На следующее утро я приехала домой к Гасу. Съела завтрак с его родителями – сандвичи с арахисовым маслом и желе, рассказала им об Амстердаме, а Гас в это время дремал в гостиной на диване, где когда-то мы смотрели «“V” значит Вендетта». Я видела из кухни, что он лежит на спине, отвернувшись от меня, уже с центральным катетером. Врачи атаковали рак новым коктейлем: два препарата химиотерапии и протеиновый рецептор, который, как они надеялись, блокирует раковый онкоген. Мне сказали, что Гасу повезло попасть в эту экспериментальную группу. Повезло, ага. Один из препаратов я знала. Когда при мне произнесли его название, меня чуть не вырвало.

Спустя некоторое время приехал Айзек с мамой.

– Привет, Айзек. Это Хейзел из группы поддержки, а не твоя злая бывшая подружка.

Мать подвела Айзека ко мне, и я, встав с принесенного из столовой стула, обняла его. Ему понадобилась секунда, чтобы меня найти, после чего он с силой обнял меня в ответ.

– Как там в Амстердаме? – спросил он.

– Классно, – ответила я.

– Уотерс, – позвал он. – Ты где, брателло?

– Он спит, – объяснила я, и голос у меня сорвался. Айзек покачал головой. Все молчали.

– Фигово, – произнес он через секунду. Мать подвела его к заранее подставленному стулу, и Айзек сел.

– Я пока еще могу командовать твоей слепой задницей в «Подавлении восставших», – сказал Огастус, не поворачивая головы. От лекарств его речь замедлилась, но немного, всего лишь до темпа разговора обычных людей.

– Готов поспорить, задницы все слепые, – отозвался Айзек, неопределенно шаря руками в воздухе в поисках матери. Она помогла ему подняться и подвела к дивану, где Гас и Айзек неловко обнялись.

– Как ты себя чувствуешь?

– Во рту как кот нагадил, но в остальном я на американских горках, и мой поезд едет только вверх, приятель, – ответил Гас. Айзек засмеялся. – Как твои глаза?

– Прекрасно, – заявил он. – Одна проблема: они уже не в своих орбитах.

– Да, расчудесно, – согласился Гас. – Не подумай, что я не мог без реванша, но мое тело, рискну сказать, сделано из рака.

– Я так и слышал, – сказал Айзек, стараясь бодриться и не расклеиваться. Он поискал руку Гаса, но наткнулся на его бедро.

– Он меня обогнал, – произнес Гас.


Мама Айзека принесла два стула из столовой, и мы с Айзеком уселись рядом с диваном. Я взяла Гаса за руку и стала поглаживать ее кругами между большим и указательным пальцами.

Взрослые спустились в подвал выражать соболезнования или не знаю зачем, оставив нас троих в гостиной. Некоторое время спустя Огастус повернул голову, медленно просыпаясь:

– А как там Моника? – спросил он.

– Ни разу ничего, – ответил Айзек. – Ни открыток, ни и-мейлов. У меня есть приставка, читающая и-мейлы. Классная штука, можно менять голос с мужского на женский, задавать акцент и все, что хочешь.

– То есть я могу послать тебе порнорассказ, и ты прослушаешь его в исполнении старого немца?

– Именно, – засмеялся Айзек. – Правда, мама еще помогает с управлением, поэтому придержи свое немецкое порно недельку-другую.

– Неужели она даже сообщение не прислала, чтобы узнать, как ты поправляешься? – не поверила я. Мне это показалось баснословной черствостью.

– Полное радиомолчание, – подтвердил Айзек.

– Нелепость какая, – сказала я.

– Я перестал об этом думать. У меня нет времени на подружку. Я с утра до вечера обучаюсь профессии «Как быть слепым».

Гас снова отвернулся к окну, выходившему во внутренний дворик. Его глаза закрылись.

Айзек спросил, как у меня дела, я сказала – хорошо, и он сообщил, что в группе поддержки появилась новая девочка с очень красивым голосом, и ему нужно, чтобы я сказала, красивая ли она на самом деле. Тут Огастус ни с того ни с сего разозлился:

– Нельзя нагло игнорировать бывшего парня, если ему вырезали чертовы глаза.

– Только один гла… – начал Айзек.

– Хейзел Грейс, у тебя есть пять долларов? – спросил Гас.

– Хм, – опешила я. – Ну да.

– Отлично. Мою ногу найдешь под кофейным столиком.

Гас оттолкнулся от кровати, сел и передвинулся к краю дивана. Я подала протез, который Гас медленными движениями пристегнул.

