Брюс Федоров - Ветви терновника

Дни пролетали незаметно и даже слишком быстро, как казалось Даниле.

– Как же так? – размышлял Данила, – прошла уже неделя, а кажется, что мы встретились в Вене только вчера. Как быстро летит время. Недавно был студентом, а теперь уже дипломированный специалист, и родные добрые институтские привычки предстоит вскоре сменить на уставные правила советских чиновников. Сколько бы отец не говорил о престижности работы в министерстве, это будет совсем другая среда, с непонятными законами, обязательными ограничениями и иерархической системой отношений. Прощай тогда свобода. Действительно немного грустно, а от неизвестности даже тревожно. А что будет со мной и Лизой? Вот главный вопрос. Не хочу думать ни о чем плохом. Не может быть так, что мы потеряем друг друга. Должно всё как-то устроиться. Ведь так всегда бывало в прошлом. Почему же сейчас будет не так? И родители постоянно на что-то намекают. Не поймёшь, что им нужно. Или они меня намеренно отказываются понимать. Для чего же тогда даётся жизнь? Неужели только для работы и карьеры? Глупости. Такого быть не может. Не должно.

Это был замечательный день, в череде многих, но по-своему необыкновенный и запоминающийся: по-летнему долгий, разогретый июльским жаром до состояния оплывшего асфальта. Его можно было бы сравнить с палящим пеклом пустыни Атакама, если бы не ощущение влаги в воздухе благодаря стремительным и прохладным водам красавца-Дуная, а также зелёным косогорам Венского леса, под спасительным пологом которого хотелось побыстрее укрыться от изматывающего полуденного зноя.

В этот день Данила и Элизабет решили прогуляться по этому лесу, с одной стороны для того, чтобы отыскать возможность для уединения, которое невозможно ощутить даже в небольшом городке с единственной улицей, с другой, для того чтобы попытаться приобщиться к его сокровенным тайнам, и погрузиться в сказочный мир легенд и мифов. Недаром со времён седого средневековья принято считать, что в лесах, раскинувшихся по холмистым предгорьям восточных Альп, обитают загадочные существа: эльфы, гномы, феи и добрые волшебники.

По-немецки аккуратным, ухоженным тропинкам, то взбегавшим на вершину очередного лесистого отрога, то вновь скрывавшимся за толстыми стволами сосен, дубов и буков, наверное, не раз прогуливался в поисках вдохновения глуховатый мистик Бетховен, измученный своей божественной исключительностью, или вечный саркастический насмешник над высшими идеалами Марк Твен. Воспалённые неуёмней фантазией умы бунтарей-романтиков Имре Кальмана и Иоганна Штрауса здесь успокаивались и обращали свой взор не в направлении любимой ими неунывающей Вены, в конце концов, скопища людских страстей и предрассудков, а в сторону голубой ленты Дуная, в холодных струях которого всегда любило купаться закатное альпийское солнце.

По этим же тропинкам теперь шли Элизабет и Данила, предусмотрительно положив в заплечные сумки-рюкзачки пакеты с батонами «стангерль», начинённые ветчиной «бауершмаус» и сдобренные традиционной горчицей «зенф», которые они приобрели по дороге в одной из деревенских таверн «хойригер», а также пару бутылок знаменитой альпийской минералки «Roemerquelle». Окружающая обстановка располагала к тому, чтобы чувствовать себя совершенно свободными людьми, наконец-то вырвавшимися из пут сумасбродной людской цивилизации.

Можно кричать и громко восторгаться по пустякам. Можно изображать уханье филина или кукование кукушки, а можно просто лежать на спине на прогретой солнцем лужайке, смотреть на проплывающие облака и ни о чем не думать, а только слушать, как шелестит листва и перешёптываются между собой деревья, струится по камням невидимый лесной ручеёк. В такие моменты хочется думать, что мир, как и когда-то, всё также юн и непорочен, и может принадлежать, только двоим и никому более, что высшим смыслом жизни является любовь, а не что-нибудь другое.

Пробуждались первородные инстинкты, а чувства приобретали неведомую дотоле остроту и силу. Молодые люди давно уже сошли с проложенных троп и подыскивали опушки, на которых можно остановиться и устроить себе бивуак. Не хотелось размыкать сплетённые руки, чтобы не потерять ощущение неразрывной связи друг с другом. Слова были излишни. В них не было никакой нужды, так как только одна безошибочная интуиция продолжала руководить поведением влюблённой пары. Иногда Данила ловил себя на мысли, что чем дольше он находиться рядом с любимой, чем больше они занимаются любовью, отчаянно, самоотрешено, на износ, тем быстрее прибавляются его силы, словно сам бог любви Эрос поддерживал его своей могучей дланью.

