Голос девушки прервал его размышления. С изумлением он понял, что Эмма уговаривает Ги спеть. Тот сначала отказывался, потом негромко, не повышая голоса, повел:

В Андегавах[86] есть аббат прославленный,

Имя носит средь людей он первое.

Говорят, он славен винопитием

Всех превыше андегавских жителей.

Эйа, эйа, эйа, славу,

Эйа, славу поем мы Бахусу!

Голос у Ги был не блестящий, но Эмму, видимо, больше интересовало содержание песни. Она какое-то время, онемев, глядела на своего щепетильного жениха и вдруг расхохоталась. Ги тоже засмеялся, но Эмма, сквозь смех, настаивала, и он продолжал:

Пить любил он, не смущаясь временем:

Дня и ночи ни одной не минется,

Чтоб, упившись влагой, не качался он,

Яко дерево, ветрами колеблемо.

Эйа, эйа, эйа, славу,

Эйа, славу поем мы Бахусу!

Эмма повалилась на песок, не в силах остановиться. Наблюдавший за ними Эврар хмыкнул. Всего несколько минут назад этот парень уличал девушку в пристрастии к языческой литературе, а теперь сам поет одну из самых похабных песенок вавассоров своего отца. Святоша! Истинно сказано – эта девка согнет его, куда пожелает, если, разумеется, графский сынок переживет эту ночь. Эврар почесал висок древком секиры.

У ручья захлебывалась смехом Эмма. Ги негромко напевал:

Он и кубками не брезгует, и чашами,

Но чтоб выпить с полным удовольствием,

Он горшками цедит и кувшинами,

А из оных – наивеличайшими…

Юноша умолк. Смех оставил его. Эмма лежала на песке, раскинув руки, и все еще вздрагивала от хохота. Он видел ее лицо в лунном сиянии, светлую, как цветы жимолости, кожу горла, трепещущую грудь, прикрытую белой холстиной, крохотные ножки в ременных сандалиях. У Ги перехватило дыхание. Эта ночь, он сам, будто полоумный, распевающий полные скверны куплеты, тело девушки, доверчиво простершейся на песке… Внезапно острое смущение охватило его, и Ги почел за лучшее, чтобы избежать соблазна, встать и отойти прочь. Но не смог. Все, что было сказано наставниками о греховности плотской любви, казалось неуместным в древнем лесу галльских богов. К тому же эта смеющаяся нимфа, эта чарующая его волшебница принадлежит ему по христианскому закону. Она его невеста… Он придвинулся ближе и склонился над Эммой. Лицо его стало мучительно серьезным, и под пристальным взглядом Ги Эмма застыла, все еще тяжело дыша.

– Эмма…

Теперь она тоже смотрела на него. Ее руки были вольно раскинуты, холмики грудей поднимались и опускались в такт дыханию, разметавшиеся волосы напоминали золотисто-розовые водоросли, мерцающие в свете луны. В темных, широко открытых глазах отражались лунные блики. Ги почувствовал ее дыхание на своем лице и, уже не понимая, что делает, коснулся губами ее губ. Его никто не учил этому, но сама природа влекла его к девушке. И ее губы… Они были нежными, сухими и сладкими. Он коснулся их слегка, как если бы целовал хрупкий цветок или приникал к святыне.

Мелит Эврар медленно поднялся, поудобнее перехватывая секиру.

Эмма вдруг мягко выскользнула из рук Ги, встала и подошла к самой воде.

– Эмма! – недоуменно и жалобно окликнул Ги.

Она встряхнула головой, избавляясь от песка в волосах, а затем перебросила тяжелую массу через плечо и принялась торопливо заплетать косу.

Эврар вновь почесал древком секиры висок и погрузился в тень.

Девушка стояла, не оглядываясь. Ги, ничего не понимая, поднялся во весь рост, машинально оправляя одежду.

– Ты обиделась? – осторожно спросил он, чувствуя себя совершенно несчастным и, странное дело, – оскорбленным.

Эмма отрицательно покачала головой.

– Ты боишься меня? – теряясь в догадках, воскликнул юноша.

Она чуть повернулась к нему, и Ги с облегчением увидел знакомые очертания ямочки от улыбки на ее щеке.

– Нет!

Он ничего не понимал. Сердце его все еще билось сильными, торопливыми толчками.

Эмма вдруг приблизилась к нему.

– Если ты хочешь, мы пойдем к древнему камню и, как делали в старину франкские юноши и девы в этих краях, принесем обет верности и любви.

Пожалуй, и это было грешно, но Ги уже было все безразлично. В глубине души он все еще опасался, что Эмма сердится на него, и стремился загладить свою вину. Поэтому, когда девушка углубилась в чащу, он беспрекословно последовал за ней.

