Он замолчал и посмотрел на мальчика, который продолжал глазеть на него с открытым от удивления ртом.

– Тебе есть что сказать? – спросил он.

– И больше никаких дымоходов? – переспросил ребенок.

– Никаких дымоходов.

Рот Ники снова открылся.

– Тебе нравится мое предложение? Хотел бы ты быть одним из моих слуг?

– Вот это да, дяденька! – воскликнул мальчик.

Эти слова граф интерпретировал как предварительное согласие. Он передал заботы о своем новом слуге экономке, которая ожидала за дверью и которая считала, что ее положение в доме было достаточно высоким, чтобы позволить себе поцокать языком и закатить глаза к потолку. После чего она взяла маленького оборванца за руку и повела вниз по ступеням в кухню к большой оловянной ванне, которую поставили две служанки и уже наполняли водой.

Эстель, ослепительно улыбнувшись мужу, поспешила вслед за ними. Ее белое платье, отметил он, стоя и провожая взглядом, все еще держа руки за спиной, было запачкано в нескольких местах.

Она была даже красивей, чем обычно.

***

Эстель лежала в объятиях мужа, чувствуя себя расслабленной и сонной, но все же не желая сдаваться на милость сна. Это был счастливый и волнующий день, и она бы хотела, чтобы он не кончался.

Кульминацией дня стало то, что, когда она уже лежала в кровати, впервые за две недели Алан пришел к ней. Он не сказал ни слова, он почти никогда ничего не говорил в таких случаях. Но он медленно любил ее, его руки и губы были нежными и возбуждающими, а тело ожидало ответной реакции на уговаривающие ласки. Им хорошо вместе в постели. Так было всегда, кроме первого раза, когда она была слишком взволнована и весьма неопытна в том, что ей следует делать. Даже когда они ссорились, между ними всегда проскакивали искры страсти. Но слишком часто они гневались друг на друга, и после того, когда удовлетворялась жажда тел, всегда оставался осадок какой-то горечи.

Лучше всего было тогда, когда не было никаких ссор и гнева. И когда он оставался у нее, а не возвращался тотчас в собственную спальню. Она любила засыпать в его объятиях, его тепло и запах убаюкивали ее.

Но сегодня вечером она не хотела спать. Пока.

– Алан, – нерешительно зашептала она. Они очень редко общались, находясь вне пределов спальни, кроме того времени, когда кричали друг на друга. И уж совсем не разговаривали, когда находились в кровати.

– Да? – Его голос звучал напряженно.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Спасибо за то, что ты сделал для Ники. Я думаю, что он будет счастлив здесь, ведь так? Ты вытащил его из ада и перенес на небеса.

– Наш дом – небеса? – спокойно переспросил он, чем немного испортил ей настроение. – Зато он будет здесь в безопасности, Эстель, в тепле и хорошо питаться. Это все, что мы можем сделать.

– У него появился новый дом в канун Рождества, – сказала она. – Бедный маленький сиротка! Он, должно быть, настолько счастлив, Алан, и благодарен тебе.

– Он просто обменял одно рабство на другое, – заметил он. – Но, по крайней мере, здесь с ним будут хорошо обращаться.

– Что ты сказал трубочисту? – спросила она. – Ты угрожал ему тюрьмой?

– Он не сделал ничего такого, чего не делает любой другой трубочист в нашей стране, – ответил он. – Проблема не заканчивается спасением мальчика, Эстель. Я просто купил его за двойную плату его обучения. Мужчина получил значительную прибыль.

– О, Алан! – Она положила руки поверх его ночной рубашки. – Бедные маленькие мальчики!

Она почувствовала, что он сглотнул.

– Некоторые члены Палаты Лордов затрагивают данный вопрос, – сказал он, – и ряд других вопросов о детском труде. Я поговорю с ними, узнаю больше, возможно, даже сам выступлю с речью.

– Правда? – Она еще глубже зарылась головой в тепло его плеча. Ей хотелось отыскать в темноте его губы. Но у нее хватало смелости сделать это только тогда, когда они занимались любовью.

– А тем временем, – сказал он, – Ты можешь утешить себя мыслью, что, по крайней мере, твой маленький Ники имеет теплую и мягкую кровать на ночь и сыт до отвала.

