторный зал с высоким расписным потолком, где главными предметами обстановки были клавесин и фортепьяно. Здесь Джузеппина Грассини выступала перед избранными гостями. Саулина решила наблюдать за дверью, ведущей в малую парчовую гостиную. Там Джузеппина принимала своего высокого визитера. Саулина надеялась, что ее скоро туда позовут.

Она села на низенький стульчик с мягкой спинкой возле одного из окон, выходившего в переулок. Ну почему ее не зовут? До нее доносились какие-то шумы, неизвестно что означавшие, но почему-то вызывавшие у нее отвращение. Какие-то шорохи, вздохи, бессвязный шепот… Замирая от страха быть обнаруженной, она прокралась к дверям парчовой гостиной и прижалась ухом к замочной скважине.

До нее донесся слегка приглушенный серебристый смех Джузеппины, прерывистые вздохи и голос генерала, о чем-то тихо умолявшего на непонятном языке.

Ну почему они ее не приглашают? И почему звуки, доносящиеся из-за дверей, вселяют в нее такую тревогу? Ей хотелось снова повидать генерала, потому что если и жило в ее маленькой душе чувство, похожее на любовь, оно предназначалось генералу Бонапарту, красивому, могущественному и доброму, обещавшему ей помощь и защиту. Она стала жертвой первой влюбленности, самозабвенной и страстной, поэтому вздохи, доносившиеся из-за двери, вызвали у нее раздирающую душу ревность, хотя их значения она не понимала.

Ну почему, почему они ее не приглашают? Почему он не скажет своим красивым, звучным голосом: «Я хочу видеть Саулину»?

Она ощупала пояс платья. Табакерка была там, зашитая в подкладку. Эта драгоценность воплощала в себе все то, что происходило на площади в Корте-Реджине на глазах у всей деревни. Все восхищались ею, все ее уважали, потому что она спасла жизнь Наполеону Бонапарту. Неужели он мог забыть свое торжественное обещание?

Точно молния, ударившая и осветившая всю ее юную и краткую жизнь, появился этот добрый военный. Он вел войска на покорение всего мира — и он же преклонил перед ней колени, заронив в ее душу глубокое и невыразимое чувство, он заставил ее ощутить пустоту, которую только он один и мог бы заполнить, если бы снова взял ее руки в свои, как в тот памятный день в Корте-Ред-жине.

* * *

Джузеппина принимала Наполеона в желтой парчовой гостиной.

— Вы сегодня припозднились, мой генерал, — кокетливо упрекнула она его. — Вот уже час, как я вас жду, вам это известно? Мне бы следовало рассердиться на вас.

— Ну если гнев делает вас еще более желанной, — ответил он, целуя ей руку, — мне следует учесть это на будущее.

— Ваше поведение непростительно, — сказала она, плавно поводя бедрами, как на сцене.

— Вам отлично известно, насколько тяжелы и серьезны мои обязанности в этом городе, — оправдывался он, считая нужным соблюсти приличия. — Время — тиран, которого мне так и не удалось одолеть.

Наполеон говорил рассеянно, лаская взглядом обворожительную обольстительницу.

— Ну, как бы то ни было, вы все-таки здесь, — заметила Джузеппина, умело придавая своему чарующему голосу мелодраматический оттенок. Ее длинные шелковистые ресницы вздрагивали, в глазах появилось томное выражение, розовым язычком она то и дело проводила по губам.

— Меня обвиняют в том, что я погряз в праздности. Я эти слухи не опровергаю.

— Злые языки могут вам навредить, — встревожилась Джузеппина.

— На этот раз нет. У австрийцев здесь есть свои шпионы, и они, конечно, передадут эти слухи куда следует. Пусть думают, что перед ними беспутный генерал-гуляка, — с этими словами он опустился на оттоманку. — Враги наиболее уязвимы как раз тогда, когда они склонны недооценивать неприятеля.

— Ах, я ничего не смыслю в военной стратегии, — призналась Джузеппина, усаживаясь рядом с ним, — но зато о вашем беспутстве могу свидетельствовать.

Генерал пропустил ее слова мимо ушей.