Эврар шепотом выругался, поняв, что опять предстоит нелепое кружение в чаще следом за молодой парой. Бог весть какие демоны путают мысли молодых, а заодно и его планы. Он бесшумно обогнул заводь, но, когда стал вброд переходить ручей, вспугнул семью диких уток, и они, вопя и с шумом взбаламучивая воду, поднялись на крыло, на миг заставив съежиться от неожиданности суеверного мелита. Нелепые мысли начали лезть ему в голову, когда он стал подниматься по склону. Эта рыжая девка не боится леса и его духов, и кто знает, может, она сама, как фея, водит с ними дружбу. Он опять непроизвольно повторил жест, охраняющий от лесных духов.

Ги остановил Эмму на самом верху склона.

– Силы небесные! Слышишь?

На миг они замерли.

– Там кто-то есть.

Эмма стояла, прислушиваясь. В темноте Ги едва мог различить ее силуэт.

– Никого, – наконец сказала она. – Видимо, лиса дождалась нашего ухода и начала охоту, вспугнув водяных птиц. Или олень мутит воду, явившись на водопой.

Она спокойно двинулась вперед, и Ги снова последовал за нею. Какая разница, что там в лесу, если с ним его невеста, его будущая супруга… Он улыбнулся, коснувшись пальцем своих губ, еще помнящих пьяную сладость ее рта, и сейчас же едва не налетел на Эмму.

– Молчи! – приказала она.

Сколько Ги ни прислушивался, он ничего не мог уловить, кроме обычных шорохов леса да отдаленных соловьиных трелей.

– Пожалуй, показалось, – выдохнула Эмма. – Будто кто-то шел следом.

– Возможно, это тот же олень… – неуверенно начал было Ги, невольно кладя руку на костяную рукоять кинжала. Почувствовав оружие в руке, он немного успокоился.

– Идем, – сказала Эмма полушепотом. – Идем быстрее. Скоро мы будем там, где никто не сможет причинить нам зла.

Она почти побежала, увлекая за собою Ги. Ее волнение передалось и ему. Видимо, поэтому он и не смог удержать восклицания, когда вдруг прямо перед собой, в просвете деревьев, увидел огромного демона – деревянного идола с треснувшей головой и безобразными кошачьими ушами.

– С нами сила Креста Господня!

Он принялся истово креститься, не в силах отвести глаз от чудовищного образа.

Мягкая ручка Эммы успокаивающе легла ему на плечо.

– Это же всего-навсего деревянный чурбан, Ги. Их много в этих лесах. Одного мы даже притащили в Гиларий и сожгли как святочное полено.

И в доказательство она постучала по деревянному туловищу идола и засмеялась.

– Негоже доброму христианину так бояться мертвых богов.

Ги, пробормотав про себя молитву, вслед за Эммой перешагнул через черную тень идола – словно пересекая некий рубеж.

– Это древнее капище, – раздвигая перед собой гигантские папоротники, пояснила Эмма. – В старину предки приносили здесь жертвы богам, моля о милосердии и удаче. Здесь вокруг стоят еще несколько таких истуканов, рядом с одним из них бьет родник, и жители лесных деревень и даже кое-кто из Гилария приносят к нему пищу, чтобы задобрить духов леса. Но поспешим. Ты еще не видел самого интересного.

Голос Эммы звучал уверенно, словно, перешагнув тень старого бога, она считала себя в полной безопасности. Ги зачарованно осматривался. Таких гигантских дубов он еще никогда не видывал. Похоже, они еще помнили, как по земле Галлии маршировали когорты римлян. Невысокие, корявые, в три-четыре обхвата каждый. Казалось, наименьший из них мог послужить жилищем либо лесному духу, либо, в крайнем случае, нищему бродяге.

– Что это? – воскликнул юноша, увидев на голых ветвях слепленные из глины или воска изображения домашних животных, людей или отдельных частей человеческого тела.

Проследив за его взглядом, Эмма ответила:

– Разве вокруг Тура, где ты рос, не сохранилось ни одной из священных рощ? Что ж, знай, Ги Анжуйский, что люди с молитвами и заклинаниями вешают в местах древних святилищ изображения того, что у них болит, или заболевшей скотины, и, говорят, это очень и очень помогает. Я никогда ничего подобного не делала, ибо матушка считает, что это грех… Однако кто знает, в какое отчаяние впадают люди, когда заболевают их близкие или живность. Что же касается диких углежогов или собирателей лесного меда, то они глубоко верят, что сила священных дубов помогает вернее, нежели молитва в храме, построенном руками смертных.

