Марк вдруг почувствовал какой–то странный трепет внутри. Как бы пытаясь от него избавиться, он криво усмехнулся.

— Ветра?..

— Да, — тихо сказала она.

— Сегодня с берега подует бриз. Если я выйду на террасу, смогу я услышать голос твоего Бога?

Хадасса опустила голову.

— Если только откроешь свое сердце. — Если твое сердце не так жестоко, — подумала при этом она, и ей снова захотелось заплакать.

— Твой Бог может говорить даже с римлянином? — насмешливо спросил Марк. — Думаю, скорее Он захочет, чтобы мое сердце лежало на Его жертвеннике, — сухо сказал он, — особенно после того, что я едва не сделал с одной из самых верных его служительниц. — Он встал в проходе на террасу, спиной к Хадассе. — Значит, я должен твоего Бога винить в тех чувствах, которые испытываю к тебе? Это Его проделки? — Он снова повернулся к ней.

— Прямо как у Аполлона с Дафнией, — горько сказал он. — Знаешь о них, Хадасса? Аполлон полюбил Дафнию, но она была девственницей и не хотела ему уступать. Он упорно преследовал ее, и она убежала от него, прося богов о помощи. — Он хрипло засмеялся. — Они спасли ее. Знаешь, как? Они превратили ее в куст с душистыми цветами. Вот почему на всех изображениях ты видишь Аполлона с венком из дафнии на голове.

Марк снова скривил губы.

— А твой Бог может превратить тебя в куст или в дерево, чтобы защитить тебя от меня и сохранить твою девственность?

— Нет.

Наступило долгое молчание. В ушах Марка стояло только биение его сердца.

— Ты борешься не столько со мной, сколько с собой.

Хадасса покраснела и снова опустила глаза, но не стала ничего отрицать.

— Да, действительно, ты заставил меня испытать такие чувства, каких я раньше никогда не испытывала, — тихо сказала она и снова взглянула на Марка, — но Бог дал мне свободу выбора и предупредил о последствиях безнравственности…

— Безнравственности? — повторил Марк сквозь зубы. Это слово было подобно нанесенной ему пощечине. — Что безнравственного в том, что два человека любят друг друга и наслаждаются любовью?

— Так же, как ты любил Витию?

От этого тихого вопроса Марка будто окатило холодной водой.

— Между Витией и моими чувствами к тебе нет ничего общего! Я никогда не любил Витию.

— Но ты наслаждался с ней любовью, — сказала Хадасса очень тихо, сама пугаясь своей откровенности.

Марк посмотрел ей в глаза, и гнев у него пропал. Ему было стыдно, но он не мог понять, почему. Ведь не было же ничего плохого в том, что он делал с Витией. А может, было? Но она сама приходила к нему. После первых нескольких раз она приходила к нему ночью даже тогда, когда он ее не звал.

— А я ведь мог бы тебе приказать, разве нет? — сказал он, печально улыбнувшись. — И если бы я потребовал от тебя подчиниться, что бы ты стала делать, — может, бросилась бы вниз, с террасы?

— Ты бы не потребовал от меня этого.

— Почему ты так в этом уверена?

— Потому что ты честный человек.

— Честный… — горько усмехнувшись, произнес Марк. — Как легко может единственное слово остудить человеческий пыл. И лишить человека надежды. Что ты, не сомневаюсь, и делаешь. — Он посмотрел на нее. — Я римлянин, Хадасса. Прежде всего, я римлянин. И не уповай слишком на мое самообладание.

Снова над ними повисло тягостное молчание. Марк знал, что ничто не сможет убить в нем любовь к ней, и был в отчаянии. Если бы не эта вера, которой неотступно следовала Хадасса, он мог бы назвать ее своей. Если бы не этот ее Бог…

Хадасса встала.

— Можно мне идти, мой господин? — тихо сказала она, уже как служанка.

— Да, — спокойно ответил он, провожая ее глазами. Когда она уже открыла дверь, он окликнул ее.

— Хадасса, — сказал Марк, чувствуя, как любовь разрывает его изнутри. Единственный способ овладеть ею, на его взгляд, состоял в том, чтобы пошатнуть в ней эту упрямую веру. Но не пошатнет ли он при этом и ее саму? — А что этот твой Бог вообще сделал для тебя?

Девушка довольно долго стояла в дверях к нему спиной и молчала.

