Ольга Резниченко - Вето на будущее

Смущенно закусила губу. Спрятала взор от неловкости.

Но ответил:

— Да че?.. Скандал какой-то там жесткий был. Уникала одного щемил. Депутата. А того всё на странные речи тянуло. Такие финты выдавал — что аж уши вяли. А у Миры политика та еще: везде и со всеми воевать, пока всё под себя не подомнет. Но тут тяжко всё пошло — и решил на время уступить. А тот, Сука, сразу подсуетился… к другим кинулся за защитой. И началась такая возня — третья мировая. Ну, Мирашев со своими людьми и нагнул всех. Положили без разбору. Хотел ублюдок мира — вот и получил его… где-то, на какой-то стройке, в бетоне. И с тех пор… Мира даже на временные перемирия не соглашается. Чуть что — сразу гасить.

— Ага, — внезапно послышалось где-то за нашими спинами — и тотчас навалился кто-то нам на плечи. Буквально щека к щеке со мной. Еще и ворочается, обдает дыханием кожу: — Хочешь мира — готовься к войне, — продолжил. Узнаю голос своего Мирона. — И потом… минус на минус… дает плюс, так что… что еще можно хотеть от меня?

Учтиво дернула я плечом, прогоняя «липучку». Поддался, выровнялся во весь рост. Испуганный взор уставила на недовольного Рожу: скрепит зубами, но терпит. Вдруг взгляд из-подо лба метнул на меня — отвернулась в момент пристыжено.

Решаюсь сгладить, переиграть ситуацию. Ведусь на прежний разговор:

— А мир — это минус? — невольно беглый взор метнула на Мирашева (радуясь, что есть «легальный» повод очередной раз на него поглядеть): пошагал уже куда-то дальше, в темень. Разворачиваюсь целиком — дабы уловить его взглядом, убедиться, что слышал (и это спасибо, что вокруг уже более-менее тихо — разбрелись кто куда). Уселся на пенек у костра Мирон. Прикурил сигарету. Длинная затяжка, выдох. Руки невольно скрестил перед собой:

— Минус, — решает ответить. И опять затяжка… Выдох. Начал ковырять свои пальцы, сдирая кожу. Пристальный, задумчивый взгляд. Продолжил: — Для меня — минус, — откусил кусок непослушный и сплюнул на землю.

— А война — плюс? — не отступаю, цинично язвя, поражаясь логике.

Ухмыльнулся ядовито. Взор на меня. Глаза в глаза:

— Плюс. Она меня… — вдруг повел рукой около, — и всех здесь вас… кормит. Так что да — плюс.

— Война? — уточняю, излишне громко, искренне не веря своим ушам.

— Она родимая, она, — и снова вдох-выдох дымом. Пустил показательно, саркастически серое облако.

Отвернулась.

Вдруг шорох позади.

Но слишком странный, дабы угадать — предположить достоверно.

Оборачиваюсь — одна из «зайчонков» мигом прискакала к Мире и уселась ему на колени. Будто кто током меня шандарахнул — живо отвернулась я вновь. Беглый взор на Рожу — ответил тем же, а затем резво разворот — и взглянул на Мирона.

— О чем и речь, — вдруг тихо гаркнул Федька, но так, чтобы перекричать чужие разговоры, чтобы услышала его я.

Скривилась. Смолчала. Отвернулась полностью к столу. А в груди — так и запекла обида, в горле задрала горечь.

Черти что… бред какой-то…

Спешно ухватила кусок хлеба и принялась позорно жевать, давясь жгучими, жуткими чувствами.

Придурок.

Наевшись до отвала и напившись до дурмана в голове — почти все свалили из-за стола. Столпились у костра. Мангал пошел почивать, а вместо него — огромная резная, судя по местным легендам, ручной работы… чаша для костра. Побольше дров — и сесть неровным кругом… кто с кем скооперировавшись, обнявшись. Я — с Федькой (как в старые, добрые былые времена), Ритка — с Мазуром… Мирон же — поначалу бродил по закоулкам, доставая всех своей злостью, а как еще немного навернул горючего — то и недалекими шуточками. Вновь плюхнулся на пенек, и к нему… учтиво всё тот же «зайчонок» прискакал, уселся, да лапки свои, заботливо обвив вокруг шеи, взвесил. То и дело, овца пыталась убаюкать этого паршивца своим изнеженным блеянием, лаской, развратным елеем задурить, затуманить и без того… неясную, и не факт, что все же здоровую голову… не то хищника, не то уже жертвы.

