— Как долго ты стояла у дверей библиотеки? — быстро перебил ее Марк, пока сестра не сболтнула еще что–нибудь лишнее. Он испытывал раздражение и по поводу того, что она подслушала его разговор с отцом в библиотеке, и по поводу того, что она огорчила мать, явно шокированную таким «вольным» разговором. Юлия в четырнадцать лет знала о жизни больше, чем мать в свои сорок четыре года. Наверное, потому, что мать и не хотела этого знать.

— Я просто проходила мимо, — только теперь Юлия обратила внимание на реакцию матери. Она тут же решила переменить тему. — Так ты станешь сенатором, Марк?

— Нет, — ответил Марк и взглянул на отца, — а если ты хочешь иметь в политике своих людей, то лучше помоги несчастному Антигону.

— Антигону? — переспросил Децим. — Этому щенку, который продает аристократам статуи?

— Не статуи, отец, а произведения искусства.

Децим насмешливо фыркнул.

Марк налил в кубок вина и передал его отцу:

— Сегодня днем Антигон сказал мне, что готов поставить на карту свою жизнь, это касается тех зрелищ, в которые он вложил средства на прошлой неделе. Всего за несколько тысяч сестерциев ты мог бы иметь в сенате своего человека. У него есть связи с Веспасианом через сына императора, Домициана. Они с Антигоном вместе тренируются в лудусе. Так что сенаторский пост для Антигона — лишь вопрос времени, конечно, если только до этого он не убьет себя.

— Не думаю, что Антигон способен сделать с собой что–нибудь, — сухо сказал Децим. — Разве что в результате несчастного случая.

— Антигон преклоняется перед Сенекой, а ты знаешь, что Сенека проповедовал самоубийство. Так что, если Антигон умрет, мы упустим такой шанс, — сказал Марк, и по его тону было понятно, что его все это забавляет.

Феба была потрясена:

— Я думала, Марк, что Антигон твой друг.

— Он и есть мой друг, мама, — мягко сказал Марк, — в данный момент упавший духом, — он снова посмотрел на отца, — а политические амбиции часто приводят к бедности.

Децим сжал губы. Его сын говорил правду. Децим знал не одного сенатора, наложившего на себя руки, когда жизнь полетела под откос, потому что все силы были отданы политике. «Задобрить толпу», — сказал Марк. Это утверждение было вполне уместным. А толпа напоминает дорогую и неверную госпожу. Он смягчился:

— Выясни, в чем он нуждается, и мы обсудим это.

Марк был удивлен уступкой отца. Он ожидал длинных и трудных дебатов, прежде чем отец согласится дать динарий. Он назвал цену, от которой отец вздел кверху брови.

— Сегодня я сказал Антигону, что мой отец мудрый и щедрый благодетель.

— В самом деле? — сказал Децим, разрываемый между гневом и гордостью по поводу такой дерзости своего сына.

Улыбаясь, Марк поднял свой кубок в знак приветствия:

— Вот увидишь, Антигон не забывает доброты. Прежде чем пойти домой, я обсудил с ним возможный вариант договора на определенный срок. Он с готовностью согласился.

Децим увидел, что его сын уже приступил к осуществлению собственных планов:

— И что ты имеешь в виду, Марк? Храмы богине Фортуне?

— Нет, ничего такого грандиозного, отец. Дома для твоей новой и благородной аристократии, я думаю. И жилища для плебеев, если ты так хочешь.

Пришедшая в уныние от напряженных отношений между отцом и сыном, Феба кивнула рабу Партиану, стоявшему в дверях: «Обслужите нас». Партиан дал сигнал, и два молодых греческих раба молча вошли в помещение и скромно сели в углу. Один мягко ударил в легкий барабан, а другой заиграл на лире. Молодая египетская рабыня внесла серебряное блюдо, на котором лежали куски жареного мяса свиньи, откормленной в дубовых лесах.

— Я обещал Антигону, что сегодня вечером сообщу ему твое решение, — сказал Марк, выбирая себе кусок мяса.

— Ты так уверен, что я соглашусь? — сухо спросил Децим.

— Ты всегда учил меня не упускать выгодной возможности. Другого такого случая может и не представиться.

— Не все то, чему я тебя учил, тебе следовало бы усваивать, — заметил Децим.

Когда мясо было съедено, принесли фрукты. Юлия выбрала себе небольшую гроздь сирийского винограда. Марк взял персидский персик. Рослый Партиан невозмутимо стоял в дверях. Когда кубки опорожнялись, египтянка снова наполняла их вином.

