Ольга Резниченко - Вето на любовь

Невольно рассмеялась:

— В смысле? Начало чего? — язвлю, провоцируя на приятные рассуждения, шутки.

— О-о, — взревел забавно. — Моих коварных фантазий. Ух, знаешь, сколько их уже набежало!

И снова не унимаю смех:

— Это что еще можно там было придумать? По-моему, ты уже… меня по-всякому перепробовал.

— О-о-о, Ванюш! Ты это зря! — тотчас перевернул меня на спину и повис сверху. — Тут еще экспериментировать и экспериментировать!

— Не надо! — отчасти наигранно взмолилась, прикрывая лицо руками. — Я уже еле жива…

— Не-ет, — злокозненно. — Уж слишком долго мы этого всего ждали. Ты просто так не отделаешься… — лукавая усмешка.

— Там уже соседи, наверно… в шоке.

— Ничего, им полезно. Авось, и свой бесстыжий романтик потом ночью устроят.

* * *

Еле дошли с Рогожиным — всё тело просто адски болело. Но осознание причин всему тому… только какого-то странного, нездорового удовольствия и добавляло.

Как дураки, хохочем: над всем и всеми. Надеюсь, за пьяных нас не примут.

Зайти в группу, забрать ребенка и приняться его переодевать.

— А знаешь, кто к нам приехал?

— Папа? — счастливо, хотя и радость тотчас сменилась на какую-то настороженность.

Нахмурилась невольно и я. Спрятала очи.

— Нет, — мотнула головой. Скривилась от неприятных чувств. Но вдох — для прилива моральных сил, и, рисуя силой радость на лице, прощаясь с тугими мыслями (что враз накрыли меня от одного только напоминания о том гаде), продолжила я: — Дядя Федя. Тезка. Мы уже его когда-то видели. Он очень хотел тебя повидать.

— А молозенку купит? — вперил в меня пытливый взор.

— Купит, — искренне смеюсь над этой его неожиданной наглостью. — Купит.

В магазин за мороженым — и домой.

— Дядя, дядя! Там впеледи долога! Луку давайте! И не бойтесь.

Захохотали мы с Рогожиным: надо же — запомнил (уже и я даже забыла).

— Да дядя уже больше не боится! — торопливо отозвалась я.

— Боится-боится, — резвое Феди. — Еще как боится! Только там лужа. Давай я тебя лучше на руки возьму.

— Мам, мозна?! — молящий взор в глаза.

— Мозна-мозна, — добродушно паясничаю.

Да только Серебровскую породу сложно в себе подавлять. Наглости моему «переживателю за дядю» хватило на то, чтоб его до самого дома несли: то, якобы, еще лужи, то так… дядя опять чего-то боится, то уже он просто устал.

А Рожа только и потешался с меня, с моих тщетных попыток уговорить «неуговариваемого».

* * *

На скорую руку приготовить ужин — и пригласить всех за стол (али, вернее, тумбу-стол в нашей коморке).

Метнула я взор на сынишку, а затем вновь уставилась Федора… Старшего. Вот оно… счастье. О котором столько грезила. Не только сейчас: а практически всю свою "взрослую" жизнь. Семья. Где муж, которого безумно люблю, где ребенок. Наш ребенок. И все мы за столом, дружным коллективом уплетаем ужин, обсуждаем все то, что произошло за день. Рутина, которая в благодать, а уж никак не в кару. С дорогими сердцу людьми — даже обыденность… сладкая.

* * *

— Хочешь, я останусь? — смущенно прошептал Федька, едва мы оказались вдвоем, на кухне: замерла я у раковины, моя посуду. Обнял, прижался к моей спине Рогожин. Поцелуй в шею.

— Ну да, — вздрогнула я, ошарашенная услышанным. — А куда ж ты еще?..

* * *

Руки в боки посреди нашей комнаты — и будто впервые я увидела ее по-настоящему. Всецело. Осознала ее «красочные габариты». Диван полуторка, тумба, шкаф. И места свободного — так, что только и остается крутиться, стоя на одном месте.

— М-да… кладовка та еще… Разве что в коридоре лечь, — печально улыбнулся Федор. — А так, здесь и на полу негде примоститься.

— Ну, — невольно залилась я краской стыда. — Как есть, — пожала плечами. — Но ничего. Поместимся. Что ты? Не на улице же тебе ночевать!

— Да ладно, — хмыкнул. — Я пока… у Ники останусь, перекантуюсь. На днях квартиру нам подберу — и съедем. Хорошо? — вперил в меня взгляд.

