И для чего тогда карьера, чужие женщины, восторги окружения и пирамида из пачек зеленоватых, как болотная тина, долларов? Неужели мне придётся маяться всю жизнь? Не приведи Господь. Это не справедливо. Будет встреча в сентябре. Мы опять будем вместе и всё, как-то, уладится.

– А теперь поскорее в Москву, – подумал повеселевший Данила, – хватит, больше не хочу маяться здесь в одиночестве.

За день до вылета из Вены, отец Данилы, Николай Фёдорович, с утра постучался в комнату сына, открыл дверь и с порога произнёс:

– Ну, вот что, мой дорогой, поднимайся, пора, хватит нежиться в постели. Уже семь часов. Делай зарядку, в душ, завтракать и едем.

– Это куда, папа? – произнёс Данила, мотая головой, что окончательно стряхнуть с себя остатки сна.

– Съездим в хорошее место, на виллу нашего торгпредства. Там ты отдохнёшь перед поездкой, а заодно нам надо поговорить. Одним словом, приводи себя в порядок. Через полчаса я жду тебя внизу в машине.

Когда автомобиль проскочил Гринцигер штрассе, дорога стала ещё более извилистой, крутой и постепенно уходила вверх в альпийские предгорья. Справа и слева замелькали ровные ряды виноградников, в которых под жарким июльским солнцем вызревала божественная лоза, чтобы по осени превратиться в искрящееся молодое вино, которое хлынет в огромные подвальные дубовые бочки и наполнит стеклянные пузатые бутылки. Привратник открыл железные ворота и, улыбаясь, приветствовал заместителя торгового представителя Советского Союза, пропуская его на огромную территорию официальной загородной резиденции.

Под кронами высоких сосен и пятнистых платанов было хорошо и комфортно проводить время, растянувшись на белоснежных с подушками шезлонгах и укрывшись от полуденного зноя. В широком бассейне притягательно плескалась свежая после ночной очистки лазуритовая вода. Когда в очередной раз Данила вынырнул на поверхность и, хватаясь за никелированные поручни лестницы, выбрался из бассейна, чтобы начать размахивать руками и приседать, Николай Фёдорович окликнул его и подозвал к себе:

– Сын, подойди ко мне. Есть разговор. Мы можем поговорить как мужчина с мужчиной? Ты не против?

– Конечно, отец. На любую тему.

– Хорошо. Вчера я получил письмо от Генриха Исааковича. Ты, наверное, помнишь его? Ну, конечно, помнишь. Ведь он наблюдает за твоим зачислением в штаты министерства. Так вот, могу тебя поздравить – ты теперь сотрудник внешней торговли. На работу надо выйти в середине августа, так что у тебя ещё целый месяц для отдыха есть. Доволен?

– Безусловно. Я очень признателен тебе. Не у всех моих ребят с курса есть такие возможности. Поэтому, конечно, это здорово.

– Правильно мыслишь и правильно излагаешь, а поэтому я рассчитываю на твоё здравомыслие и в другом вопросе. Конечно это твоё дело. Не спорю, тем более, что я воспринимаю его как забаву, как одно из увлечений молодости. Кхе, кхе.… Все мы были молодыми, и что называется, с увлечением грешили, – произнёс Николай Фёдорович, исподлобья всматриваясь в лицо своего сына.

– Ты о чём, папа?

– Да всё о том же, мой ненаглядный наследник, гордость всего нашего рода. Ты не подумай, что я хочу вмешиваться в твою личную жизнь, даже наоборот. Гуляй, веселись, ухаживай за девушками, безумствуй, конечно, в пределах дозволенного, не спи ночами, но прошу тебя – не теряй головы.

– Ты не мог бы пояснить мне, о чём идёт речь? – густо покраснел Данила, догадавшись, о чём пойдёт речь, и принялся натягивать на себя синий махровый халат, хотя в нём особой необходимости не было. Как никак окружающая температура плотно оседлала показатель – плюс 28 ℃. Кроме того, какая никакая одежда придаёт больше уверенности человеку, нежели, чем её отсутствие.

– Да всё о том же, Ромео в плавках. Ты же не настолько наивный, чтобы думать, что твои прогулки по Вене с этой Элизабет остались вне родительского внимания. Мать хотела вмешаться, но я настоял, чтобы она не делала такой глупости и, заверил её, что обязательно поговорю с тобой обо всём.

– Вот ты о чём? – уже довольно грубо с видом крайнего неудовольствия произнёс Данила, – может быть, мы кому-нибудь помешали, испортили межгосударственные отношения? Может быть, вопрос о нашем поведении внесён в повестку ООН?

