– Ты просила старые фотографии, чтобы развесить в рамочках. – Лотти протянула ей коробку, которую до этого держала под мышкой.

– Да, но я приму только те, с которыми вы готовы расстаться. Не нужно отдавать дорогие для вас снимки.

Лотти пожала плечами, словно не ожидала услышать подобное.

– Разберу их наверху. Там тихо.

Она снова сунула коробку под мышку, и Дейзи долго слушала эхо ее шагов по коридору, потом повернулась, когда Эйдан прокричал ее имя из передней.

– К тебе пришли, – сообщил он, не вынув гвоздей изо рта и сунув руки в глубокие карманы замшевого фартука. Когда она проходила мимо, он многозначительно вскинул бровь, и у нее неожиданно сжалось сердце от перспективы увидеть Джонса.

Почти не сознавая, что делает, она поднесла руку к волосам, чтобы поправить прическу.

Но это оказался не Джонс.

На пороге стояла Сильвия Роуан, затмевая все вокруг ярким пиджаком и гетрами. У ее ног, распустив слюни, сидела собака с пустыми глазами.

– Я сказала вашему работнику, что он может больше не стучать молотком, – сообщила она с улыбкой, словно герцогиня, вышедшая к толпе.

– Простите? – опешила Дейзи.

– Я насчет строителей. Они должны прекратить работу.

– Это мне судить… – Дейзи умолкла, не договорив, поскольку Сильвия Роуан замахала перед ее носом листком бумаги. Слишком близко замахала.

– Распоряжение о консервации работ. Ваш отель теперь внесен в список архитектурных достопримечательностей до особого распоряжения. Это означает, что на ближайшие полгода любые работы должны быть приостановлены.

– Что?

– Это делается для того, чтобы помешать вам портить здание дальше. Распоряжение обязательно к выполнению.

– Но работа практически завершена.

– Что ж, вам придется подать заявление на новую лицензию. И восстановить все, что найдут нужным представители строительного комитета. Какие-то стены, возможно, или окна.

Дейзи в ужасе подумала о гостях, которые уже собирались в дорогу. Представила, как они будут разбирать сумки под грохот строительных работ.

– Но я не добивалась для дома статуса архитектурной достопримечательности. И Джонс тоже. То, что дом не входил в список охраняемых зданий, и было его преимуществом.

– Любой может подать такое заявление, дорогуша. По правде говоря, вы сами подали мне идею, когда выступили на собрании и рассказали, чем тут занимаетесь. Тем не менее в наших общих интересах сохранить архитектурное наследие. Не так ли? Держите официальный документ, и я советую вам позвонить своему боссу и сказать, что придется отложить открытие. – Она посмотрела на перебинтованную руку Дейзи. – И раз уж я этим занимаюсь, то заодно позвоню в охрану труда.

– Мстительная старая корова, – изрек Эйдан. – Удивительно, как она еще не слопала твоего младенца.

– Вот черт! – ругнулась Дейзи, пытаясь пробиться через мириады пунктов и подпунктов врученного документа. – Послушай, Эйдан, окажи мне услугу.

– Какую?

– Позвони Джонсу. Скажешь, что я вышла или еще что. И расскажи ему об этом вместо меня.

– Ай, брось, Дейзи, это не мое дело.

– Пожалуйста. – Она постаралась изобразить мольбу.

Эйдан вскинул бровь:

– Милые бранятся?

Дейзи очень хотела, чтобы он позвонил, поэтому не выругалась.

* * *

Она не заглядывала в коробку с тех пор, как умерла Аделина. И то, что она почти десять минут сидела, рассматривая крышку, говорило о нежелании делать это сейчас. Чтобы все снова всколыхнулось. Так, кажется, говорил Джо? Воспоминания об «Аркадии», о лете, проведенном здесь, яркими искрами вращались по орбите вокруг радужного солнца. Легче не смотреть, подумала Лотти и вздохнула, не убирая руки с коробки. Легче не пробуждать глубоко захороненные чувства. Она умела прятать свои чувства. И вот теперь Дейзи захотела снова все открыть, вроде той фрески. В минуту слабости, когда ее отвлекали Камилла с Хэлом или мысли о круизах и способах избежать их, она пообещала достать из закромов старые вещи. Дейзи планировала поместить в рамочки как можно больше фотографий и рисунков, заполнить ими всю стену напротив бара – как наглядное напоминание о том, что гости когда-то были частью великой традиции артистического убежища.

