Ольга Резниченко - Вето на любовь

— А-а, — радостное, сквозь смех.

К белью — и ловко стащил оное с меня. И снова покоряюсь, помогаю.

Шорох, звон ремня, высвобождая себя от одежины. Он. Прижался ко мне. Протиснулся меж бедер — безропотно обвилась ногами вокруг поясницы. Дрожу от разрывающего сознание страха.

И снова поцелуи — силится коснуться моих губ, но отворачиваюсь.

До боли в груди, до кома в горле мерзко, волосы дыбом встают, осознавая, что творю… и с кем. Но… не отступлю.

Федя… Федя. Мысли только о нем. И что они творили с Инной.

Отчаянный напор — боль до одури там, внизу. Сжимаюсь от кошмара. Еще его попытка. Нервический смех:

— Узкая какая… Ты там не ц*лка, случаем? — гогочет смущенно Шмелев.

— Нет, — нагло вру, еще усерднее отворачиваясь, увиливая от его ласк губ, языка. А слезы уже застыли на моих глазах. Задыхаюсь. Вот-вот взорвусь рыданиями.

— Б***ь! Зай, расслабься! — нервозное. И снова его поступательные движения…

Боль. Отвращение. И снова сжимаюсь от ужаса.

Не могу. Не могу я так!

Но терплю.

— Вань… Вань, ты че, плачешь? — дернулся. Попытка заглянуть мне в лицо, но отворачиваюсь. Прикрываюсь руками. Хочет силой развернуть, отдернуть мои ладони — отбиваюсь. Резвое сопротивление: его, мое. Невольная драка. Сорвалась — зарыдала я вслух, захлебываясь эмоциями, сумасшествием.

— Б***ь! Малая, ты че?! — ошалев. Отстранился.

Отчаянно поджала я под себя ноги и еще сильнее завыла, сгорая от позора и никчемности.

«Уж лучше бы умерла. Умерла я. Умерла!» — набатом психопатия в голове.

Конченная я. Конченная! Лучше бы сдохла! Там еще — в больнице!

Убежал. Сбежал от меня мой почитатель.

Живо задергался на месте. Движения, натягивая на себя белье, брюки, — и умчал. Бросил одну, использованную. Вещь.

* * *

Недолгие, жуткие мгновения безысходности — и новый поток света. Шороха. Отчаянная, тихая, гневная брань.

Обмерла я, запрещая себе дышать, в страхе выдать свое местоположение.

Но еще миг — и брызнул луч в лицо, зажмурилась, задергалась я, еще усерднее скручиваясь в клубок.

Тотчас прильнул кто-то ко мне.

Узнаю запах. А затем и голос раздался. Его голос:

— Зая, ты как?! Ты меня пи**дец как напугала! Ваня! — отчаянно. Пытается обнять меня, прижать к себе. Отворачиваюсь, пытаюсь сбежать от происходящего — да тщетно.

Но вдруг движение — и окоченел.

Испуганно устремляю на него взор, лихорадочно моргая, прогоняя пелену временной слепоты и слез.

Сверлит, в шоке впивается взглядом в мое белье, что все еще валялось, небрежно брошенное рядом, на земле.

Взор на меня, на ноги — отодвинулся, давая больше простора.

В лучах предательского фонаря и я… замечаю на себе мазки, следы крови.

— КТО?! — ошалевшим ревом. До неузнаваемости исказилось его лицо. Отпечатался животный оскал. — КТО ПОСМЕЛ?! — исступленно, холод от ужаса внутри меня. Дрожу от страха, осознавая, что натворила. И что грядет.

— Это Глеб?! Да, Глеб?! — убийственной проницательностью.

Тотчас сорвался с места, рванув во тьму, бросив рядом со мной свое светило.

Падая и вновь поднимаясь, отчаянно шатаясь, сколько сил есть, сноровки, опыта, рвусь вперед. На звук. На крик. На мат. На перепалку…

Еще минуты сражения с непослушным, колючим, стегающим по коже, рвущим до крови плоть, подлеском — и вынырнула к ним.

Заботливый свет луны — и я отчетливо различила две фигуры.

Шаг к ним — и окоченела.

Месил, что было дури, убивал. Федя убивал Глеба.

Кинулась в момент. Но рывок, напор, невольное движение — и отлетела я в сторону.

Карабкаюсь обратно на четвереньках. Исступленно ору:

— Я добровольно! Добровольно я!

Еще удар в полуживое, хрипящее тело — и застыл, словно расстрелянный.

Неспешный разворот. Взор на меня пустотою.

Пытаюсь встать, пошатываясь.

Но подойти ближе страшно.