– Ну, ну, не горячись, – примиряюще промолвил Николай Фёдорович, – я ведь тебя не осуждаю и желаю только добра. Даже более того, я на твоей стороне. Ты хорошо провёл время со своей сокурсницей, пусть даже из капиталистической страны. Ладно. Ничего особенного. Всё на свете бывает. Все когда-то были молодыми. Когда же ещё развлекаться как не в эти годы, не на пенсии же, в самом деле? Скажу тебе откровенно, и у меня было немало увлечений. Это были замечательные девушки, каждая по-своему, но в итоге я остановил свой выбор на твоей матери.

– И ты женился на маме по любви?

– Конечно. А как должно ещё быть? Представь себе, каково это жить с человеком, который тебе отвратителен!? Невозможно. Но не только. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что выбранная мною девушка, то есть мама твоя, отвечает моим представлениям об уровне культуры, образования, а главное то, что она укрепит моё положение в обществе, окажется достойным помощником на жизненном пути. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю?

– Да это понимаю, но, а я-то здесь причём? Элизабет во всех отношениях достойная девушка, умная, очень незаурядная. Окончила МГИМО, как ты и я.

– Данила, ты меня удивляешь, – стараясь не выказать досаду, произнеси Николай Фёдорович, – да я не против того, чтобы вы дружили. Мы не об этом говорим, а о том, чтобы ты в дальнейшем делал только осмысленные и правильные шаги, и уберёг себя от непростительных юношеских ошибок, за которые ты будешь расплачиваться всю жизнь. Я ничего и никому не хочу навязывать. Окончательное решение ты примешь сам. А сейчас пока побудь один и поразмысли минут пять, а я схожу за минеральной водой. Ты что-нибудь ещё будешь?

– Нет, – Данила отрицательно помотал головой.

Николай Фёдорович встал со своего стула и прошёл в здание виллы, где на первом этаже располагался бар. Пробыл недолго и вскоре вернулся, неся в руках стакан и две бутылки. Поставил их на стол и приготовился продолжить наставническую беседу со своим сыном.

– Ты уж извини меня, – улыбнулся он, – я для себя захватил ещё виски. Разговор какой-то серьёзный получается. А ты, если хочешь, налей себе минералки. Так, а теперь скажи, ты что-нибудь надумал?

– Нечего и не о чем мне думать не надо. Я люблю Элизабет, а она любит меня, и мы хотим быть вместе.

– Так, так, так, – Николай Фёдорович скривился, пригладил рукой волосы и с удивлением стал всматриваться в лицо своего отпрыска. Никак не ожидал он от него такой строптивости. – Тогда, я тебе скажу прямо, как и должны говорить друг другу мужчины. Ты что, капризный ребёнок, который не способен отдавать отчёт своим поступкам? Во-первых, Элизабет не из социалистической страны. Нет больше ГДР, а есть Федеративная Республика Германия, страна НАТО. Во-вторых, у нас сотрудник на государственной службе не имеет права жениться на иностранке. Это строго запрещено. Кстати. Точно такое же положение действует и в большинстве развитых капиталистических странах. Например, даже в максимально либеральной Швеции сотрудник МИД не может заключить брак, скажем, с гражданкой Великобритании. Если решится на такой поступок, то будет немедленно уволен. Удивлён? А то у нас, представь себе. Ты только что стал сотрудником МВД. Впереди блестящее будущее, которому позавидуют миллионы. Да тебя, сотрут в порошок, даже за подобные мысли. Моментально вылетишь из удобного кабинета на Смоленке с волчьим билетом, и вряд ли найдёшь для себя приличное место, разве что грузчиком на Курском вокзале. Пошевели мозгами, сынок. Ты ведь и меня, и маму можешь подставить. Ведь я государственный человек. Твой неверный поступок может ударить по мне и по всей нашей семье. Ну что ты голову повесил? Пока ведь ничего не случилось. Терпи казак, атаманом будешь. Эх, молодо-зелено. Ну что скажешь?

– Да ничего, – Данила поднял голову и посмотрел куда-то в сторону мимо отца, словно, не замечая его присутствия, – не правильно всё это и хватит об этом.

– Хватит, так хватит, – откликнулся Николай Фёдорович, который уже начал досадовать на себя за столь длительный разговор. Ему стало жаль сына, которому предстояло расстаться с иллюзиями об устройстве этой жизни и понять всё её несовершенство и несправедливость. – Вот, что Данила, мне нужно вернуться в торгпредство. Грядёт приезд нашей правительственной делегации, и торгпред созывает совещание по организации её приёма. А ты располагай собой. Хочешь, поплавай или просто отдохни у бассейна. Здесь на территории есть твой любимый корт. Делай что хочешь, а надоест, вызови такси и возвращайся в Вену. Попрощайся с ней, завтра у тебя утренний рейс на Москву.