— Мрамор легко можно взять в Луне и Паросе, — говорил Децим, обсуждая идею Марка. — А вот кедр растет только в Ливане, и он нам дорого обойдется. Лучше ввозить лес из Греции.

— А почему не из Галлии? — спросил Марк.

— В этом регионе по–прежнему очень неспокойно. Если ты хочешь, чтобы договор выполнялся, тебе нужен материал на руках, а не в пути.

Партиан знаком приказал египтянке принести в небольших чашах теплую ароматизированную воду. Наклонившись, чтобы поставить воду перед Марком, египтянка подняла глаза и многозначительно посмотрела на него. Слегка улыбнувшись, Марк опустил руки в чашу и стал мыть пальцы от мяса и фруктового сока. Он взял полотенце, которое дала ему девушка, и весело взглянул на нее, пока она стояла в ожидании его приказов.

— Можешь идти, Вития, — мягко сказала Феба, отпуская девушку. Молодая египтянка была не первой рабыней в доме Валериана, влюбленной в его сына, и Феба знала об этом. Марк был красивым, статным юношей, от которого исходила большая энергия. Его мораль была вовсе не такой, какую хотела бы видеть Феба; его мораль была, пожалуй, полной противоположностью всему тому, чему мать учила его еще с тех пор, когда держала у себя на коленях. И если только у какой–нибудь молодой и красивой женщины возникало желание, Марк всегда был готов его удовлетворить. Но в Риме было полно молодых женщин из социального круга Марка, которым эта египтянка и в подметки не годилась.

Недовольство матери позабавило Марка, но он решил ответить на ее молчаливую мольбу. Положив полотенце на стол, он встал.

— Пойду и скажу Антигону о твоем решении, отец. Он очень обрадуется. Я благодарен тебе.

— Ты опять уходишь? — разочарованно произнесла Юлия. — О Марк! Несколько часов назад ты пришел, большую часть времени вы разговаривали с отцом. Мы так толком и не поболтали!

— Сегодня вечером ничего не получится, Юлия, — он наклонился и поцеловал ее в щеку, — когда приду, расскажу тебе о зрелищах, — шепнул он ей на ухо так, чтобы слышала только она.

Децим и Феба смотрели вслед уходящему сыну. Юлия вскочила и побежала за ним. Фебе доставляло большую радость видеть, как Юлия любит своего старшего брата, и какие нежные чувства испытывает Марк к своей сестре. Разница в возрасте между ними составляла восемь лет, а два других ребенка Фебы умерли в младенчестве.

Однако в последнее время близость в их отношениях стала беспокоить Фебу. Юлия была одухотворенной и страстной натурой, которую легко испортить. А Марк стал убежденным эпикурейцем. В жизни он видел только две цели — приумножать богатства и получать удовольствия всюду, где это только возможно. Феба подумала, что вряд ли стоит обвинять молодежь в приверженности такой философии, потому что за последние несколько лет кроме потрясений и кровопролития они мало что видели. Жизнь была нестабильной. И все же такие взгляды ее беспокоили.

Куда девалась благопристойность? Куда девались чистота и верность? Жизнь — это ведь не только удовольствия. Это еще и долг, и честь. Это еще и строительство семьи. Это еще и забота о тех, кто сам о себе не может позаботиться.

Она повернулась к Дециму. Тот был погружен в свои мысли. Она снова прикоснулась к его руке и сказала:

— Я хочу, чтобы Марк женился и остепенился. Что он сказал о твоей идее породниться с Гарибальди?

— Он отказался.

— И ты не смог его уговорить? Олимпия очень милая девушка.

— Ты, наверное, уже обратила внимание, что Марк сам выбирает себе красивых девушек, даже не разбирая, рабыни они или свободные, — сказал Децим, — Я не думаю, что он вообще хочет жениться.

В этот момент ему стало интересно, по–прежнему ли его сын так глуп, чтобы всерьез думать о прочных отношениях с Аррией. Вряд ли.

— Он становится каким–то бесцельным, — сказала Феба.

— Не бесцельным, моя любовь. А устремленным в себя. Нетребовательным. — Децим встал, вместе с ним встала и Феба. — Он ничем не отличается от своих друзей из аристократов. Жизнь для него — это большая охота; все нужно испытать, попробовать. И мало кто в эти дни думает о благе Рима.