Поморщилась я от волнения и непонимания:

— А деньги где возьмем? — глаза в глаза, с опаской.

Скривился:

— Найду. Есть там один вариант.

— Федька, — с испугом вырвалось из меня.

— Да боись ты, — кисло рассмеялся. — Без приключений.

— А, хотя это, — поспешно отозвалась я, невольно перебивая. — Я же твои не все потратила. Давай верну.

— В смысле, «верну»? Ты опять? — резво изменился в лице. — То твое. А вообще, теперь у нас все общее. А не «твое-мое». Так что пусть у тебя лежат. На черный день, а то мало ли… каким местом еще к нам жизнь повернется. А это я… старых знакомых навещу. Поставщиков. Есть там у меня… еще немного замороженного капитала. Нереализованные авансы. Без прямого контакта — не хотели возвращать. А сейчас уже не отвертятся. Да и так, надо посмотреть, да кое-что сдать из остатков, что еще на мое имя записано. Как тогда, когда этот… тебе деньги привез, — кивнул. — Нормально все. Справимся, — шаг ближе и обнял меня, прижал к себе. — Не переживай.

* * *

Разговоры за разговорами. Заодно поиграть, потискать ребенка, прочитать в очередной раз всё одну и ту же детскую книгу (на которую расщедрилась я столь недавно) — и уже ночь скралась на землю — уснул малыш. Усталость, дремота и нас с Рогожиным стала глодать нещадно.

Шаги по коридору. Едва только Федя к двери, как тотчас я кинулась к нему, не стыдясь уже никого и ничего. Прижалась жадно, уткнулась носом в шею.

Вдохнуть, вобрать фанатично аромат напоследок, тепло. Страшно вновь отпускать, снова расстаться. Рискнуть опять потерять.

Я не смогу, не переживу, если вдруг вновь что-то случится… и мой журавль снова рванет в небо. Не смогу, не хочу. Не буду.

Буду. Конечно, случись что, вновь буду мечтать и ждать, покорно ждать, да только… нервы мои на исходе. Я на исходе.

— Ванюш, ты че, плачешь? — попытка заглянуть мне в лицо, но не даюсь — прижимаюсь сильнее.

— Федька…

Я знаю. Знаю, что нельзя просить остаться, да и глупо. И потерпеть осталось немного, но сил уже нет. Выдержки не хватает играть и дальше роль сдержанной, которой всё по плечу, дамы.

Поцелуй в висок — и стиснул меня крепче в своих объятиях.

— Хорошая моя. Ну не надо… Хочешь, я утром приду? Когда вы там в садик, да тебе на работу?

* * *

Перед сном в ванную — принять душ.

Да не тут-то было!

Соседка окликнула:

— Это что… твой вернулся?

— Мой.

И пусть раздражала ее пытливость, да сокровенное выдавать не желала, но сегодня чувства все через край — и не в силах сдержаться. Ведусь. Еще как ведусь! На весь мир готова орать, трубить от счастья: Федька, мой Федька вернулся! Ко мне! И мы теперь вместе. Вместе, рядом и навсегда!

«Так не бывает!» — грозно бурчит разум.

«А мы справимся!» — рычит наперекор, вторя мне, сердце.

— Ну и? — громом прозвучали ее слова, вырывая меня из неги рассуждений. — Сколько дали? Условка?

Поежилась я невольно.

— Оправдали, — с обидой гаркнула я (грубо вышло). Надула губы.

— Да ладно! — не то искренне, не то язвой. — И такое нынче в нашем мире бывает?! Или у него денег дофига, а тебе не признается? — рассмеялся курица.

— Как там огурцы? Все закрыли? — дерзко перебиваю, явно дав понять, что пора менять тему, если та не хочет ругательств в свою сторону.

— Да с вами-то закроешь! — удручающе. — Так скрипели, так скрипели, что мысли совсем в другую сторону ушли. Еще половина осталась. С вами даже ошпарилась немного.

— Правильно, — смущенная, улыбаюсь я. — Нечего было подслушивать, надо было делом усердней заниматься.

— Так не с кем же…

— Я про огурцы, Лидия Константиновна. Я всё еще про огурцы.

* * *

Содеять затеянное — и спать. А там и не заметила, как утро грянуло. Так истощена была, что буквально сразу и провалилась в сон.

Заткнуть будильник — и пойти заварить да выпить кофе.

А после — за дело: разбудить малыша и приняться одевать несчастного «невыспавшегося».

И вдруг звонок.

