Ольга Резниченко - Вето на любовь

Подчиняется — замирает на месте. Взор на меня:

— Через посадку. Идем…

* * *

Сели на перроне. Ноги к рельсам свесили. Обнялись (улеглась я ему на грудь) — обмерли, обронив взоры за горизонт.

— Ты мне скажешь, что было? — долго мучил себя Федя… и всё же сдался.

— Зачем? — нервическое мое.

Зачем, Рогожин, тебе знать… насколько я уже мерзкая и испорченная? Другими излапанная?

Ты и так… вряд ли меня простишь за Золотарева.

Не зря же… отныне и вовек я — «просто друг».

— Мне надо. Надо знать… что не так. Вань, скажи, пожалуйста. Я же все равно узнаю… рано или поздно. Просто… так это все будет… болезненнее для всех.

— Не надо. Прошу, не надо ничего. Все нормально… — шепчу испуганно.

Метнула взгляд на него — ответил. Сцепились взоры:

— Тогда пошли обратно, — едкое, напором.

И снова холод стеганул меня по спине.

Молчу.

— Или говори, или пошли. Если мои — то они обязаны ответить. Я такого не потерплю. Я думал, мы здесь все свои, а оказалось… Вань, мне надо знать. Понимаешь?

— Я просто перенервничала, — рычу, силясь быть как можно правдивее, сдержаннее. Опустила очи. — Я устала. Я хочу домой.

— Ты издеваешься? — возмущенно. Отстранил меня силой на расстояние сосредоточенного взгляда. Глаза в глаза — подчиняюсь его требованию, напору. — Ты там рыдала, как ненормальная. Убежала, х*р знает куда. И говоришь, «ниче не было»? «Устала»?! Я че, по-твоему, идиот?

— Нет, — виновато вновь опускаю очи.

Сарказмом:

— И с чего ты «перенервничала»?

Молчу позорно, еще усерднее пряча взор.

Гневно продолжил:

— Короче. Или там… «ничего не было» — и мы тогда сейчас встаем и тупо возвращаемся обратно. Или «было» — и тогда ты говоришь мне всё, как есть. Я везу тебя домой. А дальше — уже дальше. И это будут мои заботы. Тебя это никак не коснется. И никто не узнает. Будет «личная беседа» с этим козлом или… дурой, — немного помолчав. Вдох-выдох. — Решай.

Нервически сглотнула я слюну.

Жуткие, давящие мгновения тишины. Выжидания…

Бешено колотится сердце, сжимаются от страха мышцы — но…

Взор в лицо. Охриплым голосом:

— Если вернемся… — закусила на мгновение я губу от жути. Еще один вдох для смелости. Глаза в глаза, как никогда еще, с отчаянной выдержкой: — Ты можешь меня… не оставлять одну?

Окаменел. Скривил челюсть, скрывая эмоции. Выгнул брови.

Взгляд около… секунды жутких, грохочущих приговором, рассуждений — и закивал:

— Хорошо. — Еще миг — и будто лезвием по горлу: — Только я всё равно узнаю, кто это был. И что было. И если виноват — то пи**да ему, — грозно, твердо. И снова качание головой: — Так что зря ты так… — Немного помолчав: — Ладно, — поморщился. Шумный вздох. Встал, протянул руку: — Пошли.

* * *

Рассвет. Едва мы пустились вдоль ж/д путей по грунтовке, как встретил нас рассвет… Багровыми красками разрисовал, истерзал еще недавно серое, спокойное небо.

Сжал мою ладонь невольно сильнее Федя.

Беглый, косой взгляд… на свою горе-лю… на своего защитника, и опустила я голову, цепляясь взором за щебенку под ногами.

Остаться… как хочется остаться здесь, наедине с ним. Не возвращаться… в тот ад, где он — не мой, и я — нужна… но не ему. Интересна, да и то… лишь только на раз.

Где все так грязно, пошло и запутанно. Цинично.

Где ужас… тканным плотным полотном.

Выпустил мою руку из своей, обнял за талию — невольно усерднее подав вперед, едва завернули в посадку. И снова шаги рядом, но не отпускает, не отрывается от меня. Излишне близко, излишние… волнительно.

Недолгие, но счастливые минуты уединения, и выбрели на улицу.

Вдоль чужих заборов — и знакомый участок.

— Федь, — обмерла я у калитки, прерывая и его заодно ход.

Подчинился. Лицом к лицу. На расстоянии шепота.

— Что?

Прикрыла я веки.