— Я устал от бессонных ночей, от битв, переходов, от бесконечных объяснений с людьми, которым полагалось бы облегчать мне пребывание в оккупированных странах. Директория не дает мне покоя. Я чувствую себя свободным лишь в те краткие минуты, что провожу с собой, — добавил он, переходя на «ты».

— От души надеюсь, что это так. Но в таком случае объясните мне, — воскликнула певица, внезапно поднявшись с оттоманки и словно бросая ему вызов, — если ваши занятия не дают вам вздохнуть, как же вы сумели провести столько времени у портного принцессы Висконти?

— Портной принцессы Висконти — это и мой портной. Вот вам и все объяснение.

— Но в городе только об этом и говорят.

— Потому что злословие — любимое занятие жителей Милана. На бульваре и в гостиных все только этим и заняты.

Джузеппина была великолепной комедианткой, но сейчас она притворялась лишь отчасти.

— Всем известно, что принцесса Висконти без памяти влюблена в вас. Всем известно, что ради вас она готова на любые безумства, — певица в волнении расхаживала взад-вперед.

— Все семейства Милана наперебой приглашают меня к себе, — снисходительно усмехнулся Бонапарт.

— Но принцесса Висконти подарила вам пару гнедых!

— Великолепные животные, — согласился молодой генерал.

— А теперь она решила обновить ваш гардероб.

Главнокомандующий взглянул на Джузеппину с удивлением, к которому примешивалась легкая зависть: эту женщину охотно взяли бы на работу в сыскное ведомство любого государства.

— Что ж, это долг зажиточных миланцев — заново экипировать освободительную армию Италии, оставившую лохмотья своих мундиров в Генуе и на мосту Лоди. Не такая уж это большая жертва в обмен на свободу.

«Liberté, égalité, fraternité»[8], — подумала Джузеппина, вспоминая куплет, который распевали на контрадах Милана вскоре после вторжения наполеоновской армии:

Равенство и братство,

Французские победы,

Мы топаем по грязи,

Они в каретах едут.

Но она была слишком хитра и искушена в искусстве интриги, поэтому вслух ничего не сказала. Выгоднее оставаться в рамках любовной пикировки: на этом поле она не знала себе равных.

— Итак, вы провели утро за примеркой панталон и редингота, — и она с искусством настоящей лицедейки выдавила из себя несколько слезинок, скатившихся по щекам. — Разве не так?

Ревность прекрасной певицы, казалось, еще больше возбудила генерала: он усадил ее к себе на колени и принялся покрывать ее шею поцелуями.

— Уверяю вас, ваши тревоги безосновательны.

— А вы докажите! — потребовала она.

— Ну раз уж вы так любите сплетни, моя дорогая, я подарю вам самую свежую.

Джузеппина осушила слезы вышитым платочком. Женское любопытство возобладало над ревностью.

— Принцесса Висконти обратила свои чары на генерала Бертье, когда поняла, что на главнокомандующего они не действуют.

— Я рада это слышать, — с этими словами Джузеппина обняла его, — но приведите мне хоть одно доказательство!

— Ее светлость и Бертье провели вместе феерическую ночь, а нынешним утром он не преминул поделиться со мной пикантными подробностями.

— Ах вот оно что! — воскликнула Джузеппина Грассини. — Вот почему вчера вечером я не застала ни принцессу, ни вашего начальника штаба на балу в доме Танци!

— К тому времени они уже успели где-то уединиться, — кивнул Бонапарт. — Старик Бертье разошелся, как молодой петушок!

— И в самом деле, — подхватила она, — в сорок два года пускаться в любовные приключения!

— Среди моих офицеров он самый старший, — с гордостью сообщил Наполеон, — но я бьюсь об заклад, он еще даст сто очков вперед любому!

— А эта потаскуха! — воскликнула певица, уже позабыв о Бертье: ей важно было уничтожить возможную соперницу. — Уж конечно, она связалась с ним не по любви.

— Любовь! — нахмурился Бонапарт, поднимаясь с оттоманки и принимаясь беспокойно мерить шагами комнату. — Я тоже был жертвой этого гибельного чувства. Любовь ничего не приносит, кроме горя. Любовь — это всего лишь слово, оно ничего не значит.

— А как же я? — обиделась певица.

