Он стал в задумчивости поглаживать свою бороду.

   — И всё-таки я, наверное, должен решить иначе. — Его отсутствующий взгляд задержался на лице жены. Он медленно проговорил: — Если кто-либо захочет отправиться в Англию за добычей вместе с Нормандией, я думаю, что не стану мешать им. Франция слишком устала от этих ненасытных господ, пусть они попытают счастья где-нибудь в другом месте.

Как оказалось, очень многие захотели сделать это. Герцог Вильгельм разослал письма во все страны, он предлагал земли, деньги, титулы всем, кто пожелает присоединиться к нему. Рауль с ужасом наблюдал за тем, как отправляют все эти опасные письма. Он пытался образумить своего господина, но герцог слышать ничего не хотел: он должен обладать Англией любой ценой.

Его предложения привлекли под его знамёна всех мерзавцев из Европы. Алчные искатели приключений прибыли из Бургундии, Лотарингии и с холмов Пьемонта, громко оправдываясь за заплатки на своих ношеных штанах. Рыцари из Аквитании и Пуату явились в Нормандию в роскошных нарядах, мелкие землевладельцы привели с собой дружины и готовы были жизнью пожертвовать ради одного лишь шанса получить владения в Англии. Юстас, граф Булонский, над которым однажды посмеялись люди из Дувра, заявил, что лично поведёт своих людей; Алён Фержен, кузен графа Конана, поклялся собрать войско в Бретани; из Фландрии от шурина герцога Вильгельма, Роберта, пришло письмо, в котором он в очень осторожных выражениях интересовался, какова будет награда за его службу, если он согласится рисковать жизнью своей благородной персоны на поле битвы.

Это письмо застало Вильгельма в Руане. Он сидел в своей комнате с двумя писарями, которые быстро записывали что-то под его диктовку, перед ним на столе лежала уйма различных бумаг. Он прервался, чтобы изучить планы своего корабля под названием «Мора»; кораблестроитель тем временем терпеливо дожидался, стоя рядом с герцогом. Рядом в прихожей два человека напряжённо трудились над составлением списка необходимых запасов, они собирались представить его на рассмотрение герцога, а главный плотник размышлял над тем, понравится ли Вильгельму разработанная им конструкция деревянных замков, которые приказал построить герцог.

Герцог распечатал пакет Болдуина и быстро пробежал глазами то, что там было написано. Он засмеялся и смял письмо.

   — Пергамент! Дайте мне чистый пергамент! — потребовал он и опустил перо в чернильницу. — Рауль, ты где? Сверни этот пергамент, а внизу поставь печать. Эта шутка придётся тебе по душе. Прочитай письмо молодого Болдуина, и ты всё поймёшь.

Он начал писать на ярлыке.

   — Господин, на пергаменте ведь ничего не написано, — попытался напомнить один из писарей.

   — Нет, болван, ничего! Готово, Рауль? Тогда прикрепи этот ярлычок к свитку и проследи за тем, чтобы он как можно скорее попал к моему благородному шурину. — Он отдал ярлык Раулю, а сам снова повернулся к кораблестроителю.

Рауль прочитал то, что было написано на ярлычке, и рассмеялся. Там были всего две строчки:


«Beau frere en Angleterre vous aurez

Ce qui dedans escript vous trouverez»[23].

   — Хороший ответ, — сказал Рауль, привязывая ярлык к свитку. — Жаль, что вы всем, ему подобным, не даёте такой же ответ.

Герцог промолчал, и с тяжёлым сердцем Рауль продолжал следить за его работой. Мало кто из правителей так же, как и он, прославился своими благородными принципами. О нём всегда говорили, что он неподкупен и всегда воздаёт людям по заслугам. Слуга мог так же, как и барон, рассчитывать на справедливое отношение к себе. Герцог не давал разгуляться преступникам. Однако теперь он был просто одержим мыслью о короне и стал безрассудным, даже бессердечным. «Это слишком плохо — вести подобное нормандское войско в Англию, дать волю всем этим ордам иностранных наёмников, вставших под знамёна Вильгельма лишь ради наживы, а не по зову долга и чести. Этот поступок принесёт герцогу дурную славу в веках», — думал Рауль.

Позже он сказал Гилберту де Офею:

   — Неуправляемая, жадная свинья, роющая землю в поисках еды! О Господи! Вот на что похоже войско, которое мы собрали!

   — Я знаю, — примиряющим тоном ответил Гилберт, — но здоровая нормандская кровь объединит и скрепит этот сброд.