— Что? — мертвым голосом.

— Добровольно, — едва слышно. Приговором… для самой себя. Уж лучше… меня убей.

Меня, Федь. Глеб не виноватый…

Но не отваживаюсь все это произнести вслух.

— Да… да не было ниче, — сражаясь со вдохами, прохрипел Шмелев.

— Что? — и снова колющее Рогожина мне в лицо, терзая взглядом. Выдерживаю напор. Стою, не шевелясь. Жду участия.

Отстраняется от своей жертвы неспешно мой Палач. Встает. Шаги ко мне ближе.

— Повтори… — уничтожающее спокойствие. Стегающее уже не страхом. Не кошмаром. А адом.

— Добровольно, — шепчу, шевелю губами, не осмеливаясь уже издать звук.

Плевок. Отчаянный, презрительный, жесткий плевок мне в лицо. Со всей ненависти и отчаяния.

Тотчас зажмурилась инстинктивно я. И не посмела больше открыть глаза.

Будь, что будет.

— Да не было ниче! — вновь слышу голос Глеба. — Узко у нее там. Пьяные все. Не получилось! Да и разрыдалась вовсю. Не было ничего!

— Узко, говоришь? — едкое. Унизительное.

Вдруг шорох где-то сбоку. Светло стало вокруг. Отчего еще сильнее захотелось сдохнуть в этот момент. Еще усерднее жмурюсь.

— Шалава ебу**я! — яростью.

— Э-э-э, — растерянное мужское. — Че это у вас тут?

— Ты че… Шмеля размотал? — возмущенное Насти. Шорох — кинулась (судя по всему) та к нему.

— Да не трогай. Нормально все, — слышу раздраженное Глеба.

— Так че у вас тут?! — грозное Всеволода (узнаю уже и его голос).

Опустила голову я, догорая в позоре.

Чей-то еще топот. И замерли на поляне. Отчаянные вдохи.

— Че за крики? — кто-то из Токаревых.

— А что здесь? — пронзающей стрелой голос подоспевшей Инны. Заикается, давясь воздухом. — Фух, — шумный вдох-выдох. — Нашли?

— Да лучше бы она удавилась! — громом Рогожина. Дернулся в сторону — мигом открываю глаза. Слежу за ним испуганно взором: шаг к Соболевой и схватил ее за руку. — Пошли. Не*** тут ловить. Вообще.

Потащил в темень за собой. Подчинилась та.

Жалящие, осуждающие взгляды на меня со всех сторон.

В момент дернулась я — кинулась бежать.

Следом за этими — огибаю, перегоняю их — и долой, куда глаза глядят.

* * *

Через сад, двор — и за калитку. Уже хорошо знакомой дорогой… да так, пока не уперлась в кладбище.

Шальной взор по сторонам, ищу проходы — и в лесопосадку.

На вокзал.

Любой ценой добраться туда и сбежать.

Грохочет сердце, обливаясь кровью. Но позор, что клокочет своим презрительным смехом мне за спиной, давал исправно дозы адреналина и сумасбродства по венам. А потому вперед. А потому — не уступаю страху.

Через подлесок, колючие кусты — и раздирая в очередной раз себе плоть до крови, выбираюсь к свету.

Фонари. Семафор. Светофор. Вдали — заветное здание.

Господи, заклинаю! Молю! Пусть поезд будет! Любой! В любую сторону! Лишь бы долой! Лишь бы прочь из этого ада!

Еще немного — и, временами сражаясь с трясиной щебенки, домчала. Беглый взляд по сторонам, тараща очи — выискивая, чтобы никого лишнего не было здесь. Не хватало из одних лап в другие.

И вдруг крик. Гомон. Шорох — выскочило несколько парней из лесопосадки.

Узнаю среди них и Рожу.

Окоченела я от жути.

Что задумал этот безумный?

Разделились. Один, вроде Гриб, в сторону кладбища, переезда. Рогожин — в мою сторону. А третий, Сева, — вперед. Через пути — да по округе.

— Ваня! — в отчаянный, тщетный раз, вонзаясь стрелами мне в душу.

Поежилась — тотчас к зданию, на задний двор.

Забилась я в угол, спряталась за большую ржавую бочку. Колотит меня уже вовсю от ужаса. Всё тело ноет. Колет в груди, заливая жаром, отдавая тупой болью в лопатку.

Не дамся. Живой — не дамся!

— Ваня! — и снова грохочущее. — С*ка, ты где?! — более тихое, сражаясь наперебой с дыханием. — Найду же… и сам тебя размотаю. За**бала! За**бала уже нервы мотать! ВАНЯ! — и снова крик на всю мощь.