Они прошли в перистиль, огромный коридор, который опоясывал кругом двор, прошли мимо белых мраморных колонн и вышли в сад. Вечер был теплый, и в чистом небе сияли звезды. Дорожка пролегала среди постриженных кустов и цветущих деревьев. Посреди клумбы стояла мраморная статуя обнаженной женщины, а в другом конце дорожки стояла аналогичная мужская скульптура. Совершенные скульптурные формы сияли белизной в лунном свете. Децим вспомнил тот день, когда Марк впервые побрился. Они тогда вместе отнесли сбритые волосы в храм Юпитера. Марк принес их в жертву и стал мужчиной. Казалось, что это было вчера, — и в то же время прошла целая вечность. Позднее, когда Марк подрастал, Децим был свидетелем того, как мальчик обучался риторике и военному искусству. И все же, в какой–то момент времени он потерял над ним контроль. Он потерял своего сына.

— Я надеялся убедить Марка в том, что новый порядок может принести империи такие необходимые сейчас перемены, — сказал он, взяв руку Фебы в свои руки.

— Разве желание восстановить Рим не достойно уважения? — спросила она, положив поверх его ладоней вторую свою руку. Он казался таким обеспокоенным, в последнее время он выглядел не лучшим образом, хотя и не говорил никому, что именно его гнетет. Возможно, все дело было только в его беспокойстве за будущее Марка. И Юлии.

— Рим необходимо восстанавливать, — сказал Децим, но он знал, что судьба империи беспокоит Марка лишь постольку, поскольку это затрагивает его личные интересы. Желая возрождать римские дома, Марк не преследовал никаких альтруистических целей. Единственным мотивом для него было желание приумножить богатства семьи Валериана. Нельзя заниматься чем–то в жизни, не зная, для чего именно ты это делаешь, а Марк все делал главным образом ради денег.

Децим полагал, что Марк слишком много думает о деньгах. Он сам большую часть жизни посвятил тому, чтобы обеспечить своей семье достойное будущее через различные предприятия. Он начал трудиться в Ефесе, став совладельцем небольшого корабля. Теперь у него был свой богатый дом в самом Риме, а в его власти находился весь торговый флот. Его корабли бороздили все известные моря и доставляли грузы с берегов практически всех стран Римской империи: скот и шерсть из Сицилии; рабов из Британии; диких зверей с берегов Африки; редкие эссенции, драгоценности и евнухов из Партии и Персии; зерно из Египта; корицу, алоэ и настой опия из Аравии.

Караваны Валериана доходили до самого Китая и привозили оттуда шелк, краски и лекарства; другие караваны доходили до Индии, возвращаясь оттуда с перцем, специями и лечебными травами, а также с жемчугом, сардониксом, драгоценными камнями, карбункулами. Караваны Валериана могли поставить все, на что только был спрос на римских рынках.

Еще когда Марк был мальчиком, Децим обратил внимание на его способности. У Марка был дар делать деньги. Он умел нестандартно мыслить, обладал невероятной интуицией. Кроме того, он прекрасно разбирался в людях. Децим гордился этими природными дарованиями своего сына, но в то же время видел в нем одну черту, которая его сильно огорчала. Обладая редкими очарованием и проницательностью, Марк ловко манипулировал людьми.

Децим помнил, когда он впервые увидел, каким холодным и расчетливым стал Марк. Случилось это три года назад, когда Марку было девятнадцать лет.

— Песок даст больше золота, чем хлеб, отец.

— Но людям нужен хлеб.

— Они хотят зрелищ, но невозможно наслаждаться зрелищами без песка, впитывающего кровь.

— Но сотни людей голодают, и им нужна пища. А мы должны думать о наипервейшем благе нашего народа.

Тогда сын впервые бросил ему вызов:

— Хорошо, пусть в порт войдут два корабля, один из которых будет загружен хлебом, а второй песком, и мы посмотрим, какой груз купят и разгрузят быстрее. Если хлеб, то я в течение последующего года буду делать все, что ты мне скажешь. Но если песок, ты предоставишь мне возможность распоряжаться шестью кораблями так, как я того хочу.

Децим не сомневался, что нужда окажется сильнее желания. Так ему диктовал здравый смысл…

В конце концов, ему пришлось отдать Марку шесть своих кораблей. Децим с грустью поймал себя на мысли: он радуется тому обстоятельству, что Марк будет теперь перевозить на них лес и камень для строительства, а не песок и будущие жертвы кровавых зрелищ на арене.