   — Да, уж ты знаешь, — ответил Рауль, — ты прекрасно знаешь, что даже Вильгельму будет не под силу удержать этих мошенников, как только они почуют запах добычи.

   — Ну, мне тоже это не нравится, — спокойно сказал Гилберт. — Я за Нормандию, но считаю, что меня связывает клятва верности, и потому я должен сражаться за Вильгельма, неважно — здесь или за морем. Что же касается тебя, — он мрачно взглянул на Рауля, — тебя связывает дружба, и, мне кажется, именно поэтому тебе так не нравится эта затея.

Он нахмурился, пытаясь отыскать нужные слова для того, чтобы объяснить ту неясную мысль, которая возникла у него в голове:

   — Ты слишком сильно любишь Вильгельма, не так ли? Понимаешь, я его человек, но я никогда не был ему другом. Иногда я завидовал тебе, но в конце концов понял, что твоё положение не из лёгких. Лучше уж не быть другом такого человека, как Вильгельм, Рауль.

   — Измена, друг мой, — тихо сказал Рауль.

   — Нет, всего лишь правда. Какая польза от этой дружбы? Какое в ней утешение? Никакого, я думаю. Вильгельм думает о королевствах и завоеваниях, но не о тебе, Рауль, точнее, ни о ком.

   — Да, — Рауль бросил на него мимолётный взгляд и снова отвёл глаза. — Я всегда знал это. Вильгельм живёт сам по себе. Я никогда не искал выгоды в дружбе с ним. Но много лет назад, когда мы оба были ещё мальчишками, я стал служить ему потому, что верил, что он даст Нормандии мир и сделает её сильной. Тогда я поверил в него, но дружбы ещё не было. Она пришла позже.

   — Он дал Нормандии мир так же, как и могущество.

   — Да, и то и другое. Ни один человек не сделал столько для этого герцогства. Можно доверить ему и душу и тело и при этом не бояться быть преданным.

   — И сейчас, Рауль?

   — Всегда, — спокойно ответил Рауль.

Гилберт покачал головой:

   — Мне кажется, амбиции меняют его.

   — Ты ошибаешься. Я знаю его так же, как и любой другой, Гилберт. Да, он хочет получить корону, но за этим скрывается что-то ещё. Теперь ты видишь, какой я глупец, ведь, понимая это, не перестаю горевать по поводу того, что он использует оружие, недостойное рыцарской доблести.

Гилберт с интересом посмотрел на него:

   — Что же заставило тебя отдать ему своё сердце, Рауль? Я часто задаюсь этим вопросом.

Затаённая улыбка прокралась в серые глаза Рауля:

   — Маленький уголок — это ещё не всё моё сердце. Нет, Гилберт, Вильгельм не занимается такими нежными материями. В молодости я боготворил его. Лишь юнцы живут такой чепухой. Это чувство не могло жить вечно. Его сменило более прочное — глубокое уважение. Да и, конечно, дружба, возможно немного странная, но всё же достаточно крепкая.

Он встал и направился к двери.

   — Сердца отдают в обмен одно на другое. По крайней мере, моё я отдам лишь при таком условии.

   — Но, Рауль, что за странные речи в твоих устах?! Я не знал... Если он и любит кого-нибудь, то, я уверен, это тебя.

   — А! — Рауль задумчиво посмотрел на дверной замок. — Я бы не сказал. Он любит меня так же, как и любого другого.

Он поднял глаза, в них застыла улыбка.

   — Вот почему, Гилберт... — он неожиданно оборвал фразу, улыбка стала шире. — Вот так, — сказал он и вышел.

Всё это лето Нормандия походила на пчелиный улей, все говорили только о предстоящем походе. Флот, насчитывающий около семи сотен судов, больших и малых, был построен, и корабли стояли на якорях в устье Дайвса. Армия выросла до гигантских размеров, хотя к ней присоединились тысячи иностранцев, по крайней мере две трети её составляли норманны, и, конечно, пока нельзя было сказать, как наёмники будут вести себя в Англии, но в Нормандии их держали в строжайшей дисциплине, не дающей никакой возможности устраивать беспорядки и грабить окрестные деревни.

В начале августа герцог получил наконец из Норвегии известия, которых он так ждал. Тостиг и Харальд Хардрад решили отправиться к северным берегам Англии в середине сентября. Они собирались вырвать Нортумбрию из рук Моркера и затем пойти на юг к Лондону вместе с английскими воинами, которых они сумеют убедить присоединиться к ним.