Резво к двери (грохочет сердце в предчувствии, в мольбе увидеть родное лицо). И вот он — Федька. Тотчас кинулась ему на шею — крепко сжал в своих объятиях, прибил к стене. Запойный, голодный поцелуй в губы, будто и не мы вчера целый день пытались насытиться друг другом.

Но шальная мысль — и живо остановила, оттолкнула его от себя, понимая, куда всё идет. Залилась смущением:

— Федь, не здесь. Увидят же!

— И что?

— А если Федя? Младший… — смущенно опустила очи.

Тихо рассмеялся. Приблизился вплотную, шепотом на ухо:

— Хорошо, котик.

— Да и в садик надо! — торопливо обронила я, украдкой взгляд в глаза на миг.

— Хорошо, — добрая, нежная улыбка. — Жду. Пошли, проведу.

* * *

Всю дорогу так и метал откровенно на меня взоры раззадоренный Рогожин. Пылала не то от смущения, не то (откликом) желанием и я.

Завести ребенка в группу, помочь переодеться — и на выход.

В момент ухватил меня Федя — и за угол. Жаркие, бесстыжие объятия — и снова прилип поцелуем. Коротко отвечаю — и снова попытка отбиться. Рычу:

— Ну не тут же? — хихикаю, еще более смущенная.

Еле добрались домой. В комнату — и бесцеремонно быстро каждый раздел себя. К дивану — и повалил, забрался сверху на меня Рогожин.

* * *

— Да уж… до сих пор не верится, что всё это реально, — несмело прошептала я, метнув смущенный взгляд в лицо Федьке. Перевернулась на бок в постели.

Ответил участием:

— Да и не говори. Иди ко мне, — притянул к себе — поддалась: легла ему на грудь. — Да это я… дурак. Если не кто похуже. Надо было сразу… а не мусолить сопли. Быть решительнее. Очень многого… удалось бы избежать.

— Ну… будь ты сразу «порешительнее», — поспешно отозвалась я, возражая, — я бы точно тебя испугалась. Не влюбилась бы так сильно. Да и потом… это был бы уже не ты. Не тот Рогожин, которого мы все ценим и любим. На самом деле, я понимаю, и даже… ценю, что ты с Инной… Просто, если бы ты сразу ее бросил, несмотря ни на что, на то, что у вас до этого с ней было, то… Всё это было бы неправильно. Жутко. Обидно. Кто я такая? Чтоб так быстро ты взял и побежал за мной? Разменял прошлое на непонятное будущее? А сотвори — это значило бы лишь одно: несерьезный. И появись на горизонте другая (куда круче меня — а таких, верю, знаю, — уйма), так же бы и меня бросил, особо не задумываясь. И уже я бы оказалась на месте Инны. Инессы.

— Нет, котенок, — сильнее сжал в объятиях. Поцелуй в макушку. — Ты у меня одна такая. И ни на кого никогда я тебя не променял бы и не променяю. А уж тем более теперь, когда столько пришлось пройти, чтобы быть с тобой рядом. Нет уж, и не мечтай. Никому тебя не отдам.

— Не отдай, — смеюсь, смущенная.

Глаза в глаза. Вмиг движение — потянулся Федя ко мне. Поцелуй в губы — ответила.

Напор — покоряюсь: забираюсь на него сверху.

— Красивая моя, — скользящий взор по всему моему обнаженному телу.

Сжалась я от неловкости. Прикрыла ладонями грудь.

— Дурак ты, — покраснела, что мак. Пристыжено опустила я очи.

— Ты че? — силой оторвал, убрал мои руки с запретных видов. — Я серьезно. Ты у меня очень красивая. И раньше была, а сейчас, как повзрослела, так еще лучше стала. В ту еще женщину превратилась.

— Та, — сгорая уже от стыда, невольно рявкнула. Скривилась, еще усерднее пряча взгляд. — Одни растяжки после беременности.

— Малыш, — резво привстал. На расстоянии вдоха. Беглый, таящий взор по всему моему лицу. — Я тебе серьезно: ты у меня… как для меня — идеальна. И я тебя всю безумно люблю. Начиная с характера. И заканчивая — каждой твоей растяжкой или морщинкой.

— О, у меня уже и морщины есть? — язвлю.

Не дает разойтись вовсю в своем едком смехе — прилип к моим губам своими. Но лишь на миг — рассмеялся в ответ:

— Нет, но со временем же появятся — а я их уже люблю. Ну ладно, хватит. Давай лучше делом займемся. Пора работать дальше.