А потом произошло нечто чудесное. Нечто, что никогда не происходило за почти, что два года их брака. Он повернул голову и поцеловал ее, всего лишь спустя некоторое время после того, как были закончены их любовные ласки. Он лег на бок и нежным движением пальцев откинул волосы с ее лица. И прежде, чем прошла следующая минута, она поняла, что он снова собирается любить ее.

Она заснула почти мгновенно после того, как все было закончено. Только позднее, ночью, когда она проснулась и ближе придвинулась к спящему мужу, который все еще находился рядом с ней, действительность погасила часть волшебства предыдущего дня. «Он сделал доброе дело для Ники», – подумала она. Они могли бы смотреть, как он растет в здоровой и беззаботной атмосфере детства, после того, как пройдет это Рождество.

Они могли бы смотреть? Алан, да, возможно. Но она? После Рождества ей предстоит ссылка в дом отца, которая может продлиться недели, а то и месяцы. Возможно, даже годы. Возможно, всю жизнь. Может быть, она увидит Алана снова, когда он приедет к ней с коротким формальным визитом.

Он отсылает ее. Чтобы переосмыслить отношения, кажется, так он это назвал. Чтобы он мог во всех отношениях прекратить брак. Он больше не желает ее. Не хочет, чтобы их брак продолжался. И даже если ее подозрения и тайные надежды подтвердятся, и они будут вынуждены жить вместе – то это все равно будет лишь видимость брака: ведь они будут связаны друг с другом только ради кого-то третьего.

Но было кое-что еще. Что-то, чему она не позволила встать между собой и своей радостью в предыдущий день. Пропавшее кольцо. Не только алмаз, но и кольцо. Она искала его до тех пор, пока не почувствовала, что ее мутит. Но она так и не нашла его. И не сказала Алану о его исчезновении. Она подавила панику и ужасное чувство потери, которое угрожало сокрушить ее.

Куда оно могло подеваться? Может служанки вымели его? Она даже на мгновение подумала о Ники, но немедленно отбросила эту мысль. Но оно просто исчезло, так же, как и алмаз.

Рождество на подходе. И Вифлеемская звезда не будет светить для нее.

Впереди нет ни радости, ни любви, ни надежды.

Но она не будет поддаваться жалости к себе и гнетущим мыслям. Она поудобней устроилась на широком плече мужа и положила на его теплую руку свою. И еще раз сознательно вернулась в наиболее яркую часть прошедшего дня. Эстель улыбнулась.

Ники не желал расставаться со своими грязными лохмотьями и горько заплакал, когда миссис Эйнсфорд забрала тряпку, служившую носовым платком, которую он крепко держал даже после того, как согласился отдать все остальное. Он утверждал, что там у него локон от волос его мамы и морская ракушка, которую кто-то дал ему в приюте. Вот и все его имущество. Тогда миссис Эйнсфорд отдала ему тряпку и дала другой чистый платок, чтобы он использовал его вместо старого. Но ребенок не стал разворачивать свои сокровища под ее пристальным взглядом.

Эстель улыбнулась снова, несколько минут прислушиваясь к глубокому дыханию мужчины рядом, и повернула голову, чтобы поцеловать его в плечо перед тем, как позволить себе снова провалиться в сон.

После того, как они закончили заниматься любовью во второй раз, граф не мог уснуть. Он не должен был приходить. На протяжении нескольких месяцев отношения между ними были достаточно напряженными, и жестокая ссора предыдущей ночью стала переломным моментом. Он принял решение, что они должны пожить раздельно, по крайней мере, какое-то время. Они, конечно, будут вместе участвовать в праздновании Рождества, ради их семей. Но условие «вместе», по крайней мере, сейчас не должно было простираться на спальню.

В их отношениях не было гармонии – совсем – кроме того, что происходило между ними в тишине между простынями. Он часто хотел перенести эту гармонию на другие аспекты их жизни посредством разговора с ней после утоления страсти, когда они, возможно, были настроены друг на друга более доброжелательно, чем в любое другое время.

Но он так никогда и не решился это сделать. Он был не способен на разговор по душам. Всегда боялся говорить с Эстель, опасался, что не сможет выразить все, что скрывается внутри. Он предпочел отгородиться от нее вместо того, чтобы раскрыть душу и потерпеть поражение. Он всегда смертельно боялся того, что любовь к ней отразится на его лице. Лучше, чтобы она не знала об этом. Поэтому он давал выход свой любви только одним способом. Физическим.