Я помогла Огастусу встать и, взяв Айзека за руку, повела его, обводя вокруг всякой мебели, неожиданно показавшейся очень громоздкой. Впервые за несколько лет я оказалась самым здоровым человеком в комнате.

Машину вела я, Огастус выступал в роли штурмана, Айзек сидел сзади. Мы остановились у продуктового магазина, где согласно команде Огастуса я купила дюжину яиц, пока Гас с Айзеком ждали в машине. А потом Айзек по памяти объяснял, как проехать к Монике, жившей в агрессивно-чистом двухэтажном доме около еврейского общинного центра. Ярко-зеленый понтиак «фаерберд» 90-х годов с толстыми покрышками, на котором ездила Моника, стоял на подъездной дорожке.

– Приехали? – спросил Айзек, почувствовав, что машина остановилась.

– Приехали, – подтвердил Огастус. – Знаешь, что мне кажется? Все надежды, какие мы имели глупость питать, сбываются.

– Она дома?

Гас медленно повернул голову к Айзеку.

– Какая разница, где она? Дело-то не в ней. Дело в тебе.

Гас сжал картонку с яйцами, которую держал на коленях, открыл дверцу и опустил ноги на дорогу. Он открыл дверцу для Айзека и помог ему выйти из машины. Я смотрела в зеркало, как они опираются друг о друга плечами и расходятся ниже, не соприкасаясь, словно молитвенно сложенные руки с не до конца сведенными ладонями.

Я опустила окошко и смотрела из машины – вандализм заставляет меня нервничать. Они осилили несколько шагов к зеленому понтиаку, затем Га с открыл картонку и сунул Айзеку в руку яйцо. Айзек метнул снаряд, промахнувшись по понтиаку на добрые сорок футов.

– Немного левее, – сказал Гас.

– Я попал немного левее или целиться нужно немного левее?

– Целься левее. – Айзек слегка развернул плечи. – Левее, – повторил Гас. Айзек повернулся еще. – Да, отлично. И бросай резче. – Гас подал новое яйцо. Айзек запустил второй снаряд. Яйцо просвистело над машиной и разбилось о пологий скат крыши дома.

– В яблочко! – сказал Гас.

– Правда? – загорелся Айзек.

– Нет, футов на двадцать выше машины. Ты бросай резко, но невысоко. И чуть правее по сравнению с последним броском. – Айзек сам нащупал яйцо в картонке, которую прижимал к груди Гас, и швырнул, попав в заднюю фару. – Есть! – закричал Гас. – Есть! Задний габаритный!

Айзек взял новое яйцо, сильно промазал вправо, затем новое, бросив слишком низко, и еще одно, залив белком и желтком заднее стекло. Затем он три раза подряд попал по багажнику.

– Хейзел Грейс! – крикнул мне Гас. – Скорей снимай, чтобы Айзек посмотрел, когда изобретут электронные глаза!

Я вылезла через опущенное стекло, уселась на дверцу и, опираясь локтями о крышу машины, сделала на мобильный незабываемый кадр: Огастус, с незажженной сигаретой во рту и неотразимой односторонней улыбкой, одной рукой высоко поднял над головой почти пустую картонку, а другой обнимает за плечи Айзека, чьи темные очки смотрят не совсем в камеру. На заднем плане яичный желток стекает по ветровому стеклу и бамперу зеленого «фаерберда». В этот момент открылась дверь дома.

– Что тут… – начала женщина средних лет через секунду после того, как я сделала снимок, – …во имя Господа… – И тут она замолчала.

– Мэм, – сказал Огастус, обозначив поклон в ее сторону, – машина вашей дочери подвергается заслуженному забрасыванию яйцами слепым юношей. Пожалуйста, закройте дверь и оставайтесь в доме, иначе мы будем вынуждены вызвать полицию. – Поколебавшись, мамаша Моники плотно закрыла дверь. Айзек быстро побросал оставшиеся три яйца, и Гас повел его в машину. – Видишь, Айзек, если отобрать у них – впереди бордюр – ощущение собственной правоты, если повернуть ситуацию так, будто они сами нарушают закон, глядя – впереди ступеньки, – как их машину забрасывают яйцами, они теряются, пугаются и считают за благо вернуться к своей – ручка прямо перед тобой – тихой страшненькой жизни. – Гас открыл переднюю дверцу и медленно опустился на пассажирское сиденье. Двери хлопнули, я нажала на газ и проехала несколько сотен футов, прежде чем увидела, что передо мной тупик. Я развернулась и на хорошей скорости промчалась мимо дома Моники.

Больше мне уже не удалось сфотографировать Гаса.

