Мимо проходил седой, но крепкий старик, толкавший перед собой тележку с песком.

— Оставь ты этих шлюх, — посоветовал он, задержавшись на минутку. — Ты не местный, стало быть, не знаешь, как делаются дела в Боттонуто. Возвращайся домой, тебе же лучше будет.

— Нет, я иду в полицию! — упрямо повторил молодой человек, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах.

— Домой, домой иди, — сказал старик, добродушно поглядывая на него снизу вверх.

— Они у меня деньги взяли, а взамен ничего! Я позову жандармов.

— Кого ты позовешь, дурень! — усмехнулся старик. — Посули ты им хоть золотой скудо, жандармы сюда носу не сунут. Послушайся доброго совета: возвращайся домой.

Саулина стояла в толпе, следившей за этой сценой. Она так и не поняла, в чем причина разгоревшейся ссоры, но догадывалась, что речь идет о каком-то жульничестве, и инстинктивно сочувствовала молодому человеку, который показался ей одиноким и беззащитным. Таким же, как она сама. Надо было поскорее выбираться из этой части города, где все выглядело грязным, подозрительным и непонятным.

«Да что же это за место такое — Боттонуто?» — подумала и вдруг вспомнила, как однажды дон Джузеппе проповедовал с амвона про Содом и Гоморру, про грехи, гнездящиеся в больших городах. Вот тогда-то он и упомянул именно это название: Боттонуто. По его словам, это был рассадник всякой нечисти. Ей стало страшно.

— Святая Мадонна! — прошептала она. — Ну и попала я в переделку.

На порогах открытых лавок и на подоконниках лежали, растянувшись, сонные коты. Белые, черные и рыжие куры клевали корм среди отбросов, не давая проходу изможденному старому псу, тоже тыкавшемуся носом в мусорную кучу в надежде добыть себе пропитание. В стенной нише устроилось семейство кроликов. Толпа разошлась.

Саулина опять ощутила голод, заглушивший все остальные чувства. Тут она увидела курицу, обыкновенную курицу с пышным рыжеватым оперением, усевшуюся на пучок травы у обочины дороги.

«Да она же вот-вот яйцо снесет!» — обрадовалась Саулина.

И в самом деле, вскоре рыжая курица издала хорошо знакомое деревенской девочке кудахтанье и поднялась. На земле в двух шагах от Саулины лежало тепленькое яичко. Оставалось только наклониться и взять его. Саулина так и сделала, даже не оглянувшись по сторонам. Обхватив ладонью безупречно гладкий живой овал, она вытащила шпильку из волос, проколола скорлупу и принялась жадно высасывать содержимое. Саулина даже глаза закрыла от наслаждения. Девочка нисколько не чувствовала себя виноватой: она была вправе позаботиться о себе.

Удар, пришедшийся между ухом и затылком, оглушил ее. В первое мгновение Саулине показалось, что ее огрели камнем или дубинкой, но крепкая затрещина была нанесена мозолистой и тяжелой, как лопата, рукой.

— Гляньте на эту воровку! — раздался грубый голос у нее за спиной. — Мало нам своих бед, так еще пришлые будут воровать мои яйца!

Саулина закашлялась: последний глоток попал ей не в то горло. Она в ужасе оглянулась и увидела женщину с толстыми, растянутыми в злобной ухмылке губами, между которыми виднелся один-единственный и, как со страху показалось Саулине, длинный, словно кабаний клык, зуб.

— Я не воровка, — пролепетала девочка.

— А кто ж ты такая? — усмехнулась женщина, одетая чуть лучше остальных обитателей Боттонуто: ее мятое и покрытое пятнами платье по крайней мере было целым, без единой дырки или заплатки.

— Яйцо лежало на улице, — оправдывалась Саулина.

— Ну и что? — Женщина грозно нависла над девочкой всем своим массивным телом.

— Улица не ваша. Она для всех, — еле слышно продолжала Саулина.

— Ах вот как? — переспросила хозяйка курицы, продолжая грозно наступать на нее.

Попятившись, Саулина заметила в ушах у женщины золотые сережки и решила, что она богата.

— Я не хотела красть.

— Ты должна мне грош! — завизжала женщина.

— Где же я возьму грош? — Саулина растерянно оглядывалась по сторонам.

— С тебя грош! — повторила женщина, протягивая к ней костлявую и сильную руку, ту самую, что нанесла Саулине страшный удар, словно ожидая, что девочка положит ей на ладонь монету.

