Марк, который помогал матросам, едва не оступился об нее, когда спускался вниз. Наклонившись, он прикоснулся к ее лицу. Ее кожа была ледяной. Он тихо выругался и осторожно убрал черные волосы с ее лица. Как долго она сидела в этом коридоре, под таким ветром, который обдувал ее сверху? Когда он взял ее на руки и понес в свою каюту, она не проснулась.

Он осторожно положил ее на свою скамью и накрыл германским меховым одеялом. Затем еще раз нежно убрал волосы с ее бледного лица.

— Так–то твой Бог заботится о Своем народе?

Он сидел на краешке скамьи и смотрел, как она спит, и тут его неожиданно охватила болезненная нежность. Ему захотелось обнять и защитить эту девушку — и это чувство ему не понравилось. Ему больше по душе была огненная страсть, подобная той, которую он испытывал к Аррии, та страсть, которая горела в нем огнем, а потом остывала… Ему казалось, что это лучше, чем те новые и беспокоящие его чувства, которые он сейчас испытывал к Хадассе. Они пришли к нему не сразу. Они росли в нем медленно, постепенно распространяясь, подобно тому как растет виноградная лоза. Хадасса стала частью его самого, она стала занимать практически все его мысли.

И сейчас он вспоминал все то, что она говорила ему о своем Боге. Он не понимал ничего из ее слов. Она сказала, что ее Бог — это Бог любви, но ее народ уничтожен, а ее храм лежит в руинах. Она верила в то, что какой–то Назорей есть Сын ее Бога, Мессия ее народа, и этот самый Бог — Человек, или кто Он там, умер мучительной смертью на кресте.

Ее религия была полна парадоксов. Ее вера не укладывалась в законы человеческой логики. И при этом Хадасса следовала своей вере с таким упорством, что ей мог бы позавидовать любой жрец какого угодно храма.

Марк вырос на историях о богах и богинях. Его мать поклонялась некоторым из них. Сколько он себя помнил, она каждое утро приносила пожертвования своим идолам и раз в неделю ходила в храм.

Но примеры следования вере в семье не ограничивались его матерью. Был еще Енох, иудей, которого отец купил, когда приехал в Рим. Добрый, старый, верный Енох. Сколько раз Марк видел, как он отворачивался, недовольно качая головой, когда мать с пожертвованиями шла в ларарий, к своим идолам. Енох презирал римских богов, хотя ни с кем из Валерианов своей собственной верой не делился. Было ли молчание Еноха признаком уважения и терпимости по отношению к другим верованиям, или же его молчание было признаком ревностного отношения к своей вере в гордости? Марк много раз слышал, будто иудеи — избранный народ. Но кем избранный, для чего избранный?

Он смотрел, как спит Хадасса, и был уверен в том, что, если он попросит, она откроет ему свой духовный мир. Вместо того чтобы оставаться запечатанным сосудом, она стремилась делиться своей верой с другими. Все ее дела отражали ее веру. Создавалось впечатление, что каждый день, каждый час она стремилась радовать своего Бога, служа другим людям. Тот Бог, Которому она поклонялась, поглотил ее. Он не требовал от нее посещений храма, или каких–то пожертвований в виде еды или монеток, или каких–то периодических молитв. Он требовал от нее всю ее жизнь.

И что она получила от Него взамен? Какую награду она получила за свою верность? Она была рабыней. У нее не было ни имущества, ни прав, ни защиты, если не считать той, что могли ей дать ее хозяева. Она даже замуж не могла выйти без разрешения хозяев.

Ее жизнь зависела от доброй воли ее владельцев, ибо ее можно было убить просто так, без всякой причины. Она получала по небольшой монетке в день от отца Марка, но и эти деньги кому–нибудь отдавала.

Марк вспомнил то выражение покоя на ее лице, когда она стояла, подставив лицо ветру. Покоя… и радости. Она была рабыней, и в то же время, казалось, она обладала тем чувством свободы, которого он сам никогда не испытывал. Может быть, именно это притягивало его к ней?

Шторм стихал. Тряхнув головой, Марк подумал, что ему сейчас лучше оставить ее, чтобы наедине еще раз подумать обо всем как следует. Он вышел в коридор.

Стоя в носовой части, где за два дня до этого он разговаривал с Хадассой, Марк всматривался в темноту раскинувшегося перед ним моря. Владение Нептуна. Но сейчас ему нужен вовсе не Нептун. Криво усмехнувшись, Марк вознес молитву Венере, прося ее послать Амура, чтобы он поразил сердце Хадассы стрелой любви к Марку.