Глава 15

Через несколько дней в доме Огастуса наши родители и мы с Гасом, втиснувшись за круглый обеденный стол, ели фаршированные перцы. Стол был застелен скатертью, которую, по уверениям Гасова папаши, последний раз доставали в прошлом веке.

Мой папа: Эмили, это ризотто…

Моя мама: Просто объеденье.

Мама Гаса: О, спасибо. С удовольствием дам вам рецепт.

Гас, поглотив кусочек: Знаешь, первое впечатление – не «Оранжи».

Я: Верное замечание, Гас. Хоть и вкусно, но не «Оранжи».

Моя мама: Хейзел!

Гас: На вкус это как…

Я: Как пища.

Гас: Именно. На вкус это, как пища, искусно приготовленная. Но ей недостает, как бы деликатно выразиться…

Я: Непохоже, чтобы Бог собственноручно приготовил рай в виде перемены из пяти блюд, поданных со светящимися шарами ферментированной пузырящейся плазмы на столик у самого канала, где вы сидите под дождем из настоящих цветочных лепестков.

Гас: Удачно сказано.

Папа Гаса: Своеобразные у нас детки.

Мой папа: Удачно сказано.


Через неделю после этого ужина Гас попал в реанимацию с болью в груди. Его оставили на ночь, поэтому на другое утро я поехала к нему в «Мемориал». Я не была здесь с тех пор, как навещала Айзека. В «Мемориале» не было надоевших ярких стен, раскрашенных в основные цвета, или картин в рамах, изображавших собак за рулем автомобиля, как в детской больнице, но голые стены пробудили во мне ностальгию по детской. «Мемориал» был невероятно функциональным. Пункт хранения. Накопитель. Прематорий.

Когда лифт открыл двери на четвертом этаже, я увидела миссис Уотерс, которая ходила по коридору, разговаривая по мобильному. При виде меня она быстро закончила разговор, подошла обнять меня и предложила подвезти тележку.

– Не надо, я справлюсь, – ответила я. – Как Гас?

– У него была трудная ночь, Хейзел, – начала рассказывать она. – Сердце работает на пределе. Ему велели ограничить активность. С этого дня – только инвалидное кресло. Назначили новое лекарство, которое должно эффективнее снимать боль. Только что приехали его сестры.

– О'кей, – произнесла я. – Можно его увидеть?

Она обняла меня и стиснула плечо. Я почувствовала себя странно.

– Ты знаешь, что мы тебя любим, Хейзел, но сейчас нам нужно побыть семьей. Га с с этим согласился. Ладно?

– Ладно, – ответила я.

– Я скажу, что ты приходила.

– Ладно, – сказала я. – Я тогда тут почитаю немного.


Она пошла обратно в палату, где лежал Гас. Я все понимала, но я скучала по нему и не могла избавиться от мысли, что упускаю последний шанс увидеться и попрощаться. В зоне ожидания, с коричневым ковром и мягкими стульями, обитыми коричневой тканью, я присела на двухместный диванчик, поставив тележку с баллоном между коленей. Сегодня на мне были кеды и футболка с надписью «Это не труба», в точности как две недели назад, в День диаграммы венна, а Гас меня не увидит. Я начала просматривать на телефоне снимки за последние месяцы, будто рисованный в блокноте мультик наоборот, начиная с Гаса и Айзека у дома Моники и заканчивая первым снимком Огастуса, который я сделала в машине по дороге к Сексуальным костям. Казалось, сто лет прошло. Все было мимолетным и в то же время бесконечным. Некоторые бесконечности больше других бесконечностей.


Через две недели я катила кресло с Гасом по парку искусств к Сексуальным костям, положив ему на колени бутылку очень дорогого шампанского и свой кислородный баллон. Шампанское подарил один из врачей Гаса – такая уж Огастус Уотерс натура, вдохновляет врачей отдавать детям лучшее шампанское. Мы сели – Гас в своем кресле, я на влажную траву – так близко к Сексуальным костям, как удалось подкатить кресло. Я указала на малышей, подначивавших друг друга пропрыгать через остов грудной клетки до плеча. Гас негромко сказал – я едва расслышала его сквозь гам:

– В прошлый раз я представлял себя ребенком. В этот раз – скелетом.

Шампанское мы пили из бумажных стаканчиков с Винни-Пухом.

Глава 16

Типичный день с Гасом на последней стадии.

Я приезжала к нему домой около полудня, когда он уже успевал поесть и выблевать завтрак. Он встречал меня у дверей в инвалидном кресле, уже не мускулистый красавец, не сводивший с меня глаз в группе поддержки, но по-прежнему улыбающийся уголком губ, с незажженной сигаретой во рту, с яркими, живыми голубыми глазами.