В указанный срок зал, где проводил свои заседания и выносил приговоры трибунал святой инквизиции, был чисто выметен, а длинный стол, за которым должны были заседать члены обвинительного жюри, вынесен на середину помещения. Были выставлены новые деревянные сиденья с высокими спинками, которые использовались только для самых значительных мероприятий. В центре стола располагались небольшое распятие и пара свечных канделябров. Чуть поодаль стоял одинокий кривой табурет с окованными железными полосами ножками, который предназначался для обвиняемой. Зашедший в зал служитель ещё раз пересчитал расставленные стулья, протёр тряпкой стол, выровнял в одну чёткую линию распятие и канделябры и после этого прошёл в самый дальний угол помещения. Основной его заботой стала задача разместить там особое кресло и сделать это таким образом, чтобы оно оказалось в глубине арочной ниши и не привлекало ничего внимания. Потом тюремщик подбросил дрова в камин и, оставшись довольным своей работой, подошёл к двустворчатой дубовой, обитой коваными бляхами двери и широко распахнул её.

Почти сразу в зал в строгой последовательности, определённой уставным протоколом, вошли палач, врач, приглашённый местный нотариус, представитель городского епископата, и наконец, собственно члены городского трибунала. Последним дверной проём пересёк закутавшийся в рясу сам великий инквизитор с надвинутым почти на самые брови капюшоном. Де Альбано немедленно прошёл к скрытой нише и занял там приготовленное для него место. Когда все разместились на своих сиденьях, главный комиссар Гийом, которому было предписано вести особое заседание трибунала, оглянулся назад, туда, где находился монсеньор де Альбано, но, не дождавшись никакого разрешающего указания, махнул кому-то будто от отчаяния рукой.

Незамедлительно двое добровольных помощников инквизиции под руки вывели из подсобной каморки девушку, усадили на табурет перед лицом высокого присутствия и отошли в сторону. Справедливости ради надо сказать, что распоряжение римского прелата было исполнено добросовестно, и служители инквизиции сделали всё возможное, чтобы скрыть следы своих истязаний, которым подвергали бедную узницу в течение месяца. Мария Селеш, а это была именно она, была одета в простое, но добротное платье, её лицо было вымыто, а пышные русые волосы причёсаны и стянуты по лбу узкой коричневой лентой. Герр Гийом, прокашлявшись, вытянулся и принял позу строгого и неподкупного служителя закона, и торжественным тоном произнёс:

– Обвиняемая Мария Селеш, встаньте. По вашему делу назначено дополнительное слушанье по милостивому разрешению его высокопревосходительства великого инквизитора Истрии, Штирии, Моравии и иных земель монсеньера Дуарта де Альбано. Вам, Мария Селеш, и всем достопочтимым членам суда я торжественно объявляю, что сегодняшний допрос является последним с целью окончательно установить виновность данной грешницы и с тем, чтобы дать ей возможность признать свои прегрешения и раскаяться, что должно быть закреплено прилюдным целованием распятия и прочтением католического Символа веры. Предварительное расследование установило наличие множественных преступлений, совершенной этой богоотступницей, среди которых наиболее злонамеренными являются организация тайного общества по изучению сочинений заклеймённого грешника Лютера и проповеди, призывающие к изощрённому распутству, пример которому она подала лично. В отношении означенной особы были назначены испытания огнём и железом, которые, к нашему сожалению, не смогли побудить её отречься от богопротивной деятельности. Итак, уважаемые господа судьи, предлагаю приступить к тщательному допросу обвиняемой.

Закончив вступительную речь, комиссар Гийом опять опасливо оглянулся на тёмный угол, но, не увидев там никакого шевеления, продолжал:

– Мария Селеш, встаньте, – девушка поднялась, и на её лицо упал тусклый серый луч света, просочившийся через узкое замызганное стекло, вставленное в бойницу, перекрытую толстыми железными прутьями. – Готовы ли вы признать свою вину и отказаться от своих деяний и принять наказание, которое будь вам назначено по решению церковного суда? Отвечайте!

– Я невиновна, – хриплым голосом, пересохшим от обезвоживания, еле слышно прошептала узница.

– Дайте ей воды, – нетерпеливо приказал комиссар. – Я же приказал подготовить её должным образом для того, чтобы мы смогли добиться правды.

Один из тюремщиков, не мешкая, зачерпнул из бочки кружку воды, поднёс её к потрескавшимся губам девушки, а затем влажной тряпкой протёр её лицо.