Артистическое убежище, усмехнулась Лотти, открывая коробку. Кроме Френсис, почти никто из них не имел отношения к искусству. Впрочем, нет, упрекнула она себя, вспомнив Аду Клейтон. С каким артистизмом они сами себя создавали, делая вид, что они не те, кем были на самом деле.

Лотти удивилась, что, едва сняв крышку с коробки, она ощутила головокружение, словно стояла на краю пропасти. Смешная старуха, подумала она про себя. Ведь это всего лишь картинки.

Но рука, когда она протянула ее к фотографиям, подрагивала.

Сверху, слегка порыжевший от времени, лежал снимок Аделины, переодетой в раджу из Раджастана, ее глаза блестели из-под тюрбана, мальчишеская фигурка была завернута в мужской шелковый кафтан. Рядом сидела Френсис и смотрела мудро – видимо, уже тогда догадывалась, какая судьба ее ждет. Лотти положила фотографию на натертый деревянный пол. На следующем фото Аделина и Джулиан над чем-то смеялись, за ним последовал снимок Стивена и незнакомого ей мужчины. Рисунок перевернутой лодки, выполненный углем, – работа, скорее всего, Френсис. Еще один, потрескавшийся и пожелтевший в местах, где был сложен: спящий на траве Джордж. Все эти фотографии и рисунки она разложила аккуратными рядами на полу. Ее собственный рисунок, изображавший французский дом. В то время она была уже на таком большом сроке, что спокойно размещала коробку с красками на собственном животе.

А вот и сама Лотти. Глаза смотрят искоса из-под пелены темных волос, украшенных, словно съедобный деликатес, мелкими бутонами роз.

Лотти уставилась на себя молодую, чувствуя, как на нее нахлынула волна глубокой печали. Она подняла голову и устремила взгляд в окно, смаргивая слезы, а потом снова повернулась к коробке.

И сразу ее захлопнула. Но опоздала. Все равно заметила худую длинноногую фигуру, отросшие каштановые волосы с металлическим отблеском от солнца.

Она положила руки на крышку, прислушиваясь к перебоям сердца и не глядя на коробку, словно один только взгляд мог вновь отпечатать в ее воображении образ, который она не желала видеть.

Не было в ее голове ни одной мысли – только образы, непоследовательные, как снимки из коробки.

Она сидела тихо, не шевелясь. Потом, словно очнувшись ото сна, поставила коробку рядом и устремила взгляд на фотографии, разложенные на деревянном полу. Решила, что отдаст их Дейзи. Пусть делает с ними все, что захочет. Через неделю она все равно сюда больше не придет.

Лотти давно привыкла к толпе строителей и декораторов, которые появлялись без всякого предупреждения в различных частях дома, поэтому она едва подняла взгляд, когда открылась дверь. Она как раз опустилась на колени, чтобы начать собирать фотографии и складывать обратно в коробку.

– Мам?

Лотти вскинула голову и увидела восторженную морду Ролло.

– Здравствуй, дорогая. – Она шмыгнула носом, вытерла лицо. – Дай мне секунду подняться с пола. Хорошо? – Она с трудом наклонилась вперед, чтобы опереться о подлокотник кресла.

– Что, по-твоему, ты творишь, мам?

Лотти, собиравшаяся встать, вместо этого тяжело опустилась на пятки. Лицо дочери было суровым и напряженным от огромного внутреннего усилия.

– Ты о чем, Камилла?

– О деньгах, мам. Что, интересно, ты думала? – Камилла шагнула вперед, наступив на две фотографии. Лотти хотела запротестовать, но слова замерли у нее на языке, когда она увидела, как дрожит рука, держащая поводок. – Я никогда с тобой не спорила, мам. Ты знаешь, я всегда была благодарна за все, что ты делаешь, за твою помощь с Кейти и прочее. Но сейчас ты перешла все границы. Эти деньги… Это уже перебор.

– Я собиралась сказать тебе, дорогая.

– Но не сказала. – Камилла говорила ледяным тоном. – Ты просто вмешалась без всяких церемоний и попыталась организовать мою жизнь, как делаешь это всегда.

– Это не…

– Правда? Несправедливо? Хочешь поговорить? Всю свою жизнь я от тебя слышу, что способна делать все то, что делает любой зрячий человек. Но ты сама в это не веришь. И все время пытаешься подстелить соломку.