Жутко, страшно… и больно подбирать слова, сознаваться, но поддаться — и снова зайти, окунуться в тот ужас — и того… пугающе.

— Давай… Можно… — обмерла я, закусив губу, так и не досказав начатое.

— Ну что?.. — едва различимо, обжигая дыханием мои губы.

— Давай… давай хотя бы в дом не пойдем?

Окаменел. Волной его напряжение передалось и мне. Мурашки по телу.

— Пожалуйста… — осмеливаюсь я вновь на звук.

— Ваня, что было? Кто? — шепотом, но с напором. Зарождающейся волной гнева.

Открыла глаза. Сцепились взгляды.

Но не смогла ответить, опустила очи.

Движение в сторону — но не дал уйти, схватил за руку. Покорно замираю.

Шаг ближе — и обнял меня, прижал спиной к своей груди. Зарылся носом в волосы, уткнулся в ухо. Шумное, волнующее дыхание — и вдруг поцелуй в висок. Вздрогнула — но удержал. А дальше и вовсе тихий голос, что вконец разорвал всё внутри меня:

— Ванюш… молю, скажи, что случилось.

Дернулась невольно — еще сильнее сжал, вынуждая застыть, не шевелясь. А тепло его жалит, грызет. Убивает. Его аромат — от всего голова кругом. Задыхаюсь. Визжать еще сильнее хочется. Его грубость и нежность вопреки всем страхам и жутям вокруг вовсе тащат душу еще дальше — в преисподнюю.

Отчаянно рычу, из последних сил вступаясь за праведность:

— Неважно. Хватит с меня позора. Я просто устала. Я хочу спать.

— Что ж ты за человек-то такой? — горестным шепотом.

И снова на мои глаза скрадываются слезы. Замирают мерзкие на ресницах.

Зажмурилась болезненно:

— Какой есть.

Глубокие, шумные вздохи — мгновения выжидания, всех за и против — сдался.

Звонкий выдох. Вдруг движение — прильнул ко мне — поцелуй в макушку, отчего дрожь волной холода прошлась по спине, в груди зарождая иное цунами — пожар, смущение, трепет.

Отстранился. За руку — и повел, потащил меня куда-то в сторону.

— Куда? — взволнованно вскрикнула.

— В сенник.

Не то сарай, не то амбар. Несколько шагов внутрь — и замерли около высокой деревянной лестницы.

— Ну, вперед, — кивнул на меня, ухмыляясь.

А я таращу испуганно на него очи, глотнув слова от шока.

— Че? — улыбается криво. — Лезь, а я снизу, если что, подстрахую. Будешь падать — так на меня. Может, поймаю. А может, нет, — печальной, догорающей иронией гоготнул.

Покорно перевожу взгляд на шаткую, ненадежную конструкцию, ведущую стремительно вверх… аж на высоту второго этажа (если не третьего).

Мысленно перекреститься — и попытаться исполнить приказ.

Уцепился мертвой хваткой за лестницу Федька, не давая ей лишний раз дергаться.

Участливый, благодарный взгляд на своего помощника — и снова взор не то вперед, не то вверх. Рывок за рывком.

Еще немного — и выкарабкалась, забралась на настил.

Живо разворот, уставилась вниз: идет, идет за мной. Лезет вверх и Рогожин.

Невольно сжались мышцы от волнения.

Еще мгновения — и ловко выбрался наверх мой спутник.

Взгляд на меня из-подо лба:

— Че? — улыбается. — Думала, брошу? Закину на чердак и лестницу уволочу?

Молчу. Невольно поддавшись на настроение — робкая, едва заметная улыбка.

— Ложись, — приказом. Кивнул на сено. — Ты же спать хотела.

Покорно закивала я головой.

Отползла на четвереньках подальше от края — и попыталась исполнить веление.

— Ай, — дернулась невольно, уколотая, что прутом железным, толстым стеблем.

— Та да, — неожиданно рассмеялся Федор, умащиваясь рядом. — Как-то я уже и забыл, насколько эта перина мягкая и пушистая. — Еще одно ерзанье — и, скривившись, тотчас вновь расселся. — Ладно, — шумный вздох — и подался к краю. — Сча… чего-нибудь найдем.

Вниз по лестнице — а я, пытливо, тотчас за ним — аккуратно ухватившись за балку, взор обронила на первый этаж.

Уже шарился там мой Рожа.

Еще миг — и выровнялся, протянув вперед в одной руке какую-то куртку, а в другой — какое-то покрывало. Взгляд на меня:

— Фуфайку или ряднину? — озорная улыбка с нотками наигранной нелепости.