– Я вижу, что вы упорствуете, Селеш. Жаль, жаль, тем самым вы усложняете свою судьбу. Тогда начнём заново. Скажите прямо: веруете ли вы в Бога-отца, Бога сына и Бога-святого духа? Веруете ли вы в страдания и восшествие на небеса Бога нашего Иисуса-Христа, рождённого пресвятой девой Марией.

– Верую!

– Не являются ли ваши слова лишь хитростью и прикрытием ваших истинных еретических убеждений, к которым вы приобщились в результате ознакомления с проповедями богоотступника Лютера, проклятого святой римской церковью?

– Нет. Это ложное обвинение. Я никогда не отступалась от веры Христовой.

– Тогда как вы объясните тот факт, что в вашем доме был устроен кружок, который посещали знакомые вам женщины, и вы занимались чтением запрещённых книг и обсуждали их, и тем самым совращали нестойкие умы молодых особ?

– Это очередная неправда, и то, что вы называете фактом является глупым вымыслом.

– Осторожно, обвиняемая. Осторожнее выбирайте слова, чтобы потом горько не пожалеть о своей ошибке. – Гневно воскликнул комиссар и угрожающе потряс в воздухе указательным пальцем.

– Я только хочу сказать, что это были встречи, где присутствовали только мои подруги. И если мы что-то читали, то это были сочинения Томаса Оквината, а не Лютера. И насколько я знаю, Оквинат уважается как примерный католик и учёный, произведения которого не запрещены.

– Так, так, молодые девушки 20–25 лет интересуются сложными философскими вопросами? – иронически усмехнулся герр Гийом – Меня интересует, где вы раздобыли книгу достопочтенного теолога? Ах, да подождите, не отвечайте. Попробую сам догадаться. Ведь ваш отец – каноник церкви Святой Сабины, и в его библиотеке могли находиться работы этого автора. Кстати, если вы не знаете, то я вам скажу, что Церковь далеко не во всем согласна с Оквинатом, хотя и отдаёт должное его заслугам в деле распространения и развития христианского вероучения. Так что же вас заинтересовало в его идеях?

– Только то, что он говорит о месте женщины в обществе. Мы хотели понять, почему Оквинат солидаризируется в этом вопросе с Аристотелем? Вот и всё.

– Удивительно. Этот вопрос становится всё интереснее и интереснее, и сложнее. – Развёл руками комиссар Гийом, – оказывается, вас интересует ещё и Аристотель, взгляды которого только наполовину принимаются церковью, а многие его трактовки являются ошибочными и ведут к ереси. Посмотрим, что из его учения вам так понравилось или не понравилось.

– Прошу прощения герр комиссар, – встал со своего места прокурор Гусс, – но мы здесь собрались не для теологических изысканий, а только для того, чтобы подтвердить виновность этой неисправимой грешницы, которая упорствует в своём безнравственном невежестве уже целый месяц. Приговор нами уже подготовлен, и не пора ли уже окончательно утвердить его?

– Продолжайте допрос, – донеслось из угла, где сидел великий инквизитор, и словно холодный сквозняк пронзил членов инквизиторского трибунала. Прокурор Гусс и комиссар Гийом повернулись в сторону, откуда раздался голос де Альбано и низко поклонились невидимому принципалу.

– Итак, – продолжал Гийом, словно ничего и не случилось, – ответы, на какие вопросы вы намеревались найти у Оквината и Аристотеля? Отвечайте, Селеш.

– Я могу присесть? – опять охрипшим голосом спросила Мария.

– Пусть садится, и дайте ей воды, – вновь прошелестело из тёмного угла.

– Благодарю вас, – ответила несчастная узница. – Мы всего лишь хотели понять, почему римская церковь, которую мы называем нашей матерью, велит воспринимать женщину как существо изначально грешное и нечистое. И Аристотель трактует её как некий объект низшего порядка по сравнению с мужчиной и утверждает, что женщина создана лишь для того, чтобы насытить его животную страсть. Разве это правильно? Разве не женщина рождает мужчину и даёт начало всему живому на земле? Разве чернил женщину в своих проповедях наш Спаситель, Иисус Христос, рождённый от обычной земной женщиной от самого Бога-Создателя всего сущего? Разве женщина не вправе ожидать к себе уважения и даже почитания как мать семейства и хранительница домашнего очага?

– Ересь, ересь, – сорвался со своего кресла прокурор Гусс, – жалкая уловка уйти от ответственности под прикрытием высоких фраз.