— Венера, богиня эроса, пусть она горит так же, как горю я.

Паруса надулись от нового порыва ветра. Любовь милосердствует. Любовь не ищет своего.

Марк поморщился от досады: почему именно сейчас, когда он обратился к Венере, к нему, подобно мягкому шепоту ветра, пришли эти слова Хадассы? Продолжая всматриваться в безбрежное море, он почувствовал мучительное одиночество. Кроме того, его со всех сторон обступала тяжелая, давящая и бесконечная тьма.

— Она будет моей, — сказал он в темноту и, повернувшись, пошел вниз.

Едва спустившись, он увидел Юлию, стоящую в коридоре.

— Я велела Хадассе сидеть здесь и ждать, пока я ее не позову, а она ушла! Наверное, сейчас она с матерью и отцом, поет им.

Марк схватил сестру за руку.

— Она в моей каюте.

Вырвав руку, Юлия посмотрела на брата таким взглядом, будто он ее предал.

— Она моя рабыня, а не твоя.

Марк едва не вышел из себя.

— Да, мне это тоже известно, и сейчас она спит на моей скамье не по той причине, по которой ты думаешь. А тебе, дорогая сестрица, следует получше заботиться о том, что тебе принадлежит. — Марк старался не забыть о том, что Юлия страдает от морской болезни и ее нельзя оставлять одну. — Я увидел Хадассу здесь, возле твоей двери. Она вся промокла до нитки и едва не окоченела. Больная рабыня вряд ли сможет тебе помочь.

— Тогда кто мне будет помогать?

Ее эгоизм становился просто невыносимым.

— Что тебе нужно? — спросил ее Марк.

— Мне нужно почувствовать себя лучше. Мне нужно убраться вон с этого корабля!

— Тебе станет лучше, как только ты ступишь на берег, — сказал Марк, из последних сил сдерживая раздражение и уводя сестру обратно в ее каюту.

— И когда же я ступлю на берег?

— Через два или три дня, — ответил он, помогая ей лечь на измятую постель. Затем он накрыл ее одеялом.

— Лучше бы я не соглашалась на этот отъезд! Лучше бы я осталась в Риме!

— Зачем же ты тогда согласилась?

Глаза Юлии наполнились слезами.

— Потому что я не хотела, чтобы хоть что–то напоминало мне обо всем, что со мной произошло за последние два года. Мне хотелось бежать от всего этого.

Марку вдруг стало жалко ее. Юлия была его единственной сестрой, и он любил ее, несмотря на ее раздражительность и капризы. Сколько раз он баловал ее и потакал ей с того самого времени, как она родилась. И готов был это делать сейчас. Сидя на краю ее скамьи, он взял Юлию за руку. Рука была холодной.

— Со временем все плохое забудется, ты займешься другими делами. Говорят, Ефес удивительный город. Не сомневаюсь, что ты там найдешь что–нибудь интересное для себя.

— В Ефесе Атрет.

Марк удивленно приподнял брови.

— Это та звезда, которая стала для тебя путеводной? Конечно, нет ничего плохого, если ты строишь гладиаторам глазки, Юлия, но только не вздумай строить с ними никаких отношений. Это совсем другие люди.

— Октавия сказала, что они самые лучшие любовники.

Марк скривил губы в циничной усмешке.

— Та самая Октавия, которая вечно дает тебе мудрые советы.

— Я знаю, ты никогда ее не любил.

— Отдохни, — сказал Марк сестре и встал. Юлия удержала его руку.

— Марк, а какая у тебя путеводная звезда?

Марк увидел ее холодное выражение лица, делавшее Юлию непохожей на его сестренку, которую он так нежно любил.

— Ты, — ответил он, — мать, отец.

— И все?

— А кто же еще?

— Хадасса. — Юлия повернулась к брату, слегка нахмурилась и пристально посмотрела на него. — Марк, ты меня любишь?

— Я тебя просто обожаю, — искренне ответил он.

— А ты будешь меня по–прежнему любить, если я сделаю что–нибудь ужасное?

Наклонившись, Марк взял ее за подбородок и легонько поцеловал в губы. Потом он посмотрел ей прямо в глаза.

— Юлия, ты никогда но сможешь сделать что–либо настолько ужасное, чтобы я перестал тебя любить. Клянусь тебе. А теперь отдыхай.

Юлия внимательно посмотрела ему в глаза, а потом откинулась назад, по–прежнему чем–то обеспокоенная.

