Трон под балдахином из роскошной драпированной ткани располагался на возвышении в одном конце зала. Перед ним стояла небольшая скамеечка для ног. Герцогиня своими руками вышила на обивке золотых львов, чтобы каждый раз, когда герцог будет ставить свою ногу на скамейку, у него под каблуком оказывалась бы эмблема Нормандии.

На возвышении были кресла для главных советников герцога, а в самом зале стояли скамьи для менее значимых персон.

Лиллебонн кишел вассалами, съехавшимися сюда, повинуясь призыву герцога. Гилберт де Офей, который вместе с Раулем сопровождал Вильгельма, раздражённо заявил, что ему не удаётся найти во всём дворце ни одного места, где можно было остаться наедине с самим собой. Жена Гилберта была беременна, и он надеялся, что наконец после шестерых девочек она принесёт ему сына. Он каждый день посылал гонцов, чтобы узнать, как она себя чувствует, потому что незадолго до его отъезда ей не посчастливилось и она увидела ежа в своём саду, а всем хорошо известно, что это может вызвать выкидыш. И, кроме того, по ночам ему приходилось спать вместе с сотней других баронов, а это ещё больше выводило его из себя.

Рауль с первого взгляда оценил сложившуюся ситуацию и твёрдо заявил, хотя и со скрытой усмешкой, что, так как герцогиня осталась в Руане, он хотел бы занять своё прежнее место на соломенной кровати у ног герцога.

   — Боже правый, ты что же думаешь, что меня хотят убить? — удивлённо спросил Вильгельм.

   — Нет, — честно ответил Рауль. — Но я думаю, что лучшего места для меня просто не найдётся.

Рано утром в назначенный для совета день все вассалы и арьервассалы собрались в зале. Они толкали и пихали друг друга, стараясь занять места поудобнее, и громко и долго выясняли, для чего Вильгельму понадобилось созывать их. Те, кто знал причину, пытались втолковать её несведущим, и к тому времени, когда в зал через дверь, расположенную позади трона, вошёл герцог, там шла такая оживлённая дискуссия, что любому человеку было бы тяжело перекричать весь этот шум.

Вслед за герцогом в зал вошёл церемониймейстер. Его громовой голос разнёсся по залу, и все разговоры резко оборвались; вассалы почтительно замолчали и ждали, когда герцог обратится к ним с речью.

Его сопровождали члены его совета и все главные прелаты герцогства. Увидя рясы епископов, все присутствующие поняли, что дело, ради которого они собрались, было чрезвычайно важным. По залу прошёл приглушённый шорох, все настороженно вытянули шеи, те, кто был пониже, встали на цыпочки, чтобы подняться над плечами своих более высоких товарищей.

Вильгельм был в кольчуге, в церемониальном шлеме, на котором красовался венок. Подобное облачение имело особое значение. Гилберт де Харкорт, который прибыл на это собрание от имени Хьюберта, шёпотом проговорил:

   — О! Да, похоже, это война!

Герцог поднялся по ступеням трона и оглядел зал, будто подсчитывая, все ли на месте. Когда те, кто его сопровождал, заняли свои места на возвышении, он начал свою речь, обращённую к баронам.

Они слушали его в абсолютной тишине. Его сильный голос эхом отдавался под сводами зала. В зале теперь никто не шелохнулся; было очевидно, что вассалы не ожидали ничего подобного, и совершенно очевидно, что большинство из них слушали его с тревогой и неодобрением.

Рауль стоял справа от трона и мог видеть почти всех собравшихся в зале. Он держал свой обнажённый меч, уперев его острие в землю и обеими руками сжимая рукоятку. Один раз он украдкой взглянул на Гилберта де Офея, который стоял по другую сторону трона, но Гилберт не ответил на весёлый огонёк в его глазах, он явно был не в духе.

Герцог закончил свою речь и, сев, обеими руками вцепился в подлокотники своего трона. Потом кто-то шепнул что-то на ухо своему соседу. Шёпот усилился и превратился в сдавленный гул, который постепенно становился всё громче и громче.

Герцог снова поднялся, на него посмотрели с некоторым подозрением. Он произнёс:

   — Господа, я удаляюсь, чтобы дать вам возможность обсудить всё между собой. — Он сделал знак своим братьям и вышел вместе с ними.

Как только дверь за ними захлопнулась, поднялся ужасный гам. Некоторые пытались объяснить всему собранию, насколько нереальными были требования герцога, другие, более молодые, старались перекричать общий неодобрительный шум, и, естественно, все разделились по группам от пяти до ста человек, объединившихся вокруг нескольких ораторов.

