Джон Грин - Виноваты звезды

– Мам, хочешь, я уведу их в парк?

– Нет-нет, все хорошо.

– Не оставлял ли он где-нибудь записную книжку? Может, в больничной кровати?

Койку уже забрали обратно в хоспис.

– Хейзел, – сказал его отец. – Ты была с нами каждый день. Ты… он мало был один, детка. У него просто не оставалось времени что-нибудь писать. Я знаю, ты хочешь… Я тоже этого хочу. Но послания, которые он нам оставил, теперь идут с неба, Хейзел. – Он показал на потолок, будто Га с летал над домом. Впрочем, может, и летал, я не знаю. Я его присутствия не ощущала.

– Да, – произнесла я и пообещала снова навестить их через несколько дней.

Мне больше никогда не удалось почувствовать его запах.

Три дня спустя, на одиннадцатый день отрыва от земли, папа Гаса позвонил мне утром. Я еще была подключена к ИВЛ, поэтому не ответила, но прослушала сообщение, едва мобильник пискнул. «Хейзел, здравствуй, это папа Гаса. Я нашел, э-э, черную записную книжку «Молескин» в газетнице рядом с больничной кроватью – видимо, положил, куда смог дотянуться. К сожалению, в книжке нет записей. Все листки чистые. Первые три или четыре вырваны. Мы обыскали весь дом, но страниц не нашли. Я не знаю, как это понимать. Может, именно об этих листках говорил Айзек? Надеюсь, с тобой все хорошо. Мы молимся за тебя каждый день. Ну, пока».

Три или четыре страницы, вырванные из записной книжки «Молескин», которых нет в доме Огастуса Уотерса. Где бы он их для меня оставил? Приклеил скотчем к Сексуальным костям? Нет, туда он бы уже не доехал.

Буквальное сердце Иисуса. Может, он там что-нибудь оставил в свой Последний хороший день?

На следующий день я отправилась в группу поддержки на двадцать минут раньше. Я заехала за Айзеком, и мы покатили в буквальное сердце Иисуса, опустив стекла мини-вэна и слушая слитый в Интернет новый альбом «Лихорадочного блеска», который Гас никогда не услышит.

Мы спустились на лифте. Я подвела Айзека к стулу в кружке доверия и медленно обошла Буквальное сердце, проверяя повсюду: под стульями, вокруг конторки, за которой я стояла, читая надгробное слово, под столом с печеньем и лимонадом, на доске объявлений с развешанными рисунками учеников воскресной школы, изобразивших любовь Господню. Ничего. Это единственное место, где мы были вместе в последние дни, помимо дома, и либо листков здесь нет, либо я что-то упускаю. Возможно, он оставил их мне в больнице, но в таком случае их почти наверняка уже выбросили.

Совершенно запыхавшись, я села рядом с Айзеком, обреченно слушая полную историю безъяицкости Патрика и убеждая легкие, что с ними все в порядке, они могут дышать и здесь достаточно кислорода. Дренаж мне делали всего за неделю до смерти Гаса – я видела, как янтарный раковый экссудат часто-часто капает из меня через трубку, но легкие уже снова казались полными. Я так сосредоточилась на уговорах своего организма, что не сразу заметила, как Патрик произнес мое имя.

Внимание переключилось, и я спросила:

– Да?

– Как ты?

– Нормально, Патрик. Запыхалась немного.

– Ты не хочешь поделиться с группой воспоминаниями об Огастусе?

– Я хочу просто умереть, Патрик. Ты когда-нибудь хотел просто умереть?

– Да, – ответил Патрик без своей обычной паузы. – Да, конечно. Что же тебя удерживает?

Я подумала. У меня был старый готовый ответ – я живу ради родителей, потому что они будут убиты горем и останутся бездетными. Это по-прежнему оставалось своего рода правдой, но не всей и не настоящей.

– Не знаю.

– Надеешься, что тебе станет лучше?

– Нет, – ответила я. – Не поэтому. Я правда не знаю. Айзек? – спросила я. Я действительно устала говорить.

Айзек заговорил об истинной любви. Я не могла сказать, что я думаю, потому что мне самой это казалось фальшивым, а думала я о том, что Вселенная хочет, чтобы ее заметили, и я должна замечать ее как можно лучше. Я чувствовала, что должна этой Вселенной и могу оплатить этот долг лишь своим вниманием. Я в долгу перед каждым, кто уже перестал быть человеком, и перед всеми, кто еще не стал человеком. Что мой папа мне и сказал, если разобраться.

Остаток заседания группы поддержки я молчала. Патрик отдельно помолился за меня, имя Гаса затолкали в длинный список покойников – по четырнадцать на каждого из нас, мы обещали прожить сегодня как лучший в жизни день, и затем я повела Айзека в машину.