— Мне нужна Хадасса.

— Когда она проснется, я пришлю ее к тебе.

Лицо Юлии стало суровым.

— Она принадлежит мне. Разбуди ее немедленно.

Марк снова испытал раздражение, вспомнив, как Хадасса спала в холодном и сыром коридоре.

— Я здесь, моя госпожа, — раздался в дверях голос Хадассы, и Марк оглянулся. Хадасса выглядела все такой же бледной и изможденной. Он хотел было сказать, чтобы она вернулась в его каюту, но тут увидел лицо Юлии.

— Я видела очередной ужасный сон, — сказала Юлия, забыв о его присутствии. — Я проснулась, а тебя здесь не было. Я вспомнила, что ты в коридоре, но не могла тебя найти.

Марк никогда не видел у своей сестры такого выражения глаз. За ту минуту, что Хадасса была здесь, казалось, некая волна облегчения смыла всю злость, весь страх и все отчаяние, которые здесь только что царили.

Успокоившись, он с нежностью сказал:

— Ну вот, Юлия, она здесь, с тобой.

Юлия протянула руки к своей рабыне, и Хадасса взяла их, опустилась на колени перед узкой скамьей, прижав руки своей госпожи ко лбу.

— Когда я звала тебя, ты должна была прийти ко мне, — раздраженно сказала Юлия.

— Не отчитывай Хадассу за то, что было не в ее силах или не в ее власти, — сказал Марк.

Юлия посмотрела на него, и в ее глазах был виден вопрос, — вопрос, который буквально жег ее. Криво улыбнувшись, Марк вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Прислонившись к ней спиной, он откинул голову и закрыл глаза.

28

Два стражника вывели Атрета на палубу и повели к носовой части, где его уже ждал Серт. Работорговец приветливо улыбнулся и торжественно повел рукой в сторону берега, показывая Атрету на сияющий храм, возвышающийся над гаванью.

— Храм Артемиды, Атрет. Она родилась в лесах, в устье Каистеры, и ей здесь поклоняются более тысячи лет. Это ведь твоя богиня, Атрет, — ее образ ты хранил в своей камере.

— Тот образ был в моей камере еще в Капуе, когда меня привезли туда. — Считалось плохой приметой выбрасывать каменные статуэтки, независимо от того, поклоняешься ты им, или нет.

— Однако ты все равно оказался под ее защитой. Я знал, когда увидел ее раку в твоей камере в лудусе, что она выбрала тебя, поэтому ты и приехал в Ефес. — Преисполненный гордости, Серт повернулся, продолжая держать руку высоко поднятой.

— То, что ты видишь перед собой, — это величайший храм, который когда–либо строили для богов. В нем хранится священный камень, который упал к нам с небес и послужил знамением того, что Артемида решила сделать этот город своим неокором.

— Неокором? — спросил Атрет, впервые услышав это слово.

— «Подметальщиком храма», — сказал Серт. — Когда–то это название относилось к тому, кто исполнял самую грязную работу и преданно заботился о священном храме. Название, которое выражает смирение и которое стало самым почетным. — Серт достал какую–то монету и показал ее Атрету. — «Неокор», — произнес он, проведя пальцем по надписи. — Так наш город и прославился.

Атрет поднял голову и посмотрел на Серта холодными глазами.

— Этот идол уже был в той камере, в Капуе, когда я там оказался.

Улыбка Серта стала насмешливой.

— И ты думаешь, это было случайно? Ничто не происходит случайно, варвар. Неважно, как ты к ней пришел. Боги твоего отца бросили тебя в германских лесах, а Артемида сохранила тебе жизнь. Продолжай поклоняться ей, и она будет хранить тебя и дальше. Бросишь ее, и она тебя бросит, и только будет смотреть, как ты погибаешь.

Он снова простер руку.

— Артемида — это не невинная охотница Диана, как думают римляне. Артемида — сестра Аполлона, дочь Леты и Зевса. Она мать и богиня земли, которая благословляет человека, животных и нашу почву плодородием. Для нее священны олень, дикий кабан, заяц, волк, медведь. В отличие от Дианы, богини целомудрия, Артемида чувственна, разнузданна, не жеманна и атлетична.

Атрет посмотрел через гавань на огромный храм. Все те животные, которых перечислил Серт, в избытке водились в его родных лесах. Храм — восхитительное строение, гораздо красивее самых лучших храмов в Риме, — сиял в солнечном свете. Атрет чувствовал, что храм манит его.