— Все, — наконец тихо ответила она и ушла, так же тихо закрыв за собой дверь.

* * *

В тот же вечер Марк сказал отцу о том, что намерен подумать о приобретении собственного жилья.

— Наш неожиданный переезд в Ефес заставил меня подумать о безопасности наших средств, — сказал он. — Если мы вложим золотые таланты в приобретение второй виллы и организацию развлечений для знатных римлян, эта проблема быстро решится.

Децим посмотрел на него, прекрасно зная, что истинная причина такого решения Марка не имела ничего общего с данными «размышлениями».

— Я понимаю тебя, Марк, — сказал он. И он действительно понимал.

29

— Хадасса! — позвала Юлия, едва войдя в дом и устремившись наверх, в свои покои. — Хадасса!

— Да, моя госпожа, — ответила Хадасса, поспешив к ней.

— Иди сюда, быстрее, быстрее! — сказала Юлия и, как только Хадасса вошла в ее покои, закрыла за ней дверь. Она смеялась и кружилась по комнате, потом сняла тонкую шаль, покрывавшую ее голову. — Мы с матерью сегодня утром ходили в Артемизион, и я едва в обморок не упала, когда увидела его там.

— Кого, моя госпожа?

— Атрета! Таким красивым я его еще никогда не видела. Ну просто бог, сошедший с Олимпа. На него смотрели все. Он был всего в нескольких метрах от меня. Пока он поклонялся, с ним было двое стражников. Я думала, что умру, — так у меня сердце заколотилось. — Она прижала руки к сердцу, будто старалась его успокоить, после чего стала рыться в своих вещах. — Мама сказала, что нам нужно оставить его в покое, и не мешать ему поклоняться богам, — угрюмо добавила она.

— Что ты ищешь, моя госпожа? Я помогу тебе найти.

— Красный сердолик. Помнишь? Ну тот, большой, с тяжелым золотым когтем. Поищи его. И побыстрее! Чакр тогда говорил, что сердолик усиливает в человеке воображение, а мне сейчас очень нужно воображение, чтобы придумать, как встретиться с Атретом.

Хадасса нашла это украшение и протянула его Юлии. Сам по себе сердолик был удивительно красив, но устрашающий коготь производил такое впечатление, будто талисман обладает какой–то магической силой.

— Только не стоит всю веру вкладывать в камень, моя госпожа, — сказала Хадасса, послушно передавая его своей хозяйке.

Юлия засмеялась и, взяв украшение, сжала его в ладони.

— Почему нет? Если он помогал другим людям, почему он не поможет мне? — она взяла камень в обе руки, прижала его к груди и закрыла глаза. — А сейчас мне нужно сосредоточиться. Оставь меня, я потом тебя позову.

Сердолик, видимо, подействовал на Юлию. В течение часа она уже точно знала, как встретится с Атретом. Этой своей идеей она не могла поделиться ни с Хадассой, ни с кем–либо еще в доме. Даже Марк не одобрил бы ее методов, но ей было все равно. Ее глаза блестели от восторга. Да, ей все равно, что о ней подумают. Да и никто не должен знать об этом… Этот секрет будет известен только ей одной — и Атрету.

Хадасса сказала, чтобы Юлия не верила в камни, но ведь этот сердолик подействовал! Юлия знала, что без него она бы никогда не смогла додуматься до такой дерзкой и захватывающей идеи. Завтра же она сделает все необходимые приготовления.

И на следующий день она встретилась с Атретом в храме Артемиды.

* * *

Увидев Юлию Валериан среди ароматического дыма в святилище Артемизиона, Атрет вспомнил пророчество матери. Он долго ждал, когда эта женщина войдет в его жизнь, и вот теперь она стояла перед ним, подобно видению, еще более красивая, чем та, какой он ее помнил. Одетая в красный с золотой оторочкой наряд, облегающий ее изящное тело, Юлия шла к нему. Он услышал металлический звон и увидел на ней ножные браслеты.

Наблюдая за ней, Атрет слегка нахмурился. Каким образом эта благородная девушка, которую он видел в римском лудусе, стала храмовой проституткой в Ефесе? Не иначе, это богиня сделала так, чтобы их пути пересеклись. Да и что он знал о Юлии Валериан кроме того, что ему о ней говорили? Он видел ее только однажды, когда она стояла на балконе лудуса. И вот теперь она стояла так близко от него, что он мог видеть, как она слегка покраснела под его пристальным взглядом. И ее глаза, такие темные и жаждущие…

В ней не было холодности притворного желания, характерной для проституток. Ее желание было настоящим, — настолько настоящим, что Атрет почувствовал к ней страсть, какой за всю свою жизнь не испытывал ни к одной женщине. Но что–то заставляло его не торопиться и ничего не говорить.

