Я поехал. В городе зашел в сувенирный магазинчик, купил хозяйке небольшой презент. Но я забыл о презентах, правилах приличия и прочих мелочах – войдя в комнату, я сразу же увидел ее. Женщину, которая разбила наш мир. Я не мог ошибиться. Стальной взгляд равнодушных ко всему на свете серых глаз, тонкие хрупкие пальцы, помнящие тепло кожи моей жены, белая ниточка шрама, пересекающая ладонь.

- Вот уж не думал, что встречу вас здесь...

- Мы знакомы? – спросила она просто так, ибо узнала меня так же, как я узнал ее.

Я не помню, о чем мы говорили. Кажется, я пригласил ее погулять. Мы долго бродили по холодным безлюдным улицам. Наши шаги отчетливо звенели в морозном воздухе. Я украдкой разглядывал ее – тонкая бледность узкого лица, падающая на глаза челка, очень худые запястья, едва заметный шрам на подбородке. Она нервно прикусывала нижнюю губу. Волновалась? Возможно. Она не смотрела на меня. Я был ей неинтересен. Не нужен. Нелепый персонаж, вписанный кем-то в ее пьесу. Но в любом случае персонажу отводилась определенная роль и реплики, прописанные в сценарии.

- Зачем вы нашли меня? – она, наконец, посмотрела в мою сторону – взгляд скользнул по пуговицам пальто, задержался на подбородке и остановился точно на моих зрачках.

- У вас есть время выслушать меня?

Она кивнула и снова стала смотреть под ноги – на хрустящий под подошвами мерзлый песок.

- Я хочу предложить вам сделку.

И тут она неожиданно рассмеялась. Я несколько растерялся – странность этой женщины затягивала меня в какую-то туманность, где я не мог точно определить, что правильно, что нет. Она погладила меня по плечу:

- Простите. Позвольте вопрос – а людские отношения могут складываться вне экономических понятий? Судя по всему – нет. Ну что ж, ваши условия? Диктуйте, монсеньор!

Мы остановились в свете уличного фонаря, который своеобразно подретушировал окружающий пейзаж и нас в нем. Ее смех, совершенно сбивший меня с толку, мелкими бисеринками рассыпался вокруг нас и заискрился в неверном фонарном свете. Я закурил, собирая в кучу разбежавшиеся во все стороны мысли.

- Ну? – теперь уже она внимательно и серьезно смотрела мне в глаза.

Неожиданно для себя я спросил:

- Ну что ты можешь ей дать?

Этот резкий скачок на «ты» перевел нашу беседу в несколько другую плоскость. В рыжем пятне искусственного света, казалось, остановилось время – колючие маленькие снежинки, не падая, висели в морозном воздухе, образуя между нами некое подобие звездной карты: точно мне в лоб целился безжалостный стрелец; жаркое дыхание злых гончих псов опаляло щеки; перебирала дева цвета белого серебра струны невидимой лиры...

- Дева цвета белого серебра? – она слегка приподняла бровь. Я не заметил, что произнес это вслух, - Да, вы правы. Цвета белого серебра....

Она вдруг озорно по-детски улыбнулась:

- А какого вы цвета, монсеньор?

- Почему вы называете меня монсеньором?

- Кто научил вас не отвечать на вопросы? – спросила она, не заметив, что мой первоначальный вопрос так и остался без ответа. Она тряхнула головой, откидывая назад челку. Снежинки, напуганные этим резким движением, которое так поразительно не вписывалось в тускло-рыжее безвременье, брызнули в стороны. Я невольно залюбовался ей.

- Так какого вы цвета?

- Цвета... – в ее глазах вспыхивали и таяли звезды. Эта женщина любит мою жену. Мало того! Притяжение между ними настолько велико, что меня выкидывает какая-то невидимая, но очень могущественная сила с этого отрезка ИХ пространства. Я нервно взъерошил волосы – есть у меня такая дурная привычка – и задал еще один вопрос, надеясь на ответ и одновременно очень боясь его. Проще было кружить вокруг да около этаким безвольным мотыльком, но крылышки наливались усталостью, и тянуло к земле.

- Зачем она вам?

Она удивленно вскинула на меня взгляд, затем отвела его и почти неслышно прошептала:

- Я без нее не умею жить

Я усмехнулся:

- Детка...

- Я не могу без нее, понимаете? – вдруг с жаром перебила она меня, - Она мой воздух. Заканчивается искусственный кислород воспоминаний. Мне нечем дышать. Мне нечем больше обманывать себя. Я перепробовала все. Вы верите мне?! ВСЕ. Каждая минута моего дня кричит о том, что в этой самой несчастной минуте нет Ее! У меня были другие женщины. Жалкая попытка заменить Ее кем-то... Ее невозможно заменить.