Самолёт Аэрофлота болтало в воздухе как никогда, словно разгулявшаяся турбулентность намеривалась вытряхнуть из него Данилу со всеми его несвязными, путанными мыслями. Он чувствовал, что отец говорил с ним искренне, от всего сердца и, наверное, желал ему добра, но от этого на душе было ещё горше. Что делать дальше, он не знал. Даже мысль о том, что он стал сотрудником МВТ, с уверенной перспективой выезда в долгосрочную загранкомандировку, уже не ласкала его как прежде. Сердце саднило. Говорят, молодость не может долго предаваться унынию и маяться в безысходной тоске, но, наверное, не в данном случае.

Жаркая, пыльная Москва показалась Даниле запущенной. Он позвонил Лёшке – его не было. Не было в столице и Бориса и Славки. Да и кто, без особой необходимости заставит себя сидеть в душном, прогретом солнцем до состояния печной духовки городе. Конечно, многие были на выезде, или в походе по Уралу и Сибири, или ломали кости на деревянных лежаках и булыжной гальке на берегах Крыма и Сочи.

Ну, а кто поспокойнее, да посмирнее те, по-галочьи разместились на дачах и в деревнях в шаговой доступности от Москвы.

Наконец, в начале августа в квартире на Кутузовском раздался звонок из управления кадров МВТ, подразделения столь таинственного и авторитетного, что перед ним трепетали даже самые заслуженные мэтры внешней торговли на уровне торгпредов и начальников всех остальных управленческих структур министерства.

– Данила Николаевич, – раздался в трубке вежливый женский голос, – вы не могли бы подойти к нам к 10.00. Ваше удостоверение готово.

– Ничего себе, – подумал про себя Данила, – вот я уже и Данила Николаевич. Лёд тронулся, как говорил Остап Бендер.

Как ни странно, но на душе юноши стало немного спокойнее. Ощущение востребованности стало наполнять его чувством гордости за принадлежность к чему-то большому, где решаются крайне важные, но ещё не ведомые ему государственные вопросы. В конце концов, какой нормальный мужик не захотел бы быть причастным к серьёзным делам.

Наступил август, июльская жара нехотя день за днём уплывала с раскалённых московских улиц. Как-то вечером, стоя у открытого окна отцовского кабинета, Данила размышлял обо всём, что произошло в его жизни за последние месяцы. Осталась всего неделя и вот, наконец, наступит день появления его в министерстве в качестве полноценного сотрудника. Это будет его первый рабочий день. Немного тревожно – как-никак это начало служебной карьеры среди уверенных в себе взрослых людей. Однако ни этот момент «инициации» заставлял щемить его сердце. Основные мысли были связаны с судьбой Элизабет. Как ей приходится одной во многом чужом для неё мире? Смогла ли она найти какую-нибудь работу, подобрала ли приемлемое жильё, а главное, что он сам должен сделать в этой ситуации, когда обстоятельства и границы разделили их и может быть навсегда? Тяжело вздохнув, Данила почесал затылок и решил всё-таки зайти в комнату тёти Веры.

Добрая отзывчивая женщина, в волосы которой осенней изморозью уже вплелась первая седина, несмотря на поздний час, ещё сидела в широком жаккардовым кресле и под светом бордового абажура читала одну из своих бесконечных книжек.

– Я могу зайти? – постучав в дверь, спросил Данила – Конечно, заходи, – откликнулась тётя Вера, – тебе не спится, дружок?

– Да, что-то совсем спать не хочется.

– Так может быть, почитаешь какую-нибудь полезную книгу, не телевизор же этот никчёмный смотреть?

– Да нет, что-то не хочется.

– Ты удивляешь меня, сам на себя не похож. Может быть, тебя что-то беспокоит? Расскажи, если считаешь возможным.

– Да, верно, – замялся Данила, – я хотел бы поговорить с тобой, вернее посоветоваться. Тётя, я не знаю, что делать. Я вот полюбил одну девушку, а родители мне говорят, что мы не можем быть вместе. Ты ведь её знаешь, это Элизабет. Она несколько раз приходила к нам домой.

– Да, да конечно, это хорошая, может быть даже необыкновенная девушка. Так ты её любишь?

– Да, люблю, очень, – запинаясь, произнёс Данила.

– Прекрасно, прекрасно, а как именно ты её любишь, – голос Веры Михайловны как-то странно изменился, а взгляд стал очень внимательным. Она даже привстала из своего кресла, чтобы лучше видеть лицо племянника.