Когда я приехала, мама с папой сидели за обеденным столом за своими ноутбуками. Едва я вошла, мама резко закрыла свой.

– Что у тебя там?

– О, всего лишь разные рецепты антиоксидантов. Ну что, ИВЛ и «Новая американская топ-модель»? – спросила она.

– Я пойду полежу.

– Ты в порядке?

– Да, устала просто.

– Ты должна поесть, прежде чем…

– Мама, я категорически не голодна. – Я сделала шаг к двери, но мать меня остановила:

– Хейзел, ты должна есть. Всего несколько…

– Нет, я пойду спать.

– Нет, – запротестовала мама. – Не пойдешь.

Я посмотрела на папу. Он пожал плечами.

– Это моя жизнь, – напомнила я.

– Ты не заморишь себя голодом, потому что Огастус умер. Ты сядешь и съешь ужин.

Я отчего-то вдруг разозлилась:

– Я не могу есть, мам. Не могу, ясно?

Я попыталась пройти мимо, но мама схватила меня за плечи и сказала:

– Хейзел, ты будешь есть. Тебе нужно оставаться здоровой.

– Нет! – закричала я. – Я не буду ужинать и не могу остаться здоровой, потому что я не здорова. Я умираю, мама! Я умру и оставлю вас одних, и у тебя не будет над кем кудахтать, и больше тебя никто не назовет мамой! Мне очень жаль, но я ничего не могу с этим поделать, ясно?!

Я пожалела о сказанном, едва договорив.

– Ты меня слышала…

– Что?

– Ты слышала, что я тогда сказала твоему отцу. – Ее глаза увлажнились. – Слышала? – Я кивнула. – О Боже, Хейзел, прости меня, детка, я была не права. Это неправда. Я сказала это в минуту отчаяния. Я сама в это не верю. – Мама села, и я присела рядом, запоздало жалея, что попросту не выблевала съеденную пасту вместо того, чтобы злиться.

– Во что же ты веришь в таком случае? – спросила я.

– Пока кто-то из нас жив, я буду твоей мамой, – ответила она. – Даже если ты умрешь, я…

– Когда, – поправила я.

Она кивнула.

– Даже когда ты умрешь, я все равно буду твоей мамой, Хейзел. Я не перестану быть твоей мамой. Разве ты перестала любить Гаса? – Я покачала головой. – Как же я перестану любить тебя?

– Ладно, – ответила я. Папа уже плакал.

– Я хочу, чтобы у вас была своя жизнь, – сказала я. – Меня беспокоит, что у вас не будет жизни и вы целыми днями будете сидеть здесь без меня, объекта для заботы, смотреть в стенку и желать себе смерти.

Через минуту мама сказала:

– Я учусь онлайн в университете Индианы. Хочу получить магистерский диплом по социальной работе. Я не искала рецепты антиоксиданта. Я писала контрольную.

– Правда?

– Я не хотела, чтобы ты подумала, будто я планирую жизнь после тебя. Но если я сдам на магистра, я смогу консультировать семьи, переживающие кризис, или вести группы людей, у которых в семье случился рак, или…

– Стоп, ты что, станешь Патриком?

– Не совсем. Есть разные виды социальной работы.

Папа сказал:

– Мы оба беспокоимся, чтобы ты не чувствовала себя покинутой. Мы всегда будем рядом, Хейзел. Мама никуда не уйдет.

– Но это же отлично! Как хорошо! – Я искренне улыбалась. – Мама станет Патриком. Из нее выйдет замечательный Патрик! Она будет в сто раз лучше Патрика!

– Спасибо, Хейзел. Для меня твое мнение решает все.

Я кивнула, плача. Не в силах вынести искреннее счастье, я впервые за целую вечность плакала от радости, представляя маму в роли Патрика. Я невольно подумала о матери Анны – из нее тоже вышел бы хороший социальный работник.

Через некоторое время мы включили телевизор и начали смотреть «Топ-модель по-американски», но через пять секунд я нажала паузу, потому что меня распирали вопросы.

– А сколько тебе осталось до диплома?

– Если этим летом я на неделю выберусь в Блумингтон, то к декабрю закончу.

– Сколько же времени ты от меня это скрываешь?

– Год.

– Мама!

– Я боялась задеть твои чувства, Хейзел.

Великолепно.

– Значит, когда ты ждала меня у колледжа или с группы поддержки, ты всякий раз…

– Да, работала или читала.

– Как здорово! Если я умру, знай, я буду шумно вздыхать в раю всякий раз, как ты попросишь кого-нибудь поделиться своими чувствами.

Папа засмеялся.