Никогда женщина не может быть более счастлива, чем тогда, когда она любит всем сердцем и чувствует, что также искренне любима, когда она знает, что независима в своём выборе и может полностью и целиком раскрыться в своих желаниях и отдаться заложенному в неё самой природой естеству. Так пробуждается после долгой ночи лесной цветок и жадно расправляет свои лепестки навстречу первым лучам восходящего солнца.

Данила и Элизабет уже походили к конечному пункту своего путешествия, а именно к видевшим всё на своём тысячелетнем веку стенам монастыря Хайлигенкрейц, рассчитывая передохнуть под его кровом и приобщиться к святыне, которая в незапамятные времена была доставлена из Святой Земли в эти места рыцарями-тамплиерами. Это был кусок деревянного распятия, на котором принял муки Спаситель. Неожиданно послышалась странная музыка, которая не должна была бы звучать в этой глухой местности. Вскоре их взору открылась поляна, на которой вольготно расположился живописный цыганский табор, вероятно сделавший здесь остановку на долгом пути из Венгрии по альпийским дорогам в Каринтию и далее к берегам благословенного Адриатического моря.

Травяной покров между куполообразными шатрами был закрыт коврами и там же расставлены деревянные столы со всевозможными винными бутылками, блюдами с фруктами, сырами и жареным мясом. На отдельном дастархане красовались выставленные на показ украшения из золота, блестящие горки монет и разбросаны денежные купюры. Играла весёлая мелодия, и на свободном от столов пространстве самозабвенно отплясывала группа молодых цыган и цыганок. У центрального шатра в окружении подружек в белом платье, украшенном красными атласными лентами, стояла невеста, статная красавица с роскошными иссини черными волосами, в которые были вплетены несколько алых роз. Такие же цветы были разбросаны по кругу у её ног. Надрывались струны гитар и скрипок, взвивались и закручивались между стройных смуглых ног пёстрые платья, залихватски хлопали по голенищам сапог крепкие ладони. Всем присутствующим было радостно и весело на этом празднике жизни. Внезапно музыка смолкла, и затихли аплодисменты случайных прохожих – австрийцев, которым повезло попасть на этот свадебный карнавал. Пожилая цыганка, сопровождаемая молодым цыганом, державшим в руках поднос с бокалами белого вина, стала обходить немногочисленных гостей.

Подойдя к месту, где стояли Данила и Элизабет, она протянула им два бокала и предложила выпить за здоровье и благополучие жениха и невесты. Когда молодые люди опустошили бокалы и поставили их на поднос, ромалэ поощрительно улыбнувшись, произнесла:

– Мандар ханцы катар о дел май бут – «от меня немного, от Бога больше».

Немного помявшись, юноша и девушка, наконец, сообразили, что по старинной традиции требуется на счастье внести взнос по своему усмотрению. Данила полез в карман и выложил на поднос несколько смятых банкнот. Проницательные глаза цыганки доброжелательно прищурились. Затем она внимательно всмотрелась в смутившихся молодых людей и на ломанном немецком языке сказала:

– Бог дал вам великую любовь. Если будете сильными, то может быть, сбережёте её.

Ещё долго шли, не выбирая дороги, молодые люди, мучительно размышляя над словами встреченной цыганки. Грядущее было задёрнуто пологом неизвестности, отчего на сердце становилось ещё тревожней. Первой нарушила молчание девушка:

– Знаешь, давай сегодня вечером пойдём в музыкальное кафе. Оно недалеко от Штефансдома. Там по вечерам живая музыка.

Надо было от всего отвлечься и успокоиться.

Поздним вечером, когда стрелки часов уже готовились перешагнуть условную границу полуночи, Данила и Элизабет сидели в небольшом полутёмном зале, который освещался только стоящими на столах светильниками, стилизованными под бронзовые викторианские канделябры. Стеклянные в форме свечек колбы горели вполнакала, тускло подсвечивая только поверхность стола и оставляя в тени лица собеседников и окружавшую их обстановку. Вышедший к роялю музыкант, ёрзая, устраивался на своём стуле и нервно разминал худые пальцы.

Вскоре подвешенный под потолок прожектор выбросил поток света, который круглым синим пятном лёг на крышку белого трёхного инструмента. Наконец тапёр переплёл пальцы, выгнул ладони наружу и разбросал руки по черно-белой клавиатуре. Волшебные звуки музыки наполнили маленькое кафе, голоса стихли и все сидевшие за столами люди, словно застыли в гипнотическом оцепенении. Это была не просто мелодия, это была «Лунная соната» Людвига Ван Бетховена.