— Ряднину.

— Лови, — резво замахнулся, отчего тотчас испуганно отдернулась я.

— Да я шучу, — гогочет. Шорох — поднимается уже. — Не такой уж я ловкач, чтоб докинуть.

Живо к краю. Пытаюсь удержать силой стремянку, не давая ей танцевать на балке.

Еще движение — и обмер возле меня. Лицом к лицу.

Ласковый взгляд, теплая ухмылка:

— Че, не пустишь?

— Пущу, — едва слышно. Мигом отползаю в сторону, пряча за ресницами очи. Чувствую, как жар уже заливает щеки.

Забросил полотно. Рывок — и выбрался наверх.

Сгорбившись (спасибо «высокой» крыше») принялся расстилать — живо подползла в желании помочь.

Общие усердия — и плюхнулся сверху Рогожин. Взор на меня, все еще сидящую, поджав под себя ноги, и в волнении изучающая происходящее.

— Ну?! — протянул ко мне руки. — Идешь? Или я один тут мерзнуть буду.

Благодарная, смущенная улыбка — и еще рачительнее пряча глаза, подползла к нему.

Разлеглась рядом. Его веление — и умостилась на его груди. Жадно обнял.

— А теперь спать, — непонятной едкой иронией и прокашлялся. Шумный вздох — и повелительно прикрыл очи (пытливый бросила на него взгляд).

Подчиняюсь. Зажмурила веки.

И снова мгновения… дабы улеглось волнение от событий (суть которых я, по-моему, до сих пор не осознала), и отдалась — тугим, не менее пугающим (нежели всё доселе творящееся), давящим мыслям и ощущениям.

Родное сердцебиение — мелодию которого я уже за сегодня выучила наизусть, и которую бы слушала и слушала всю жизнь. Запах — который бы вдыхала всегда. Тепло — в котором бы тонула и тонула.

Но всё это — призрачное. Запретное. Данное напрокат. «Демо-версия». Которой Он позволяет мне насыщаться, пока сам того хочет. Пока мир позволяет, не роняя на нас ни осуждение, ни зависть, ни злость.

Опять я — Его… украдкой.

А Он — мой, вопреки всем запретам и доводам рассудка.

Притиснулась к нему сильнее — тотчас отозвался движением: сжал крепче.

Сумасшествие.

Ну почему? Почему Он себе, мне всё это позволяет? Но через миг — снова ставит на место, возводя между нами стены. Почему… на большее не решается?

ФЕДЯ, ПОЧЕМУ?!

Что за игра, издевательство какое-то? Нерешительность?

Весь мир готов и можешь поставить на колени, вот только собственную судьбу в узду взять не хочешь, в жизни своей разобраться и на грамм не стремишься.

А я? Чего хочу я?

Знаю. Уже, наверно, все знают. Один ты молчишь.

Глупо всё как-то. И жутко.

Но забери эти мгновения — и того будет хуже.

Нет, будет ужасно. Невыносимо.

Пусть хоть так, украдкой. Чужой — но иногда мой.

Хоть так — в мои легкие будет попадать «воздух».

Но… как долго? Как долго ты себе это будешь позволять?

Пока Инна не прознает? Не запретит? Или пока… сам не насытишься?

А что мне делать потом? Как МНЕ потом быть? Жить?

Существовать… как?

Федя…

Никто не сможет (да и не хочу!) заменить тебя.

Ни Золотарев, ни Шмелев. Никто.

Да и другие придут в мою жизнь. Смогут быть хоть немного похожи на тебя? Вызывать те же ощущения, чувства? Надежду? Жажду? Мечту?

А если опять будет обман? Игра?

Ты пользуешься — но не скрываешь, заодно и меня делая счастливой.

А если такие как Глеб придут? Без спроса возьмут?

Или такие, как Ваня, которые уедут на следующий день, не попрощавшись?

Или я ничего более не заслуживаю?

Не достойна?

— Федь, — несмело.

Вздрогнул:

— А?

Отстраняюсь — поддается. Взор в лицо, но тотчас не выдерживаю смущения, отворачиваюсь, а затем и вовсе вновь улеглась, уткнулась ему в грудь.

— Что, Вань? — тихо, голос просел от тревоги.

— Можно тебя о чем-то попросить? — шепчу, будто лезвия глотая.

— О чем? — движение — вынуждает меня приподняться. Взгляд в лицо, но прячу очи, окончательно сгорая от стыда.