Затем он развел у входа костер, от которого повалил дым, прогнавший комаров и речную мошкару, но беспощадно евший глаза.

Ролло извлек из свертка захваченные им куски жареной оленины, подогрел их на угольях и подал один кусок пленнице. Эмма проголодалась после долгой дороги и пережитого страха, желудок требовал свое. Ролло с иронией наблюдал, как она жадно рвет зубами мясо.

– Птичка… – проговорил он, перемалывая свой кусок. Девушка вздрогнула и вопросительно взглянула на него. – Птичка, – повторил викинг. – Что за странное имя? Разве так христиане называют своих детей?

Она проглотила мясо и сказала, не глядя в его сторону:

– Это не имя. Так меня прозвали в Гиларии-в-лесу.

Ролло недоуменно поднял бровь.

– Отчего же Птичка, а не кто-нибудь еще?

Эмма ответила лишь после паузы:

– Я много пела. Вот почему.

– О! – Ролло засмеялся. – Это славно. Если ты такая певунья, то спой мне. Хотя бы в награду за то, что я спас твою жизнь.

Сквозь клубы дыма он увидел, как боль и скорбь проступили на ее лице, сменившись недоброй усмешкой.

– Разве смеет раб награждать своего господина?

Ролло с интересом разглядывал ее. Она была поразительно хороша собой, но было в ней и что-то еще, что влекло его. Откуда эти упорство, мужество, горделивая повадка, несмотря на все неудачи и беды? Она не похожа на обычное дитя сервов, которое одинокая Пипина взяла себе в утешение. В ней чувствуется порода. Простые пахотные люди скоро смиряются с судьбой, принимают ее такой, как она есть, чтобы жить. Эта же рыжая все время играет с огнем, несмотря на свою беспомощность и хрупкость. И на слабоумную не похожа – он помнил, с каким упорством пыталась она загнать его в тупик, доказывая могущество своего Бога.

– Кто же ты? Чья кровь течет в тебе? Если ты не родня четы из Байе…

Он не сомневался, что тогда девушка сказала ему правду. В страхе люди не лгут.

– Кто же ты? – вновь повторил он. – Как звучит твое имя, данное при крещении?

Помолчав немного, она ответила:

– Эмма.

– Эмма, – медленно повторил он. Имя текло по губам, склеивая их, как мед.

Он смотрел, как, насытившись, она укладывается, стараясь поглубже зарыться в принесенные им в грот сухие листья. Не прошло и нескольких минут, как Эмма уснула. Минувший день был тяжел для нее. Ролло еще какое-то время наблюдал за нею, вспоминая, как она прильнула к нему, когда озябла в первую ночь. Где-то в глубине его души шевельнулся отзвук нежности к ней, но он отогнал это чувство. Сегодня они вдвоем висели над бездной, задыхались, слившись в смертном объятии, но для девушки это было совершенно безразлично. Она просто цеплялась за него, думая лишь о своей жизни. Он был никто, больше того – врагом, из-за которого погибла ее приемная мать. Он сам отдал ее на растерзание своим воинам. Но и она была ему врагом, ибо эта беспомощная Птичка запятнала себя кровью Ингольфа. Все смешалось. Ролло почувствовал, как от сумятицы в мыслях ломит виски. Он снял удерживающий волосы обруч, встряхнул головой.

– Странную нить прядут норны для меня, если сегодня я рисковал жизнью, спасая эту бестию…

«Разве вам, язычникам, неведомо, что значит платить добром за зло?» – вспомнил он. Сегодня он поступил именно так, то есть по-христиански. Иначе и не назовешь. Эта мысль позабавила его. Он поудобнее устроился на жестком ложе и лежал, глядя на пробегающие по поленьям синеватые язычки, сквозь дрему вслушиваясь в звуки ночного леса…

На следующее утро они вновь пустились в дорогу. Следуя за Ролло, Эмма спросила:

– Если ты вчера все время шел за мной по пятам, то должен был заметить норманнскую лодку, шедшую по реке на веслах. Отчего ты не окликнул своих?

Ролло поглядел на нее, словно она внезапно лишилась разума, и покачал головой.

– Ты даже не Птичка, ты цыпленок, только что вылупившийся на свет, который считает, что все, кто попадается ему на глаза, только и ждут, чтобы понянчиться с ним. Неужели ты полагаешь, что эти викинги кинулись бы ко мне с распростертыми объятиями, вместо того чтобы заковать в цепи, едва я заговорил бы на их языке? Учти, девочка, чужак скорее приставит тебе нож к горлу, чем поделится куском. Встреча с твоими соотечественниками должна была убедить тебя в этом. И уж если христиане поступают так друг с другом, то что говорить о людях севера, стремящихся урвать для себя долю пожирнее.