– Глупцы! – возмущенно вскричал Ги. – Ваш аббат обязан растолковать этим несчастным, что на место, где воздвигаются храмы с крестом, нисходит особая благодать! Что же касается болезней… тут все мы в руке Божьей. Хворь часто является ниспосланным с небес наказанием за грехи, и ежели люди желают излечиться, то должны вести праведную жизнь и с молитвой обращаться к Богу и святым.

Эмма не ответила, да и Ги спустя минуту уже забыл, о чем шла речь. Древние дубы расступились словно по волшебству, и посредине почти совершенно круглой поляны он увидел старинный жертвенник, алтарь забытых богов, вернее его руины, – ушедшие в землю каменные опоры, накрытые покосившейся, потрескавшейся от времени известковой плитой. Ги смотрел на него с каким-то благоговейным страхом. Ранее ему не раз приходилось видеть эти древние дольмены, казалось, созданные руками великанов, но они не занимали его мыслей. Сейчас же, то ли из-за волшебства лунной ночи, то ли из-за таинственности незнакомого леса, то ли из-за того полугипнотического, очарованного состояния, в котором он находился с тех пор, как увидел Эмму, – этот алтарь вдруг показался ему исполненным таинственного смысла.

Лунный свет падал отвесно вниз. Пронзительно, будто голодный демон, расхохоталась прямо над головой сова. Ги почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке.

– Господи помилуй! Зачем ты меня сюда привела?

Эмма же обошла вокруг алтаря, сосредоточенно рассматривая венки живых цветов на каменной плите.

– Надо же, как быстро увяли… Камень еще теплый от солнечных лучей. Тут много и тех, что я принесла…

Поймав устремленный на нее растерянный взгляд Ги, она засмеялась.

– Не сердись, милый. Это обычай. В мае, в утро после Вальпургиевой ночи, мы приносим сюда цветы и ведем вокруг алтаря хоровод. Это хорошее место, – она огляделась, явно не разделяя настроения Ги. – Наверно, старые боги все еще охраняют его от сил зла. Я люблю бывать здесь, греться на солнце, лежа на камне, или даже поплясать здесь в ночь на святого Иоанна.[87]

Ее ровный голос умиротворяюще подействовал на Ги. К тому же обращение «милый» повергло его в состояние, близкое к опьянению. Как он ни старался, но не мог сдержать глупую и счастливую улыбку.

– Но зачем мы здесь?

Она поглядела на дольмен и лукаво улыбнулась. Ее волосы казались потоками солнечного тепла среди белесых лучей луны, а глаза скрывали все тайны ночи. И Ги снова подумал, что перед ним – воплощение феи, владычицы священной рощи в глуши лесов.

Эмма положила ладони на плиту. Ги машинально последовал ее примеру. Теперь они стояли по обе стороны старинного алтаря, и юноша тоже почувствовал кожей оставленное солнцем тепло.

– Мы не собирали вместе цветы на заре, не прыгали через костер. Это нехорошо, но давай же вместо этого по обычаю предков вложим руки в руки и поклянемся над алтарем в вечной любви.

Ги был в восторге. Страхи покинули его, он был рад, что все происходит именно так. Они протянули друг другу руки через плоский камень, но он оказался так широк, что им пришлось почти улечься на него, и это развеселило их. Они, смеясь, тянулись друг к другу, пока пальцы их не переплелись.

– Что нужно говорить? – все еще улыбаясь, спросил Ги.

Лицо девушки стало задумчивым. Она прищурилась, подняв к небу лицо. Видимо, слов обряда она не знала, но рассоединить руки в молчании считала недобрым знаком.

Совсем рядом в ветвях старого дуба ударил соловей. В траве пискнула мышь.

Эмма улыбнулась Ги.

– Повторяй за мной.

Она заговорила медленно, и он повторял следом:

– Клянусь, что не покину тебя, пока ты сохраняешь мне верность. Если же согрешу против тебя, то беги прочь, исполнись ненависти и убей меня, как волка.

Он запнулся, произнеся последнее слово. Их руки разжались, и Эмма, подперев подбородок, с улыбкой стала смотреть на него.

– Что это за клятва? – спросил Ги.

– Я вспомнила, что так клялись друг другу Дафнис и Хлоя. И любовь их выдержала все бедствия и испытания.

Ги поморщился.

– Не знал я, что ты придаешь такое значение сказкам.

– Но разве ты не рад?

Он перестал улыбаться. Голос его прерывался, когда он произнес:

– Я, наверное, и в раю не был так счастлив, как сейчас с тобою.