Фиц-Осберн первым спустился с возвышения. Он шагнул вниз и начал проталкиваться сквозь толпу. Он то здоровался с одним, то хлопал по плечу другого.

Де Монфор тоже встал. Он подмигнул Раулю:

   — Клянусь душой Девы Марии, им эта идея не понравилась! Ну и что теперь?

   — Я собираюсь пойти и послушать, что они говорят, — ответил Рауль. Он спрятал в ножны свой меч и взял де Монфора под руку: — Пойдём, Хью, в ближайшие двадцать лет у нас вряд ли будет ещё возможность так поразвлечься.

Вместе они спустились с возвышения и начали прокладывать себе дорогу от одной группы к другой.

   — Рауль! Подожди немного! Герцог что, с ума сошёл? — сир де Эстотвиль попытался остановить его, схватив за плащ.

С другой стороны его потянул к себе Генри де Ферьер.

   — Рауль, что всё это значит? Отправиться за море для того, чтобы сражаться с неизвестным народом на его же земле! Ведь это глупо!

   — Ведь мы все потонем в море! — возмущённо продолжал Джеффри де Верней. — Помните, что случилось с Гарольдом у берегов Понтье! Корона! Королевство! Боже, кто слышал когда-нибудь о таком безумном плане?

   — Отпустите меня, ведь это не мой план! — запротестовал Рауль. Его оттеснили от де Монфора, и он стал протискиваться к группе баронов, столпившихся вокруг Фиц-Осберна.

Фиц-Осберна все любили, и он всегда мог увлечь за собой слушателей. Рауль посмеивался, слушая его убедительную речь. У него был голос, который привлекал внимание окружающих, и один за другим бароны собирались вокруг него. Осуждение он встречал шутками и тем улучшал настроение собравшихся, затем, убедив их в том, что план вовсе не был столь уж безумным, как им сначала показалось, он умолял их вспомнить о долге и спокойно обсудить всё с герцогом. Кто-то потребовал от него ответа на вопрос о том, что лично он думает о требованиях герцога. Фиц-Осберн ответил уклончиво, но в таких тонах, что всем понравилось. Бароны начали думать, что именно его и надо сделать своим представителем.

Рауль прошмыгнул сквозь толпу к комнате, в которой ожидал герцог. Он вошёл и увидел, что Вильгельм стоит возле камина, подняв руку так, чтобы заслонить лицо от огня. Мортен, откинувшись на спинку стула, ковырялся в зубах, а епископ Одо, всегда менее терпеливый, чем эти двое, сидел за столом и отбивал по нему дробь пальцами, едва сдерживая своё беспокойство.

Вильгельм поднял глаза, когда вошёл Рауль, и печально улыбнулся. Рауль торжественно заявил:

   — Я благодарю вас, мой господин, за этот день. Я ещё никогда так не развлекался.

   — Что они говорят? — спросил Одо, взглянув на него своими тёмными сверкающими глазами. — Видит Бог, им нужно научиться соблюдать этикет!

   — Ну, они говорят, что многочисленные победы герцога вскружили ему голову, мой господин, — ответил Рауль.

   — Глупцы! — не поднимая головы, спокойно сказал Вильгельм.

   — Великолепное собрание ничтожеств! — огрызнулся Одо. — Слишком долго в Нормандии царит мир. Мужчины отрастили себе толстые животы и научились ценить комфорт выше, чем славу. Но я научу их!

Мортен перестал ковыряться в зубах, чтобы спросить в обычной для себя дипломатической манере:

   — Они собираются ответить герцогу «нет», Рауль?

Рауль засмеялся:

   — Когда я уходил, они, похоже, собирались сделать Фиц-Осберна своим представителем, так что одному Богу известно, каков будет их ответ. Их сердца говорят «нет». Они говорят, вы не можете заставить их сражаться за морем, милорд. Я думаю, многие просто боятся отправиться в плавание.

Герцог повернул к нему голову:

   — Виконт Котантен здесь?

   — Пока нет. Но Тессон здесь, и он не одобряет ваш план.

Зубы Вильгельма засверкали в широкой улыбке.

   — Я могу крутить Тессоном так, как мне захочется, — сказал он.

Кто-то постучал в дверь, Рауль открыл её и на пороге увидел Гилберта де Офея. Гилберт был весьма обеспокоен, он произнёс:

   — Не будет ли герцог так любезен вернуться? Все решили избрать своим представителем Фиц-Осберна и предоставить ему возможность как можно мягче выразить все возражения.