– Дьявол одолел тебя, – прокурор решительно отказался от соблюдения изначального правила обращаться на «вы» к подсудимой, – и только потому ты не боишься так дерзко отвечать священному трибуналу даже под угрозой неизбежного наказания. Но вот у меня доказательство твоего очередного грехопадения, – Гусс вытащил из своего кармана какой-то свиток и принялся победно размахивать им в воздухе.

– Не ты ли говорила не далее, как месяц назад, что… – прокурор развернул свиток и, водрузив на свой тонкий хрящеватый как у стервятника нос круглые очки в оловянной оправе, прочитал – «что соитие есть более значимый религиозный опыт, чем проповедь священника, и что это естественное право женщины, которое не может оспариваться праведной римской церковью»

– Это святотатство. Неприкрытое распутство и покушение на прерогативы Святого Престола.

Сидящие за столом члены трибунала зашевелились, и стали шёпотом переговариваться друг с другом, поражённые столь вызывающими словами, доказывающими, что обвиняемая впала в грех прелюбодеяния и наносит прямое оскорбление священной инквизиции. Палач изготовился и выдвинулся вперёд, почти не сомневаясь, что последует приказ отправить узницу в пыточную камеру и подвергнуть её наказанию кнутом и дыбой. Кто посмеет опровергнуть донос, даже если он анонимный?

– Писарь, зафиксируйте эти слова Марии Селеш в протоколе, а нотариус, мэтр Бергер, пусть скрепит своей подписью и печатью это важное свидетельство, безусловно доказывающее вину это неисправимой грешницы. – Прокурор торжествовал.

Это был его час. Он был уверен, что это его триумф, который удостоится похвалы великого инквизитора и станет известен в Риме, а там, чем чёрт не шутит, его могут пригласить на встречу с самим Папой.

– Дайте ей возможность сказать слово в своё оправдание, – как дуновение сквозняка опять донеслись слова монсеньора де Альбано.

Обескураженный прокурор Гусс, ничего не понимая, еле добрался до своего кресла и плюхнулся в него как мешок с размякшей мякиной. Таких приказов он на своём долгом веку служения закону и священной инквизиции не помнил. Видя всеобщую растерянность, со своего места поднялся епископ города Прессбург, его преосвященство Джеронимо Романо, сообразивший, что пришло время взять ситуацию в свои руки:

– Дочь моя. Если вы отрицаете эти слова, то должны объяснить нам, как и почему появились эти ужасные свидетельства?

– Ваше святейшество, – воскликнула измученная долгим допросом девушка, – это оговор и выдуманные слова. Я только говорила о праве женщины самой выбирать себе мужа, потому что её главный долг родить детей и создать семью. А хорошие, добрые и умные дети рождаются только в любви, и только они будут достойными сынами и дочерями матери-церкви. Женщине должна быть дана возможность самой решать, а не по принуждению, какой мужчина достоин быть отцом её детей, так как по воле господа Бога она наделена особым качеством интуиции и безошибочно определяет своего избранника. Разве не сказано: «плодитесь и размножайтесь» и кто как не женщина ответственна за эту задачу, установленную нашим Создателем?

– А моя смелость перед лицом высокого собрания есть не смелость, а уверенность в том, что Бог не лишит меня своей поддержки, ибо наш Спаситель сказал, что «когда вас арестуют, приведут к судьям, не приготовляйтесь, что отвечать; небесный ходатай вдохновит вас и внушит вам ответы. Отец пошлёт вам свыше своего Духа, который станет принципом всех ваших деяний, руководителем ваших мыслей, руководителем среди мира» (Тексты Матфея, X, 20). Больше мне нечего добавить.

В воздухе повисло напряжённое молчание. Ещё резче обозначился удушливый запах от мокрых чадящих дров в камине, который смешивался со смердящим амбре, исходившим от давно не мытых тел монахов. Серый свет в узких окнах стал темнеть, уступая место быстро наступающим сумеркам. Кто-то из тюремных смотрителей принялся зажигать толстые восковые свечи в канделябрах, стоявших на столе, и большой бронзовой люстре, притянутой непосредственно к арочному своду потолка. Никто не решался нарушить молчание. Инквизиторы переглядывались и отводили в сторону глаза, так как не могли понять, как они должны реагировать на такие простые, но такие откровенные слова несчастной узницы. Может быть, некоторые вспомнили своих матерей, на руках которых они в далёком детстве находили утешение и защиту, и чьих ласковых ободряющих слов им так не хватало в этой жестокой полной невзгод жизни.