Стоя под его загадочным взглядом, Юлия сильно разволновалась и растерялась. Она облизывала губы и отчаянно пыталась вспомнить слова, которые заранее приготовила.

Она ждала его в храме уже много часов, отвергнув десятки предложений других мужчин и думая о том, придет ли он вообще. И вот он появился. Тяжело вооруженный, он передал жрецу пожертвования и склонился перед образом Артемиды. Когда же он поднялся, она вышла и встала так, чтобы он мог ее увидеть, чувствуя, как ее охватил жар, когда Атрет повернулся и взглянул на нее.

В этот миг он слегка приподнял голову, его губы скривились, изобразив некоторое удивление. И тут она, преодолевая сильное волнение, заговорила:

— Приди ко мне для празднования, чтобы нам вместе доставить наслаждение самой высокой богине, — она чувствовала, что заикается, поэтому покраснела.

— И за сколько? — спросил он зычным голосом, говоря с сильным акцентом.

— За любую цену, которую ты сможешь заплатить.

Атрет оглядел ее с головы до ног. Она была сказочно красива, но почему–то он испытывал какое–то смутное беспокойство. Та ли это женщина, о которой пророчествовала его мать? Женщина, которая разодета и продает себя как последняя проститутка? Но страсть оказалась сильнее опасений. Он кивнул.

Она повела его, но не в бордель при храме, а в гостиницу, которая была предназначена для богатых иноземцев. Как только они вошли в покои, Юлия тут же бросилась в его объятия.

Когда все закончилось, Атрет испытал какое–то неприятное ощущение от того, что между ними произошло. Он встал и отступил на несколько шагов назад. Встревоженная таким его странным поведением, Юлия вопросительно смотрела на него. Красивые черты божественного лица Атрета сделались холодными и тяжелыми. О чем он думал, когда так смотрел на нее? Юлия пыталась разгадать это по выражению его лица, но не могла.

— Что за игру ты затеяла, Юлия Валериан?

Юлия посмотрела на него круглыми от удивления глазами и покраснела.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Ты как–то была в римском лудусе. С этой римской шлюхой, Октавией. Я спрашивал о тебе. Бато сказал, что ты замужем.

— Мой муж умер, — смущенно сказала она.

Атрет насмешливо приподнял брови.

— И как же дочь одного из самых богатых купцов Римской империи стала храмовой проституткой?

Шатаясь, Юлия встала, решив, что стоя ей легче будет противостоять его насмешливой манере разговора.

— Я не проститутка.

Атрет холодно улыбнулся и протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос.

— Нет?

— Нет, — ответила она дрожащим голосом, — просто это был мой единственный шанс встретиться с тобой.

Когда Атрет прикоснулся к ней, его снова охватила страсть.

— И все эти хитрости ради того, чтобы развлечься с гладиатором?

— Нет, — ответила она, задыхаясь и протягивая к нему руки. — Нет. Я хотела быть с тобой. Только с тобой, Атрет. Я хотела быть с тобой с того самого дня, как увидела тебя бегущим по дороге, возле Капуи.

— Я помню. С тобой еще была какая–то маленькая иудейка.

— Неужели ты помнишь? Я не думала, что ты обратил на меня внимание, — сказала она, глядя на него жадными глазами. Это судьба… — С удивительной силой она наклонила его голову к себе.

Атрет насыщал ее голод. Он и сам насыщался, желая, чтобы это насыщение длилось как можно дольше, не прекращаясь. Юлия Валериан не была рабыней, которую послали к нему в камеру лудуса в качестве награды, и не была проституткой, которой можно было заплатить на ступенях храма. Дочь могущественного римского гражданина, пленница собственных страстей, она пришла к нему по своей доброй воле.

И Атрет пользовался ей, как бальзамом, врачуя раны своего сердца. А может быть, это ему только казалось.

В конце концов, пресытившись, он стал одеваться, чтобы уйти, стараясь при этом оставаться к ней спиной. В глубине души ему хотелось поскорее выйти за дверь и забыть обо всем, что было между ними.