В его словах была горечь, однако настроение изменилось к лучшему, потому что теперь он уже хорошо знал местность, по которой они двигались. Лес кончился, по сторонам тянулись невысокие холмы, в заболоченных низинах пищали болотные птицы, в воздухе мелькали то цапля, то кулик. На возвышенностях курчавились рощи. Но над всем этим благодатным краем висела давящая, тяжкая тишина. Прозрачный воздух летнего дня был отравлен дыханием смерти: то проплывал в стороне горбатый силуэт виселицы, то среди густых полей темнели раздутые туши падали. Там и сям на склонах виднелись развалины каменных построек, в низинах лежали пепелища сгоревших селений. Живые существа, едва завидев их, спешили скрыться. Издали они казались не людьми, а какими-то истощенными подземными тварями, выползшими на свет из мрачных расселин. Если же удавалось различить их лица, то обнаруживалось, что те выражают лишь озлобление, угрюмое беспокойство. Лишь однажды кучка людей не уступила им дорогу, но, едва разглядев их, Эмма похолодела. Это были изъеденные проказой уроды. Они молча остановились, повернув к путникам свои багровые львиные морды, покрытые волдырями и язвами. Один из них безъязыко замычал, взмахнув рукой. Эмма схватила Ролло за руку, и викинг сошел с дороги, увлекая ее за собой. Но еще долго ей казалось, что их взгляды жгут ей спину. Ролло тоже перевел дух и убрал руку с рукояти меча.

– Не терплю их, – уронил он сквозь зубы. – К тому же в этом диком краю они далеко не безобидны и порой сбиваются в настоящие шайки убийц.

Эмма сказала с горечью:

– Именно вы сделали это с когда-то сытым и богатым краем свободных франков. Плодоносный сад превратился в вонючий пустырь.

Ролло лишь пожал плечами.

– Это не моя земля. В моих владениях все по-другому. А эти земли, по сути, ничьи. Несколько «королей моря» оспаривают ее друг у друга, но своими распрями и усобицами только разоряют ее. Когда я возьму этот край под свою руку, сюда вернется жизнь.

– Хотелось бы верить, – съязвила Эмма.

– Когда мы вступим в мои владения, ты сама убедишься, как я могу править. В Нормандии люди могут спокойно жить, заниматься своим делом и молиться своим богам. Я люблю, чтобы в моих землях был порядок. Лишь на границе, где постоянно случаются стычки с Робертом Нейстрийским, пожалуй, такое же запустение. Но уж тут ничего не поделаешь. Там, где идет война, земля пустеет, а люди дичают.

– А что из себя представляет Роберт Нейстрийский? – вопросом перебила викинга девушка. – Какой он? Ты видел его?

– И не раз, – спокойно ответил Ролло. – Что ж, он настоящий вождь, ни в чем не уступающий людям с севера.

Эмма обрадовалась, услыхав такой ответ. Человек, о котором так уважительно отозвался норманн, был ей родней, ее дядей по отцовской линии, и то, что даже варвар почитает его, наполнило ее гордостью.

– Да, с ним не совестно скрестить меч, клянусь священными браслетами Одина. Но я никогда не отказываюсь вести с ним переговоры, особенно когда приходит пора сбора урожая. Порой мы даже охотимся с ним вместе и пьем, как братья, из одной чаши, но это еще не означает, что, когда заканчивается перемирие, мы не готовы перерезать друг другу глотки. Но он достойный противник, я был бы счастлив в день, когда поднял бы на своем копье его отрубленную голову.

Эмма, помрачнев и уйдя в себя, не сразу заметила устремленный на нее испытующий взгляд норманна.

– Скажи, отчего рыжая Эмма с берегов Луары так интересуется герцогом Нейстрийским?

Эмма с независимым видом повела плечом.

– Ежели ты правитель в тех краях, то, должно быть, тебе доводилось видывать и Карла, нашего короля?

Ролло хмыкнул.

– Нет, не довелось. Он присылал ко мне своих послов, но от этого Каролинга в делах войны и мира столько же толку, сколько от глухаря на току. Мне лучше спросить совета у своего коня, чем чесать языком с этим недоумком.

– Силы небесные! Как можешь ты, варвар, с таким пренебрежением отзываться о помазаннике Божьем? Он милостью Господней повелитель этих земель…

– Так уж и повелитель. Герцог Роберт – да, тут нечего сказать. А Карла сами подданные прозвали Простоватым. И, клянусь богами, это еще мягко сказано. В его несчастной голове роится больше желаний, чем шершней в гнезде, а сил исполнить их не больше, чем у ослицы, вознамерившейся произвести на свет благородного скакуна. Король! Да из него такой же венценосец, как из меня девственница.