   — Ты сослужишь мне лучшую службу, чем сам предполагаешь, друг Тостиг, — сказал герцог. — Гарольд не будет Гарольдом, если он не двинется на север, чтобы уничтожить твою армию.

Через четыре дня, двенадцатого августа, герцог покинул Руан и отправился к Дайвсу. Там уже собралось двенадцать тысяч конных и двадцать тысяч пеших воинов[24], а в устье реки сотни кораблей мягко покачивались на волнах. Среди них выделялась «Мора», которую Матильда подарила своему господину. На мачтах красовались паруса малинового цвета, позолоченный нос был вырезан в форме мальчика, стреляющего из лука. Судно было проконопачено конским волосом, на носу выстроили каюту герцога, в ней висели вышитые занавески, а освещалась она серебряными лампами.

Рядом с «Морой» стояли корабли Мортена, их было сто двадцать, что на двадцать штук превышало число кораблей, представленных братом Вильгельма, Одо. Граф Эвре построил и оснастил восемьдесят судов, а граф О — шестьдесят.

Герцогиня и лорд Роберт сопровождали герцога к Дайвсу. Роберт чувствовал себя весьма важной персоной, потому что его вместе с Матильдой герцог назначил регентом на время своего отсутствия, но всё-таки Роберту больше хотелось отправиться в поход вместе с армией, а уж когда он посетил лагеря и глаза его ослепили солнечные блики на металлических доспехах, когда он взошёл на борт «Моры», ему стало так завидно, что он не выдержал и стал умолять разрешить ему присоединиться к войску.

Герцог отрицательно покачал головой. Обычно этого было достаточно, но Роберт отчаянно стремился на войну.

   — Я ведь уже не ребёнок. Мне четырнадцать, милорд. Я имею право, — сказал он, угрюмо глядя на герцога.

Вильгельм внимательно оглядел его, он был рад обнаружить в сыне подобное рвение. Неожиданно герцогиня за спиной Роберта вцепилась рукой в подол своего платья.

   — Успокойся, жена, — смеясь, сказал герцог. — Ты ещё слишком молод для подобной схватки, сын мой, и, кроме того, ты ведь мой наследник. Если я не вернусь, ты станешь герцогом Нормандии.

   — О Вильгельм! — герцогиня быстро поднялась, её щёки побледнели.

Герцог жестом приказал Роберту оставить их наедине.

   — Что, Мэт, боишься?

   — Почему ты сказал это? — она подошла вплотную к нему и положила руки ему на плечи. — Ты победишь. Ты всегда побеждал. Вильгельм, господин мой!

   — Интересно, смогу ли я доказать это и на этот раз? — произнёс он, как бы отвлечённо размышляя над этим вопросом. Он обнял Матильду за талию, но взгляд его был направлен куда-то мимо неё.

Она задрожала, никогда раньше он не сомневался в своей победе.

   — Неужели ты не уверен в себе, мой господин? Ты? — она с силой встряхнула его за плечи.

Он посмотрел на неё:

   — Я знаю, моя возлюбленная, что это будет самая тяжёлая моя битва. В этом походе я могу потерять все: жизнь, состояние и своё герцогство. — Его брови сошлись на переносице. — Нет, я не сомневаюсь. Это было предсказано.

   — Предсказано? — нерешительно спросила она.

   — Да. Когда моя мать была беременна и вот-вот должна была родить, ей приснился сон, будто из её чрева выросло огромное дерево, которое раскинуло свои ветви над Нормандией и Англией, и обе стороны оказались в его тени. Это дерево я, Матильда.

   — Я слышала об этом, — сказала она, — и мне кажется, что это не бред больной женщины, а божественное видение.

   — Возможно, — он наклонился, чтобы поцеловать жену, — это мы скоро узнаем.

Флоту пришлось на целый месяц задержаться у Дайвса. Как выяснилось, некоторые суда были не готовы к плаванию; плотники ещё не завершили строительство деревянных замков, которые герцог собирался частями перевезти в Англию, а оружейники продолжали днём и ночью трудиться над доспехами, кольчугами и шлемами. В войсках начались беспорядки, уже появились дезертиры, были случаи мародёрства в соседних деревнях. Нарушителей герцог приказал наказывать смертной казнью, а пешим воинам запретил покидать территорию лагерей, и беспорядки прекратились.

Двенадцатого сентября, когда наконец все приготовления были закончены и подул благоприятный ветер, герцог попрощался с Матильдой, благословил своего сына и взошёл на борт «Моры» в сопровождении сенешаля, виночерпия, Рауля, Гилберта де Офея и своего знаменосца Ральфа де Тени.