Да. В этом она была права. Эта тонкая девочка со взглядом, обращенным в прошлое пророчила будущее мне. Нет, это уже было моим настоящим. Мы с ней стояли на одной линии, в свете одного фонаря, но насколько громадная пропасть разделяла нас! Мне предстояло уйти, а ей остаться. Остаться с той, что так небрежно смешала наши жизни... Она дрожала.

- Я знаю здесь недалеко неплохую кофейню. Не откажетесь от чашечки горячего кофе?

Она молча кивнула, и мы, наконец, вышли из очерченного фонарным светом безвременья, и попали в реальный мир, в котором утомленную душу вполне можно было подбодрить благами цивилизации...

Мы зашли в теплый полумрак уютного кафе, сели за столик. Я принес кофе и пирожные. Она благодарно посмотрела на меня и легко улыбнулась. Значит, не все так плохо – раз ей еще удаются такие вот легкие мерцающие улыбки. Я попытался в ответ растянуть губы, но рот замерз, и по всей вероятности улыбка вышла кривоватой. Во всяком случае, она отвернулась и стала смотреть в окно.

- Вы любите Ее? – спросила она, внимательно разглядывая пустую улицу.

- Да, – зачем срываться в эпитеты и сравнения, когда и так все понятно.

Она кивнула:

- Наверно вы ненавидите меня.

Наверно...

- В том, что произошло, что происходит сейчас лишь часть вашей вины. Кто-то закрутил все так, что вы встретились. Какой черт понес вас в то лето на море?! – резко выкрикнул я.

Она вздрогнула, опустила плечи, сжалась вся как-то. Я испугался, что она заплачет. Мне в тот момент только слез не хватало. Но она не заплакала. Посмотрела на меня горько:

- Если бы вы знали, как часто задавала я себе этот вопрос... Конечно не тогда на юге. После, – она задумчиво усмехнулась, - Мы купались в море в чистой-чистой воде, я видела Ее всю. Всю до пальцев ног. До родинки на щиколотке. Такая прозрачная была вода. Я могла дотронуться до Нее. Я слушала Ее смех. Видела обращенные ко мне глаза. И я была счастлива. Так счастлива, что в какой-то момент подумалось: «Мне сейчас не жалко умереть»... Сегодня я часто это вспоминаю. И, знаете, в той мысли был какой-то толк. Человек, теряющий подобное, ломается легко, словно соломинка.

- А вы жестоки, - заметил я, - вы рассказываете мне о том, как любили мою женщину.

Она приподняла бровь:

- Вы сами вызвались на этот разговор. Нет? Кинули мне перчатку, - она снова легко улыбнулась.

От этой ее порхающей улыбки мне выть хотелось. Я всегда надеялся, что она не такая. Что мои шансы не столь низки, как кажется... Может быть, я рассчитывал увидеть вторую Полину. (Давняя знакомая моей жены, которая бывала в нашем доме довольно часто и, как мне кажется, была тайно влюблена в нее. Впрочем, возможно у меня паранойя... И во взгляде Полины не было ничего такого, что мне чудилось). Но, нет... Женщина, сидевшая передо мной, была амазонкой. Вороненая сталь. Беда моя. Будь мужчиной – говорили ее глаза. Я верил им и старался соответствовать. Улыбка ее сводила с ума, а взгляд обещал падение в пропасть...

- Перчатку? Я не вызывал вас на дуэль... Дуэли – удел мужчин, - я старательно играл роль, предписанную мне обществом. Не мог же я, как невротик, забиться в истерике: «Отдай Ее мне!!!». Она пила кофе, а я в очередной раз поразился хрупкости ее рук. С какой легкостью эти тонкие прозрачные руки разбили, казалось бы, нерушимый монолит моей жизни. Нашей жизни...

- Вы говорили о какой-то сделке? – она поставила пустую чашку на блюдце и достала сигареты.

- О сделке? Да... Позвольте, я провожу вас домой. Вы устали.

- Да, конечно. Мой мимолетный галантный кавалер.

... И снова шли мы по пустынным улицам. Мерцали в темноте холодные безучастные воды Невы. Город спал и видел теплые летние сны. Мы шли молча. Она ждала, а я думал. Думал о той женщине, которой зримо не было с нами, но чье присутствие ощущалось так явственно, так реально, что казалось – поверни голову, и вот она – прямая, строгая, невероятно красивая и безумно желанная. Мы миновали темную арку, узкий мощеный дворик и остановились у подъезда.

- Так что о сделке?

- О сделке... Послушайте, - у меня разбегались мысли, - я... Наверно это неправильно...