– Я буду там с тобой, детка, – заверил он меня.

Наконец мы стали смотреть «Топ-модель». Папа изо всех сил старался не умереть от скуки и путал, кто из девушек кто, часто спрашивая:

– Она нам нравится?

– Нет, нет, – отвечала мама. – Анастейшу мы не любим. Нам нравится Антония, другая блондинка.

– Да они все высокие и ужасные, – отозвался папа. – Извини, что не отличаю одну от другой. – Папа потянулся через меня и взял маму за руку.

– Слушайте, вы останетесь вместе, если я умру? – спросила я.

– Хейзел, что? Детка, – мама нащупала пульт и снова нажала паузу, – что случилось?

– Просто спрашиваю, вы останетесь вместе?

– Да, конечно. Конечно, – ответил папа. – Мы с твоей мамой любим друг друга, и если мы потеряем тебя, мы пройдем через это вместе.

– Поклянись Богом, – потребовала я.

– Клянусь Богом, – произнес папа.

Я посмотрела на маму.

– Клянусь Богом, – повторила она. – А почему ты вообще об этом волнуешься?

– Не хочу разрушить вашу жизнь.

Мама нагнулась, прижалась лицом к моим всклокоченным волосам и поцеловала в макушку. Я сказала папе:

– Я не хочу, чтобы ты превратился в жалкого спившегося безработного.

Мама улыбнулась:

– Твой папа не Питер ван Хутен, Хейзел. Уж ты-то лучше других знаешь, что можно жить и с болью.

– Ладно, – сказала я. Мама обняла меня, и я не сопротивлялась, хотя и не хотела, чтобы меня обнимали. – О'кей, нажми уже на паузу еще раз.

Я съела несколько вилок ужина – макароны в виде галстука-бабочки с соусом песто – и смогла удержать пищу внутри.

На следующее утро я проснулась в ужасе – мне приснилось, что я оказалась посредине огромного озера. Я резко села в кровати, натянув трубку ИВЛ, и почувствовала на себе мамину руку.

– Хейзел, ты что? – Сердце у меня сильно билось, но я кивнула в том смысле, что все в порядке. Мама сказала: – Тебе звонит Кейтлин.

Я показала на маску ИВЛ. Мама помогла ее отстегнуть, надела мне канюлю от Филиппа, и наконец я взяла у нее мой сотовый:

– Привет, Кейтлин.

– Я звоню узнать, как ты, – сказала она. – Как у тебя дела?

– Спасибо, – ответила я. – Дела нормально.

– Тебе страшно не повезло, дорогая. Ты пережила непомерную несправедливость.

– Да, наверное, – согласилась я. Я мало думаю о своем везенье или невезенье. Мне совершенно не хотелось говорить с Кейтлин, но она затягивала разговор.

– Слушай, а как это? – спросила она.

– Когда умирает твой бойфренд? Это паршиво.

– Нет, – уточнила Кейтлин. – Быть влюбленной?

– О-о, – выдохнула я. – Это… Мне было очень приятно общаться с таким интересным человеком. Мы были очень разными, спорили о многих вещах, но он всегда был очень интересным, понимаешь?

– Увы, нет. Парни, с которыми знакомлюсь я, чудовищно неинтересны.

– Он не был совершенством. Он не был идеальным. Он не был сказочным принцем. Временами старался походить на принца, но мне он больше нравился, когда с него слетала эта шелуха.

– У тебя есть альбом его снимков и писем?

– Несколько снимков есть, но писем он мне никогда не писал. Правда, в его блокноте отсутствует несколько страниц, там могло быть что-то для меня, но, по-моему, он их выбросил или они потерялись.

– Может, он сбросил их тебе по электронке?

– Нет, уже давно бы все пришло.

– Тогда, может, они были написаны не для тебя, – предположила Кейтлин. – Что, если… Я говорю не для того, чтобы испортить тебе настроение, но что, если он написал их кому-то другому и переслал по электронной почте…

– Ван Хутен! – закричала я.

– Ты чего? Это ты так кашляешь?

– Кейтлин, ты чудо. Ты гений! Мне пора.

Я нажала отбой, перекатилась на кровати, достала ноутбук, включила его и написала Лидевью Влигентхарт.

Лидевью!

Я считаю, что Огастус Уотерс переслал несколько страниц из записной книжки Питеру ван Хутену незадолго до своей смерти. Мне очень важно, чтобы кто-нибудь их прочел. Я, конечно, тоже хочу прочесть, но, возможно, они написаны не для меня. Тем не менее эти страницы надо найти. Обязательно надо. Вы можете мне помочь?

Ваш друг Хейзел Грейс Ланкастер.

Лидевью ответила через несколько часов.