Вокруг уже начала собираться обычная толпа равнодушных зевак. Женщина прекрасно поняла, что имеет дело с деревенской девчонкой, правда, одетой почему-то по последней городской моде и неизвестно как забредшей в Боттонуто. А Саулина, имевшая за плечами богатый опыт, поняла, что сейчас ее будут бить, и, поскольку силы были неравны, решила, что лучше всего удрать.

Будь она среди родных полей, никто не смог бы за ней угнаться. Но здесь, пожалуй, придется трудновато.

Ну да выбирать не приходится — и Саулина кинулась наутек, как заяц от стаи гончих. Ноги несли ее быстрее ветра в направлении широкого перекрестка, залитого солнцем, за которым скрылся разносчик из пекарни. Выбежав на перекресток, Саулина огляделась в поисках какого-нибудь укрытия: ее преследовательница была не похожа на тех, кто легко отказывается от своих прав. Саулина увидела телегу, груженную сеном, в которую были впряжены громадные и терпеливые длиннорогие волы, не обращавшие никакого внимания на все попытки жилистого и крепкого крестьянина-возницы заставить их двигаться живее.

Без долгих раздумий Саулина бросилась прямо в сено и зарылась в него с головой, как в деревне, когда хотела укрыться от безудержного гнева отца. Она прекрасно умела прятаться в сухом, душистом, приятно шуршащем сене так, чтобы со стороны ничего не было заметно. Она оставила только совсем незаметное окошко, чтобы можно было наблюдать за тем, что делается снаружи.

Она увидела, как хозяйка рыжей курицы, разгоряченная и запыхавшаяся, выскочив на перекресток, в бессильной ярости вертит головой в поисках Саулины. Потом она стала останавливать прохожих, видимо, пытаясь выяснить, куда девалась воровка.

Девочка чувствовала себя в относительной безопасности, но облегченно перевела дух, лишь когда хозяйка курицы, смирившись с поражением, повернулась и отправилась восвояси.

Телега остановилась, крестьянин-возница опять начал на чем свет стоит поносить своих волов, а Саулина попыталась сообразить, куда же ее занесло. За новым перекрестком, кишевшим людьми, возами, телегами и тележками, открывался вид на водоем с пристанью, возле которой были пришвартованы три крупные баржи. Вокруг одной из них, груженной мрамором, суетились люди.

— Раз-два, взяли! — раздалась команда, и от баржи к пристани медленно поплыла огромная глыба белого мрамора, опутанная толстыми пеньковыми канатами.

Теперь Саулина начала кое-что припоминать. Джаннетта, камеристка Джузеппины Грассини, говорила ей, что есть такая улица, называемая контрадой Лагетто. Лагетто — это внутренняя гавань, куда приставали баржи, доставлявшие из Кандольи мрамор и другие строительные материалы для собора.

«Стало быть, — в смятении подумала Саулина, — дом синьоры Джузеппины чуть не на другом конце света. И как же мне туда попасть?»

Она опять готова была заплакать. И зачем она сбежала из дому? Какими глазами — если ей вообще удастся найти дорогу! — она посмотрит на хозяйку, вернувшись домой без своего сокровища? Что подумает о ней генерал Бонапарт? Почему все вокруг такие злые, почему все стараются обмануть ее и обокрасть? Но что же делать? Все равно придется довериться, чтобы попытаться отыскать вора. Не может она вернуться домой без подарка, который ей вручил сам главнокомандующий итальянской армии! А пока что пора выбираться. Как ни страшен реальный мир, придется иметь с ним дело.

А реальный мир и впрямь был страшен. Не успела Саулина коснуться ногами земли, как ее взору предстало жуткое зрелище. Ничего подобного никогда не представлялось ее воображению. Круглая дубовая бадья на колесиках, к которой было прикреплено туловище человека без ног, стремительно передвигавшегося в своем импровизированном ковчеге при помощи могучих, как у Геркулеса, рук. Кисти рук у него для защиты были обуты во что-то вроде сабо из сыромятной кожи.

Дубовый снаряд несся прямо на нее. Саулину обуял ужас, она уже почти ощущала, как это невиданное сооружение сбивает ее с ног. Но калека остановился ровно в двух шагах от девочки. Мужчина был молод, это она поняла, несмотря на испуг. У него были черные волнистые волосы, красивое и смелое лицо, дерзкий взгляд.

— Ты что, хотела, чтобы я тебя сшиб? — спросил он с насмешливой улыбкой.

— По правде говоря, я этого не ожидала, — едва пролепетала перепуганная насмерть Саулина.