* * *

Через три дня, провожая в аэропорту «Швехат» Элизабет на рейс «Люфтганзы» Вена-Берлин, Данила больше молчал. Нужные слова никак не приходили на ум. В эти прощальные минуты невозможно толковать на бессмысленные досужие темы. Горло перехватывала судорожная спазма. Мысли были разрозненными, хаотичными, как если бы их как сухую листву по утру размёл метлой из прутьев ракиты не выспавшийся дворник.

– Знаешь, Дэнни, – сказала Элизабет и взяла руку юноши в свою тёплую и всегда ласковую ладонь, – я очень благодарна тебе за всё. За эти встречи, за твоё бескорыстие и за то, что любишь меня. Я этого никогда не забуду и буду помнить. Но….?

– Почему, но? – воскликнул встревоженный Данила, – ты как-то нехорошо прощаешься со мной. Что-то недоговариваешь. Скажи мне.

– Ничего плохого, – постаралась успокоить его Элизабет, – я просто хочу предложить тебе опять встретиться в Вене. Ну, хотя бы в конце сентября, скажем 30 числа.

– Я согласен, безусловно, согласен, – торопливо проговорил немного растерянный юноша, – а где, где именно?

– Ты помнишь тот дом по Кобленцергассе, где я снимала квартиру у моих друзей, в районе Гринцинг? Да? Вот и хорошо. Так вот перед домом, как ты знаешь, есть совсем маленькая площадь, буквально пяточек, с фонтанчиком и скамейкой. Вот там, в полдень.

– Хорошо пусть так, но почему так долго? Разве ты не можешь приехать в Москву?

– Ну что ты. Время пройдёт быстро. Всего-то 2,5 месяца. Кроме того, в СССР мне теперь нужна виза. Это тоже непросто. А главное, я должна, просто обязана успеть оформиться на учёбу в академию дизайна, и начать подыскивать работу по этому профилю. Ты знаешь, моя семья нуждается в деньгах, и я должна помочь ей. А потом мы увидимся. Вена ведь тебе понравилась, Дэнни?

– Это чудесное, превосходное место, но, когда ты рядом.

– Спасибо. Извини, что я всё о себе, но ведь и ты должен поступить на работу? Вот на это и уйдёт время, а когда мы вновь увидимся, то сможем поговорить о нашем будущем, – Элизабет замолчала и проникновенного взглянула в глаза Данилы. Юноша оторопел. Он никогда ещё не замечал у своей любимой такого задумчивого, чуть грустного взгляда. Легкие мурашки пробежали по его спине, а на лбу выступила испарина. Данила почувствовал себя на мгновение маленьким мальчиком, который без поддержки матери не может даже самостоятельно зашнуровать свои ботиночки и ждёт её помощи. Это не был взгляд его близкой подруги. На него устремился взор тысяч поколений дочерей Евы, которым мать-природа вручила ответственность за сохранение жизни на земле и наделила безошибочной способностью выбирать для себя надёжных спутников жизни.

– Ну, вот и хорошо, я вижу, ты успокоился. А теперь будем прощаться. Уже объявили посадку на мой рейс. – Девушка слегка приподнялась и поцеловала Данилу в губы.

– Подожди, Лиза, одну минутку. Вот возьми. Это небольшой подарок для тебя, на память. Смущаясь, он протянул Элизабет маленькую коробочку, покрытую тонким синим бархатом, которую приобрёл накануне в одном из ювелирных магазинов на Кертнер штрассе.

Девушка взяла и открыла её. В коробочке находилось маленькое кольцо в виде двух тонких переплетённых золотых веточек, между которыми был помещён рубиновый камень. На щёках Элизабет разлился румянец. Когда она надела его на безымянный палец левой руки, камень вдруг засверкал красный огоньками всех своих граней. Так вспыхивает на солнце алая роза после летнего дождя, когда на её лепестках задерживаются водяные капли.

Элизабет ничего не сказала, и лишь как недавно пристально посмотрела на него. Прошла минута, другая. Затем она наклонилась, подхватила длинную дорожную сумку и, не оглядываясь, поспешила к стойкам таможенного контроля.

Больше в Австрии Даниле делать было нечего. Он не хотел задерживаться в Вене. Несколько дней бесцельно бродил по её улицам, заполненным толпами разноязыких туристов со всего света, сидел в кафе, где пил традиционное венское кофе-меланж, и старался ни о чем не думать. Тяжёлое чувство охватило его и уже больше не отпускало. Неужели произошло то, чего он боялся больше всего на свете, и теперь находился во власти гнетущих предчувствий. Сердце тосковало и дрожало в груди. Неужели случилась утрата, о которой рассказывают поэты, которая выгрызает в душе чудовищную пустоту, которую ничем уже не заполнить, и подселяет в неё ненасытное кровожадное чудовище, которое не накормить, не успокоить, ни бесконечными разговорами с мудрыми советчиками, ни поисками развлечений, ни пьяными загулами, ни шалой покупной любовью.