Но он не должен был приходить сегодня вечером. События дня создали иллюзию близости между ними. И поэтому он пришел. И она приняла его с большей, чем обычно, страстью, которую он был способен в ней вызывать. В ней был и пыл, и почти нежность. Благодарность за то, что он сделал ради нее для маленького мальчика-трубочиста.

Он не должен был приходить. Что он будет делать без нее после того, как она уедет со своими родителями после Рождества?

Как он будет жить без нее?

Что подарить ей на Рождество? Это должно быть что-то очень особенное, что-то, что, возможно, сказало бы ей, поскольку он никогда не решится сделать это сам, что, несмотря ни на что, он заботится о ней.

Может быть, какие-нибудь драгоценности? Что-то, что поразит ее?

Он горько улыбнулся в темноту, когда Эстель во сне издала низкий звук и еще глубже зарылась в тепло его тела. Что-то напоминающее ей, что у нее богатый муж. Еще больше безделушек, которые можно терять и швырять с тем презрительным выражением, которое она мастерски изображала, когда он гневался на нее по каким-либо причинам.

Например, как в случае с этим кольцом. Алан посмотрел вверх на темный балдахин над головой. Вифлеемская звезда. Кольцо, которое сказало ему, как только он надел его на палец Эстель два года тому назад, что именно она является драгоценным камнем его жизни, звездой его жизни. Оно не было безделушкой. Или банальным символом богатства. Оно было символом его любви, больших надежд, которые он возлагал на этот брак.

Если бы только он мог заменить алмаз...

Куда она дела кольцо? Вероятнее всего бросила его в какой-нибудь ящик. Найти кольцо не составит никакого труда. Он подождет, когда она выйдет из спальни, а затем примется за поиск.

Он заменит алмаз для нее. Эстель отнеслась к его потере весьма легкомысленно. Действительно, оно ничего не значило для нее. Она сказала ему об этом просто во избежание будущего выговора, если бы он позднее обнаружил пропажу.

Ну конечно, если он сможет снова, в это Рождество, надеть отреставрированное кольцо ей на палец, начать все сначала с новой Вифлеемской звездой, потому что Рождество – всегда начало всех начал, даже спустя тысячу восемьсот лет после рождения Христа, – может, тогда оно хоть что-то будет значить для нее.

Возможно, она обрадуется. И, возможно, пройдут месяцы, когда она не сможет видеть его, горечь ссор исчезнет, она посмотрит на алмаз и поймет, что он вложил в подарок не только деньги, но и что-то большее.

Он повернул голову и с теплой нежностью поцеловал спящую жену повыше ушка. В нем всколыхнулось возбуждение, которое, несомненно, помешает ему уснуть.

Эстель была счастлива из-за Ники. Он вспомнил ее взгляд, которым она посмотрела на него, когда выходила из этой самой комнаты за миссис Эйнсфорд и ребенком. Светящийся и наполненный счастьем взгляд, полностью отданный ему. Он мечтал о таком взгляде еще до их свадьбы. До того, как узнал, что окажется не способным ловить на себе подобные взгляды, которые она с такой охотой дарила другим мужчинам. До того, как понял, что окажется совершенно неспособным к общению с ней.

Он будет наслаждаться воспоминаниями. И ребенок спасен от зверской жизни. Этот бедный маленький, похожий на скелет, малыш, вероятно, в эту минуту мирно спит крепким сном в другой части дома.

***

В этот самый момент прежний мальчик-трубочист, который, как, считал его новый хозяин, мирно посапывал в своей постельке, на самом деле, поджав ноги по-турецки сидел на полу комнаты в совсем другой части Лондона, на темном, грязном чердаке, скудно обставленным и завешанным тряпками, с валяющимися вокруг несвежими остатками пищи и пустыми кувшинами.

– Говорю тебе, Мэгс, – произнес он писклявым голоском, который, однако, не казался таким уж и жалостливым, каким был накануне в спальне графини, – я рисковал жизнью, придя сюда в этой одежде. – Он указал на белую рубашку и бриджи, явно дорогие и со всей очевидностью являвшиеся частью ливреи слуги богатого дома. – Но больше там не было во что вырядиться. Они сожгли все мои вещи.

Мэгс начал трястись от беззвучного смеха.