Она внимательно смотрела на меня. На мои жалкие потуги быть мужчиной. А я чувствовал себя малолетним мальчишкой, у которого хулиганы отобрали воздушного змея и развлекались с ним на вершине зеленого холма. Я не мог ничего сделать... «Ты бессилен. Я люблю ее».

- Давайте поднимемся ко мне. На улице холодно. И закончим, наконец, этот тягостный разговор.

Я послушно зашел за ней в подъезд, поднялся по лестнице. Она открыла дверь в квартиру и пригласила меня войти. Внутри было тепло и пахло чем-то новым. Наверно здесь недавно был ремонт.

Мы прошли в комнату, она показала рукой на диван, сама привычно села в большое кресло-качалку, откинулась на спинку и, чуть покачиваясь, стала смотреть на меня из-под опущенных ресниц. Ну что, монсеньор? – говорил этот взгляд, - вы так и будете молча сидеть, искать и не находить подходящие слова? Зачем вы здесь?

Я разозлился на себя, на ее взгляд, на эту квартиру, которая ждала, всегда ждала вместе с ней мою жену; на напольные часы, безучастно дробящие пространство на минуты... Разозлился и заговорил.

Я говорил долго и жарко. Она молча слушала, не двигаясь, не перебивая меня. Легко и равномерно раскачиваясь в старом кресле. А я словно читал молитву, обращенную ко вселенной, ко всему миру, к женщине, сидевшей передо мной в кресле-качалке. Я видел в ней силу и склонность к роковой любви. В большинстве своем люди не очень-то стремятся прыгать в пропасть. Некоторые рискованно ходят по краю, осторожно поглядывая вниз, но свойственное им чувство самосохранения не дает сделать шаг, один-единственный шаг вперед – в пустоту, в ревущий навстречу ветер, в неизвестность. Остальным ближе блестящие елочные шарики своих стандартных мирков, в которых вся жизнь проста и понятна, словно нарисованная карандашом линия. Она не превратится никогда в ленту Мебиуса, и слава Богу.

- Мы с вами падаем. Поздравляю, - я даже пытался шутить, но она не улыбнулась. – Послушайте, я знаю... Я вижу, что вы любите ее. Более того, я, как это ни печально, знаю, что она любит вас. Я, в общем-то, проиграл. И готов уйти. Да мне больше ничего не остается... Но знайте, я просто отойду в сторону, но никогда не уйду навсегда. Я буду где-то рядом. И буду ждать ошибки. Вашей ошибки. А потом я верну Ее себе. Слышите?! Я верну Ее. Как и субботние вечера. Наши вечера...

Она перестала раскачиваться и, закрыв лицо руками, глухо сказала:

- Господи, как я от вас устала... Как я устала от себя. И от того, что мой мир не нарисованная карандашом линия...

Больше мы не разговаривали. Я стоял у окна и смотрел, как в город вплывает промозглый ноябрьский рассвет. Она, не двигаясь, сидела в кресле.

- Ну вот и все. Утро, – я повернулся. Она спала.

Я накрыл ее большим клетчатым пледом, который нашел в шкафу. Надев пальто, я сунул руку в карман и наткнулся на лежащий там предмет. Забытый презент для хозяйки Субботнего бума... Я развернул яркую бумажную упаковку, встряхнул подарок и несколько секунд смотрел, как осыпаются на белую дорожку лепестки цветущих апельсиновых деревьев, укрывая, словно снегом, алые розы и легко ложась на хрустальную гладь маленького пруда...

Я тихо вернулся в комнату, положил шар на столик около телефона и ушел, неслышно притворив за собой дверь.

...

- Боль и горечь в твоих глазах. Ты любишь Ее?

- Я без Нее не умею жить...

...

Сухопарый мужчина в черном пальто, белом вязаном свитере сидел на скамье в парке и смотрел в небо, нависшее над ним по-осеннему прозрачным флером.

- .... и ушел, неслышно притворив за собой дверь... Вот... Спасибо, что выслушали меня. Наверно мне пора...

Мужчина поднялся, взъерошил волосы и неспешно побрел по поддернутой первым ледком тропинке.

Седой старик долго смотрел ему вслед, улыбаясь каким-то своим мыслям. Затем достал из кармана цветной глянцевый квадратик, пробежал глазами по синей надписи на обороте снимка, перевернул, и ни к кому не обращаясь, а может, говоря со светловолосой женщиной на фото, прошептал:

- Лилит... Рано люди забыли о тебе... Рано... Сколько еще сердец? Сколько душ?

Он положил фотографию на край скамьи и ее тут же унес ветер, бережно прижимая к невидимой груди. Старик сложил перед собой сухие ладони, похожие на два древних пергамента. Сложил письменами внутрь, чтоб никто не смог прочитать их...