Разговоры о всем — и ни о чем. Вместо гитары — магнитофон на всю катушку. Вместо столбового светила — свет от костра, а в «беседке» — свечи, керосиновая подвесная лампа и чей-то приемник-фонарь на аккумуляторе: бордовая бадейка приличного веса (у бати нашего тоже когда-то такая была).

— Че, Ник, спишь уже? — тихо прошептал мне на ухо Рожа, видя как глаза мои невольно слипаются, будто кто клея туда налил. Пристыжено заулыбалась: бросить всех — и свалить непонятно куда… одной, а главное — оторваться от своего горячо любимого Федьки — сродни прегрешению. Кошмару. Даже если… и не придется больше видеть омерзительной картины ласк Мирашева с беспардонной курицей.

— Не, всё нормально, — тихо смеюсь. — Некит всё выдержит.

— Да ладно! Некит? — вдруг раздался ядовитый смех где-то надо мной, отчего тотчас распахнула я широко веки, а от испуга… сон как рукой сняло. Мира.

— Ну, — рычу недовольно, ибо готова за спектакль «деда Мазая» — на этого гада кинуться и самолично удушить — хотя и глупые предъявы, знаю. Ничего не обещал, да и в пору бы его, вообще, ненавидеть. Но не могу: иной какой-то инстинкт, наверно, собственнический, сейчас вопил во мне, заливая сознание безрассудностью.

— Тот самый, что ли? — еще громче огорошил меня Мирон. — Рожа, че правда? Это и есть твой Некит? — кинул уже брату.

Обмерла я в непонимании. Застыла на миг.

А затем враз перевести, устремить полный изумления взор на Рогожина.

— Ну да, — ухмыльнулся тот.

Тотчас я расселась ровно, готовясь к чему-то… явно непростому. Нервическому.

— А че, че-то не так? — не выдерживаю. Грубо.

Яд вновь исказил беса тонкие уста:

— Так это ты… че ль, народ на районе строила? Завод грабонуть хотела? — загоготал в момент, гадина.

Обомлела я от удивления… от столь… «интимных» подробностей своего детства.

— Там всего-то кольца, куски мусора, взять пытались. И не строила — а в обиду себя и друзей своих не давала.

— Да ладно, — вдруг вклинился уже другой голос. Оборачиваюсь — Мазуров. Шаги ближе (не отстает от него и Ритка, семенит следом). — Не врете? — и тоже рассмеялся.

— Ну так, — вмиг всовывает свои пять копеек Рогожина Младшая. — Их даже некоторые двойняшками считали. С виду — тот еще пацан. Та оторва. И вообще, за «недоразвитость» ее не раз со школы хотели выгнать, вместе с этим, — кивнула на Федьку. — Те еще циркачи: если не побьют кого, то обязательно че-то сломают или спалят. Батя на лапу только и успевал давать, чтобы на них то заяву не катали, то так… до конца голову не отбили злые дяденьки.

— Зато ты… примером для подражания выросла, — гаркнула я злобно и отвернулась, дабы не заматериться в лицо.

— Ладно, понятно всё, — резво перебил нас Мира. — Теперь многое стало на свои места. Хотя… никогда не мог бы подумать, что все те рассказы про вас… с сеструхой, а не…

— Рожа, ты идешь спать? — рявкаю на Федьку, хотя зло… хочется выплеснуть явно в иное лицо. Резво встаю с колен брата.

— Ам… да, — замялся от удивления тот. Но миг — и подчиняется. Поравнялся рядом.

— Куда? — тотчас раздалось девичье пронзительной обидой, где-то в стороне, неподалеку от нас. — А мы?! — наигранно-соблазнительное.

Еще миг — и сами смело окружили, обступили Рогожина. Мотыльки слетелись на свет. Заржал, смущенный, Федька.

— Опа… как вас… опять много, — ухмыльнулся сам себе под нос и обнял двоих, невольно прикипев взором к парочке четвертого…

— Именно, — выпалила та самая обладательница вожделенного. — Просто так не отпустим!

Захихикали вместе с ней и прочие барышни.

Живо обхватили моего Федьку за шею и потащили к себе в толпу.

Заржал еще громче «Кавалер», краснея вовсю от неловкости. Заметал взволнованный взор то на меня, то на них, притормаживая, отчаянно сопротивляясь:

— Ник… я… — пытается обернуться, взглянуть на меня нормально, узреть целиком.

— Да вали уже! — рассмеялась я и махнула в его сторону рукой. — Герой-любовник.

Скрылись, утащили его куда-то на сеновал хохотуньи.

Тихо улыбнулась я сама себе под нос. Уставила глаза вслед сбежавшим уже в сени Ритке с Валиком, повести взглядом задумчиво около — на рассредоточенную толпу… иных гостей сего «торжества», в поисках чего-то такого, али кого-то такого… но зачем — и самой не понятно. Он же — урод, придурок, неадекват, грубиян и бабник. Ненавидеть. НЕНАВИДЕТЬ я его должна!