В зале восстановился порядок. Герцог снова сел на трон, его братья встали за ним, Рауль остановился в некотором отдалении у колонны.

   — Ну что же, господа? Вы приняли решение? — спросил герцог.

   — Да, милорд, мы все обсудили, и на мою долю выпало высказать мнение всех собравшихся сегодня здесь благородных рыцарей, — начал Фиц-Осберн.

В зале послышался одобрительный шёпот; все благородные рыцари с благодарностью смотрели на своего представителя и замерли в ожидании. Им хотелось услышать, как ему удастся смягчить их безоговорочный отказ.

   — Тогда говори, Фиц-Осберн, — сказал герцог. — Я слушаю.

Сенешаль поправил свой плащ на плече и поклонился:

   — Сеньор, мы выслушали ваши предложения и отдаём вам дань уважения за ту отвагу, которая позволяет вам считать это предприятие легко осуществимым.

Присутствующие согласно кивали. Они не видели никакого изъяна в подобном начале; это как раз немного повысит настроение герцога, прежде чем речь зайдёт о неприятном.

   — Вы желаете получить корону и королевство, милорд, мы знаем, что вы заслужили их. Вы призываете нас, ваших верных вассалов, помочь вам в осуществлении ваших планов. Сеньор, вам должно быть известно, что по закону рыцарского кодекса чести вы не можете приказать нам отправиться за море и сражаться там.

Он немного помедлил, но герцог ничего не сказал. Вассалы вновь закивали головами: Фиц-Осберн пока очень хорошо справлялся со своей задачей.

Он продолжал:

   — Вы просите нас следовать за вами в чужие земли, населённые грозными врагами, — этого ещё не делал ни один герцог Нормандии. Мы не привыкли к путешествиям по морю, вероятно даже, что нам не очень нравится эта идея, у нас здесь есть земли, которые нуждаются в нашей заботе, жёны, которые станут рыдать от горя, отправляя нас в дальний поход. Но всё это у нас в сердцах, милорд: вы правили нами в течение многих лет, и эти годы были успешными для страны. Вы вели нас от победы к победе. Вы всегда делали то, что обещали. Сеньор, каждый преданный вассал верит в вас, руки каждого преданного вассала в ваших руках, и вот вам ответ каждого преданного вассала: мы пойдём туда, куда вы нас поведёте, в Англию или в Азию, и тот, кто должен вам двадцать воинов, даст вам в два раза больше из любви к вам. — Он замолчал. Вассалы смотрели на него как заворожённые. Рауль заметил, что один человек даже открыл рот, потом закрыл его и сглотнул. Сенешаль воспользовался молчанием обескураженных баронов и героическим тоном заявил: — Лично я снаряжу шестьдесят кораблей для этого предприятия! Сеньор, мы готовы подчиниться вам.

Это было уже слишком. Наконец взбешённые вассалы вновь обрели дар речи; все внешние приличия были откинуты; сотни возмущённых голосов кричали «нет», поднялся настоящий рёв. Генри де Ферьер подбежал к самому подножию возвышения и, глядя на сенешаля, заорал:

   — Ложь! Ложь! Это твои слова, а не наши! Мы не будем воевать за морем!

Уголок рта Вильгельма дёрнулся, он обернулся, чтобы посмотреть на говорящего. В дальнем конце зала Ричард де Бьенфейт вскочил на одну из скамей и прокричал:

   — Стыдись, стыдись, Генри де Ферьер! Все верные люди кричат «да», поддерживая Фиц-Осберна!

   — Это не так! — попытался спихнуть его со скамьи Фульк дю Пин. — Здесь не стоит вопрос о нашей верности.

   — Чего мы боимся? — закричал молодой Хью де Овранш. Он запрыгнул на скамью позади Ричарда де Бьенфейта и размахивал мечом над головой. — Пусть молодой человек ответит.

Герцог не обращал на это никакого внимания, он смотрел на Рауля Тессона, который ещё ни слова не сказал за всё это время, а стоял вдалеке от своих собратьев, у одной из колонн. На лице у него застыло упрямое выражение, а его взгляд довольно бесстрашно встретился со взглядом герцога. В его глазах Вильгельм увидел бескомпромиссный отказ.

Роберт де Сэй из Пико последовал примеру де Бьенфейта и, взгромоздившись на скамью, закричал:

   — Нет, нет! Давайте не будем забывать о заслугах герцога! Это непристойно. И всё-таки я должен сказать, что, следуя нашему долгу, мы должны покориться...