– Это не имеет никакого отношения к твоему зрению.

– Черта с два!

– Любая мать поступила бы так же.

– Нет, мам. Нет. – Камилла сделала шаг вперед, заставив Ролло, глядевшего на фотографии под ногами хозяйки, поволноваться. – Любая мать оставила бы распоряжение в своем завещании. Поговорила бы с семьей. Любая мать не стала бы тайно переводить деньги, считая себя единственной, кто способен позаботиться о дочери.

– Ой, ну мне просто захотелось удостовериться, что ты будешь в порядке, если… если Хэла не будет рядом.

– Но Хэл всегда рядом, – взорвалась Камилла.

– Пока что.

– У нас все хорошо, мам. Мы стараемся сохранить брак. По крайней мере, старались, пока ты не вмешалась. Что, скажи на милость, он мог почувствовать? Он решил, что я планирую снова уйти от него. Тебе это известно? Он подумал, что я ухожу, и чуть не оставил меня первым. – Она тяжело выдохнула. – Господи, если бы ты уделяла хотя бы половину внимания, что уделяешь другим, своей собственной семье, то она была бы гораздо счастливее. Почему бы тебе ради разнообразия не подумать об отце, а? Вместо того, чтобы вести себя так, будто его вообще, черт возьми, не существует.

Лотти закрыла лицо руками, и потому, когда заговорила, голос ее звучал приглушенно.

– Прости, – тихо сказала она. – Я просто хотела убедиться, что ты не пропадешь. Я хочу, чтобы ты была независима.

– На тот случай, если Хэл оставит меня. Именно так. И хотя это у меня случился роман, это я чуть не довела наш брак до разрыва, ты до сих пор не доверяешь Хэлу, думая, что он уйдет.

– С чего бы мне так думать?

– Потому что где-то в глубине души, мам, ты не веришь, что с такими, как я, остаются.

– Нет! – вскинулась Лотти.

– Ты не можешь поверить, что кто-нибудь захочет себе в пару слепую женщину. Ты полагаешь, что даже Хэлу это в конце концов надоест.

– Нет.

– Так как же на самом деле, мам?

– Камилла, дорогая, все, что я для тебя хотела, – немного независимости.

– Каким образом деньги сделают меня независимой?

– Они подарят тебе свободу.

– А что, если мне не нужна свобода? Что плохого в замужестве, мам?

Лотти взглянула на дочь:

– Ничего. Ничего плохого в замужестве нет. Если только ты… – Она с трудом подыскивала слова. – Если только ты идешь на это по любви.

* * *

Дейзи сидела у телефона, ни на секунду не забывая, что наверху куксится Даниель. Он не спускался поесть, а сидел в своей комнате и слушал радио, вежливо сообщив Дейзи, что хочет побыть один. Она подозревала, что ему нужен перерыв от всего: от накаленной атмосферы, от заново строящихся отношений. Она не возражала – ей самой хотелось отдохнуть от этого.

Дейзи никогда не считала себя человеком, для которого работа служит спасением, но она сидела и обзванивала людей по списку, составленному Стивеном, радуясь, что есть на что отвлечься. Список был не очень длинный. Двое умерли, один впал в детство, несколько человек оказались недоступны. Да, не такое воссоединение она первоначально задумывала.

Джордж Берн принес свои извинения и передал через секретаршу, что он и его жена уже приглашены на выходные. Художница Нинетт Шарлеруа, разведенная дама, известная под именем Ирэн-Дорогая, а также Стивен согласились приехать. Нинетт также помогла связаться с еще несколькими художниками того времени, которые не были изображены на фреске, но, видимо, посещали «Аркадию» в период ее расцвета в пятидесятых годах. Лотти она ничего не сказала, помня, что бывшая хозяйка, по собственному признанию, не выносит вечеринок, поэтому остался всего один персонаж с фрески, которому предстояло позвонить.

Дейзи закурила сигарету, пообещав себе, что бросит сразу после открытия отеля, и тут же закашлялась, когда на том конце сняли трубку гораздо быстрее, чем она предполагала, учитывая, что это международный звонок. «Hola?» – произнесла она и расслабилась, услышав британский говор. Удостоверившись, что это тот, кто ей нужен, она продолжила свою теперь уже хорошо отрепетированную речь насчет торжественного открытия нового отеля.