Но не получается…

Идиотка.

…нет его, где-то делся. Будто ветер — вечно где-то шатается неприкаянный.

Чудило какой-то… То обнимал… словно родную, заботу, нежность проявлял, такой спектакль мой… выдержал, а теперь… и ненужная вовсе. Али… какой-то настойчивый «зайчонок»… всё же уволок его: куда более смелый, сговорчивый, нежели я — дура фригидная, у которой полная голова тараканов, страхов и фырканий.

Черти что…

Ну и пошел ты! Казанова хренов.

Шаги поспешно в дом.

Только куда свою тушу приткнуть-то на ночь?

В голове дурман… (хотя, вроде еще могу трезво, временами, мыслить), но готова уже прямо здесь, на пороге, упасть и дрыхнуть.

Пройтись через мелкие смежные, с закоулками, комнаты — и выйти в общую залу. Диваны, кровати… на полу уже раскинулось пару мужчин на матрасах. Некоторые — даже и не одни… утопая в бесстыдно-откровенных лобзаниях.

Приглушенный свет, легкий переполох — но в основном уже многие определили: кто, где и с кем…

Диван у окна — еще свободен. У изголовья — кровать, но та уж совсем заныканая за грубой. Ночью если кто пристанет — точно не увидят и не спасут, если тот залепит рот или еще чего, накачает чем.

Диван — так диван.

Взять с кровати плед, одну из подушек — и умоститься более-менее ближе ко входу, на виду. Но вторая-то половина моего ложа свободна — лишь бы никто лишний не приклеился. Усердно состроить вид, что сплю…

И пока я тонула в странных, сумасбродных, пьяных мыслях-переживаниях, вариациях грозного будущего, как вмиг прогнулся рядом со мной диван, и в подтверждение ощущений — характерный скрип пружин. Резво обернулась.

Какой-то малознакомый… имя его даже не удосужилась запомнить.

— Че надо? — рявкнула машинально.

… началось.

— Свободно? — соблазнительно-загадочно; томный, прищуренный взгляд.

Но только яд скопился на кончике моего языка, дабы сплюнуть в нахала, как тотчас громом. Гневное. Борзо:

— СВАЛИЛ! — узнаю голос, от радости сердце сильнее сжалось.

Рожа.

— Ты че? С сеструхой, что ли? — опешил «кавалер».

— НА хуЙ! — тираном. — Че не понятно?! — бешеным ревом, яростно выпучив глаза.

Скривился еще больше от удивления «товарищ-кобель». Поморщился.

— Бывает… — растеряно.

Подчинился, сполз с дивана. Выровнялся. Шаги куда-то в полумрак.

— В смысле? А че ты здесь? — удивляюсь уже и я.

— Подушкой делись, — грозный вид, но миг — и вдруг заулыбался.

— Чет ты быстро… Или не понравилось? — поддаюсь, ложу на средину общий трофей. Ржу ехидно.

Забрался под покрывало:

— Почему же?.. Просто хорошо знают свое дело. А долго рассусоливать — нет сил. Не сегодня.

Живо забросил на меня руку, обняв; нос уткнул в подушку; закрыл глаза — и принялся нагло сопеть — дрыхнуть.

— А че ко мне-то? По утру бы продолжение… не? Или они там только разовые? Сразу рвутся-лопаются? — захихикала ехидно.

— Спи, философ, — гаркнул злобно, даже не отрываясь от прежнего занятия. — Че-то ты… слишком умная стала… да на такие темы. Не доверяю я… этим, что тут… Вон, уже одного недо-хищника прогнал: не хочу, чтоб пока я там тех, эти тебя — тут. Хватит с Рогожиных и одной шлюхи.

Окаменела я от заявленного.

Молчит, сопит. Искусно строит вид спящего.

Нервически сглотнула слюну.

Еще миг — и решаюсь. Поддаюсь. Легла рядом, провернулась. К нему спиной — как обычно, как раньше — отчего тот сильнее меня обнял, прижал к себе, зарывшись носом в волосы.

Тягучие, жуткие минуты сомнений, страха… волнения — и отваживаюсь на жуткое. Шепотом, дабы остальные не слышали:

— И давно знаешь?

— Про что? — не сразу… спустя долгие мгновения, но поддается на мое незримое давление, выжидание — напряжение.

— Про Ритку…

И снова жуткая, жгучая тишина — страшно было… осознавать, что столь болезненная тема всё же… была донесена до него. И не мной. Без подготовки… и, наверняка, в самых ярких красках.