Эмма окончательно возмутилась:

– Хорошо, но взгляни на себя. Ты отвоевываешь себе королевство мечом, нападая, как волк из зарослей. У тебя нет на это прав по рождению, и ты знаешь это. В тебе нет и унции истинного величия!

Ролло спокойно кивнул.

– Да, это так. Но тем надежнее будет моя власть, опирающаяся на право сильнейшего.

– Сильнейшего! – фыркнула девушка. – Вся твоя слава зиждется лишь на пролитой крови и порабощении беззащитного люда. Ты строишь свое королевство на хребтах побежденных. Грабеж, насилие и смерть – вот адский путь, которым ты следуешь.

– Отчего же? – поднял брови Ролло. – Мои подданные довольны мной, а с моей властью считаются и Робертин, и Каролинг.

И он принялся рассказывать ей о своей земле, о том, сколько приходится прилагать усилий, дабы его люди не страдали от набегов, и как непросто дать законы, приемлемые и для норманнов, и для франков.

В ответ Эмма заметила, что нечто подобное говорил ей и Атли, но ей не верится, чтобы изверг с севера, которому пролить чужую кровь проще, чем помочиться, стал бы заботиться и о франках.

– Добрая птица не гадит в своем гнезде, – заметил Ролло. – А Нормандия вот уже несколько лет принадлежит мне. И если я берусь за меч и отправляюсь в набег, то только для того, чтобы расширить пределы своих владений или пополнить казну. Но точно так же поступают и франки. Когда же меня нет в моих землях, там прекрасно управляется Атли. Именно поэтому я и решил сделать его своим наследником.

– Атли? Ты хочешь передать власть брату? Разве у могучего Ролло нет сыновей, которым он мог бы вручить наследство?

Она увидела, как в углу губ норманна залегла горькая складка.

– Клянусь Одином, у меня есть дети, но все они рождены от наложниц. Моя же жена, Снэфрид, так и не подарила мне долгожданного наследника.

Эмма какое-то время раздумывала.

– Обычно мужчина, когда его жена бесплодна, берет в дом другую женщину, и тогда мать его детей считается законной его женой.

– Это так, – согласился Ролло. – Но только в том случае, если его жена не такая женщина, как Снэфрид Лебяжьебелая. Я никогда не откажусь от нее, даже если мне не придется продлить свой род.

Он умолк, и Эмма услышала, как Ролло, отвернувшись, подавил тяжелый вздох. На миг она испытала нечто похожее на жалость. Нет худшего несчастья для человека, чем не иметь потомства, не оставить свои владения сыновьям, не продлить ветви дерева своего рода. Но разве этот палач с севера не заслуживает подобной участи за те злодеяния, которые он совершает? Странно лишь, что мужчина так держится за свою бесплодную жену, обрекая тем самым свое имя на забвение. Эмма вдруг почувствовала жгучее любопытство, а с ним и тайную зависть к этой Лебяжьебелой, способной внушить мужчине такую страсть и покорность. Эмма невольно окинула своего спутника быстрым взглядом. В этом человеке все дышало властностью и неукротимой силой, и все же, оказывается, он всего лишь под каблуком у жены.

– А эта твоя Лебяжьебелая – какая она? И не колдунья ли она случайно? – спросила Эмма, ломая голову над тем, какими средствами можно было удержать при себе такого, как этот норманн. Наверняка что-то здесь нечисто.

Ролло вдруг резко обернулся к ней, схватил за руку и повернул к себе.

– С чего ты взяла, что Снэфрид – колдунья? Кто тебе говорил?

Лицо его вмиг изменилось, став почти свирепым.

– Я… Мне… – испуганно забормотала Эмма, но Ролло внезапно зажал ей жесткой ладонью рот. Он стоял, замерев, настороженно прислушиваясь к чему-то.

– Ты слышишь?

Да, теперь и она начала различать.

Неясный гул и грохот долетали из-за холма, который им предстояло обогнуть. Эмма не успела опомниться, как Ролло схватил ее за руку и увлек за собой на холм, на котором среди белесых известняковых скал клубились густые заросли боярышника и куманики. Она едва не задохнулась от бега и, когда они оказались наверху, припала к камню, все еще тяжело дыша. Немного придя в себя, Эмма подползла к расселине среди скал – и замерла, не в силах отвести глаз от открывшегося ее взору зрелища.