— Вот и я не ожидал, что ты выскочишь из сена!

Точно такими зловещими голосами, вспомнила Саулина, говорили мужчины в селении, когда уходили в ночное и рассказывали друг другу страшные истории о чертях и привидениях, чтобы не заснуть.

— Можно мне уйти? — робко спросила она.

— Беги, а то я тебя съем! — рявкнул безногий, скорчив страшную рожу.

Саулину как ветром сдуло.

— Да куда ж ты помчалась, дурочка? — закричал он ей вслед. — Обрубок из Кандольи никогда не обижает хороших девочек!

Он бросился за нею следом, но Саулина, услыхав стук деревянной бадьи у себя за спиной, припустилась что было духу, свернула в узкий переулок и влетела в какую-то полутемную лавчонку. Нет-нет, она не хочет, чтобы ее съели. Боже упаси.

Она оказалась в магазинчике, где продавались кружева и веера, по крайней мере, именно они были выставлены на прилавке. Стоявшая за ним цветущая на вид женщина средних лет показывала какому-то расфранченному господину оборку из великолепного кружева.

Никто из них, казалось, даже не заметил ее появления.

— Могу я рассчитывать на вашу помощь? — спрашивал покупатель.

— Как всегда, синьор, — отвечала женщина с кокетливой улыбкой. Она была довольно смазлива, но не так уж молода, чтобы сделать оправданным подобное жеманство. — Вы же знаете, я всегда удовлетворяла все ваши прихоти.

Разряженный франт являл собой весьма редкостное зрелище в этом рабочем квартале. Саулина заметила, что он сжимает в руке щегольскую трость с красивым серебряным набалдашником. Он взял из перламутровой табакерки щепотку табаку и с видимым удовольствием втянул ее носом.

— Что ж, доверюсь вам еще разок, — ответил покупатель, — помнится, вы прислали мне на дом… м-м-м… кружево… скажем так, второго сорта. Так не годится! Вам следует быть очень внимательной, дорогая моя Аньезе.

— Произошла досадная ошибка, — принялась оправдываться хозяйка лавки, повернувшись в сторону Саулины. Она заметила появление девочки и теперь не спускала с нее глаз. Сама же Саулина, спрятавшись среди шляпных коробок, сваленных грудой около единственного входа в магазин, считала себя невидимой. — Я бедная одинокая женщина, — продолжала галантерейщица, делая вид, что не замечает незваной гостьи, — меня всякий норовит обмануть. Бывает, что поступивший товар отличается от образца. Это не моя вина. Вы же не думаете, синьор, будто я могу обмануть такого клиента?

— Знаю, знаю, дорогая моя Аньезе, — улыбнулся ей покупатель. — Вот потому-то я и вернулся.

— И правильно сделали. Я вам по секрету скажу, — она придвинулась к нему поближе, — в скором времени у меня ожидается новое поступление. Совершенно необычный товар. Из-за границы.

— Из-за границы? — переспросил он с жадным любопытством.

— Не спрашивайте больше ни о чем, — она давала понять, что уже выболтала лишнее и сожалеет об этом. — Доверьтесь мне, и я сослужу вам добрую службу.

— А я вас щедро отблагодарю, — сказал мужчина, поворачиваясь к выходу.

Саулина узнала этот голос. Это был один из поэтов, посещавший вместе с другими литераторами и музыкантами салон мадам Грассини, молодой человек с томным и мечтательным взглядом, отличавшийся, однако, не только большим щегольством в одежде, но и завидным аппетитом. Вот он — золотой случай объявить о себе и попросить помощи! Когда мужчина подошел к двери, девочка бросилась за ним вслед, но тут галантерейщица настигла ее и мощным толчком отбросила обратно на груду коробок. Когда Саулина вновь поднялась на ноги, клиент уже успел скрыться.

— Итак, синьорина, чем могу служить? — В голосе лавочницы прозвучала издевательская нотка, не укрывшаяся от Саулины.

— Вы мне уже «услужили», сбив меня с ног, — ответила она с досадой.

— Ты сама чуть с ног меня не сбила, — не сморгнув солгала хозяйка лавки. — По нынешним беспокойным временам, моя милая, любой, кого не видишь в лицо, может оказаться врагом.

На самом деле она успела прекрасно рассмотреть Саулину.

— Я хотела поприветствовать того синьора, который отсюда вышел, — сказала Саулина, безуспешно стараясь привести в порядок свое красивое платье, сильно пострадавшее от многочисленных столкновений с грубой действительностью. Галантерейщица Аньезе встревожилась.