Шаги мимо (видимо, круг навернул вокруг здания) — и в сторону перрона.

Несмело выглядываю из-за бочки. Мало что видно, но миг — и заметила Его: ко мне спиной. Прошелся туда-сюда Рогожин. Замер. Потер руками лицо и гневно выругался.

Взор около — и куда-то резво подался.

Мгновения тишины (только сверчки монотонно стрекочут) — и решаюсь. Подползла к углу на карачках, триста раз оглядываясь. Пытливый, аккуратный взгляд — и заметила. Вдалеке. Опять пошел к лесопосадке. На поворот.

Выровнялась. Взор по сторонам. И замечаю, осознаю: изменился цвет на сигнальных столбах.

Скоро будет. Лишь бы только никто из этих не вернулся…

…шальные, изматывающие минуты, пока железная гусеница доползла до заветной станции. Повезло — не «скорый». Пассажирский, но не «скорый»: остановился.

Бросаюсь к последнему вагону. К девушке. Отчаянно, горьким воплем:

— Заберите! Возьмите меня с собой, пожалуйста!

Вытаращила та на меня очи.

— Д-да как? — заикнулась испуганно. — Как я? Куда?

— Умоляю, пока они не вернулись!

Взор на дорогу — вижу: бежит Рогожин со всей мочи. Заметил, признал меня.

Вторит мне проводница.

— А-а… Быстро! — гаркнула испуганно и тотчас силой сама меня потащила на лестницу в вагон. Торопливые сигналы девушки. И поезд забухтел, издав гудки.

Живо опустила пол и закрыла дверь.

Прижалась я в ужасе к стеклу, нагло оттесняя свою спасительницу. Дико пучу глаза. Вижу его в окно — бежит… пытается ухватиться, заскочить хоть в какой-нибудь вагон — да тщетно, слишком высоко — или закрыты двери.

А затем и вовсе поравнялись. Пронзающий взгляд мне в очи. И скрылись долой — остался позади мой Палач.

— Пошли, — тихое, несмело проводницы. Попытка обнять меня за плечи, но осеклась. — Не переживай. Сейчас милицию вызовем. И гадов быстро схватят.

— Не надо! — в ужасе дернулась я.

— Как не надо? — обомлела девушка.

— Не надо, умоляю! — нервически сглотнула я слюну, осознавая в какой еще больший омут всех затягиваю.

— Н-но… — задергались ее губы, глотнув воздух. Лихорадочное моргание.

Но мгновения перепалки взоров, обоюдного шока — и сдалась.

— Ладно, пошли, давай, — хватает меня за плечи и подала из тамбура в коридор. — Чаю налью, успокоишься. А там обдумаем всё.

* * *

Жуткое, убийственное давление звенящей тишины (лишь только тихое постукивание, баюканье, биение пульсом стальных колес о рельсы).

Сверлит меня моя «спасительница» взглядом. Глодает мыслями.

Сложила я руки на столе, не притронувшись к ее гостинцам. Уткнулась носом, пряча не так лицо, как глаза, которые и так насмотрелись уже сегодня на свой жуткий позор и порицание. Молчу.

Безмолвствую, как и она.

Даже слез уже нет.

Пусто внутри. И жутко.

Жутко, что будет потом… Как приеду. Как начнутся вопросы. Как Он меня найдет.

Отомстит? Накажет? Проигнорирует?

Боже! Как я от всего устала! До безумия устала! Резиновые двое, или трое (сколько уже там?) суток. А словно год. Казалось, это было бесконечно.

Забросила я невольно ногу на ногу, изнемогая уже от ломоты в теле. Но больше всего ныл шов, тянул живот до одури. А так — легче. По крайней мере, хоть немного. Или мне так кажется…

Дрогнула девушка, коснулась меня, отодвигая сарафан выше.

Дернулась и я. Взор на нее, на себя.

Нет белья.

Окоченели обе.

Несмело убрала та руку.

Нервически сглотнула слюну. На и без того бледном лице отпечатался ужас.

— Ну, ты это… — взволнованно, глотая звуки, заикнулась проводница. — Ты если надумаешь, я помогу. Только не тяни. Пока освидетельствовать можно…

— Да всё нормально, — отдергиваю ее словом. Отворачиваюсь. Вновь уткнулась лицом в сложенные на столе руки. — Ничего не было. Не успели, — вру, вторя ее легенде. Или не вру.

Шумный вздох.

Робко:

— Зря ты так. Виновные должны быть наказаны.

«А они и наказаны, — едкие мысли, которые не осмелюсь озвучить. — Потому что виновата здесь только я».