— А что — вы? — сурово спросил Наполеон.

— Вы не любите меня?

— Поверьте, желание куда важнее так называемой любви.

— О, мой генерал! — счастливо вздохнула она.

— Мне не до балов, мой друг, — признался Наполеон. — В последние дни я чувствую себя просто ужасно. Директория засыпает меня глупейшими приказами, которые я не в состоянии выполнять.

Даже не пытаясь проникнуть в глубину его мыслей, Джузеппина кожей ощущала желание своего страстного, нежного и непредсказуемого любовника поговорить, поделиться, может быть, даже исповедаться. Ей льстило, что он находится здесь, в ее будуаре, пока его армия готовилась к походу на Верону.

— По мнению Директории, — продолжал Наполеон, — я должен сдерживать австрийцев силами половины армии, а силами второй половины завоевывать Италию.

Джузеппина лишь кивнула в ответ. Ей хотелось сказать ему: «Вы могли бы завоевать весь мир одной лишь силой своего взгляда!», потому что от этого двадцатишестилетнего юноши действительно исходило ощущение неистовой силы. Но она промолчала.

— Какой смысл захватывать Милан, не захватив Мантую? — горячился он. — Это настоящая крепость на болотах под прикрытием трехсот пушек. И чтобы ее взять, придется форсировать Адидже.

Он с досадой взмахнул рукой, потом подошел к окну, характерным жестом заложив руки за спину.

Женщина продолжала молчать. Привыкшая больше к легкомысленной болтовне, чем к разговорам о военных действиях, она тем не менее прекрасно понимала, что затруднения французской армии состоят в отсутствии денег и как следствие этого — всего остального. Говаривали даже, что у офицеров одна пара сапог на двоих. Французы казались ей милыми и дружелюбными, но нужда превратила их в записных воров. И все-таки жители Ломбардии относились к новым завоевателям довольно терпимо. Те не вмешивались в их дела, чем выгодно отличались от австрийцев.

Властный, могущественный, надменный Бонапарт был наделен способностью внушать доверие как своим солдатам, так и представителям миланской знати. Женщины сходили из-за него с ума, мужчины пресмыкались перед ним. Джузеппина Грассини гордилась тем, что стала его первой внебрачной пассией в Милане. Всем было известно, что Наполеон страдает в разлуке со своей женой, французской аристократкой, чудом избежавшей гильотины.

Джузеппина Грассини, звезда Великого Театра, была не из благородных. Она была подлинной дочерью своего народа, музыка и любовь составляли смысл ее жизни. И к тому же она была тщеславна. Стать желанной для генерала, стоявшего во главе итальянской армии, самого могущественного на данный момент человека в Милане, — могла ли она мечтать о лучшей доле?

— Вот такая вы мне нравитесь, — польстил ей Наполеон, обнимая и целуя ее. — Вот ваша истинная роль: вы дарите мне утешение.

— Присядьте, друг мой, — пригласила Джузеппина, протягивая ему фарфоровую шкатулку с анисовыми конфетками, которыми он любил лакомиться. — Мне нравится ваше имя, Наполеон. Оно прекрасно звучит. Мне нравится произносить его: оно огромно, как и ваша слава.

Генерал прикрыл свои серо-голубые глаза; на красиво очерченных губах, делавших его похожим на мать, промелькнула легкая улыбка.

— Странная это штука — жизнь, — проронил он с горечью.

— Вы мне не верите? — нахмурилась певица, переходившая от смеха к слезам с легкостью настоящей лицедейки.

— Я верю вам, моя прекрасная фея, — заверил ее Наполеон, — но вы бы мне не поверили, если бы я сказал вам, что мое итальянское имя было предметом хулы и насмешек.

Она зашипела, как разъяренная кошка:

— Никто не посмел бы насмехаться над именем триумфатора в битве при Лоди!

— Триумфатор при Лоди был всего лишь жалким чужаком для гордых французов, маленьким корсиканцем, получившим начатки образования у монахов в Бриенне.

Вспомнив своих чванливых сверстников, потешавшихся в колледже над его скромным происхождением, Наполеон вдруг рассердился по-настоящему. «Сейчас они трепетали бы передо мной», — подумал он в гневе.