Джон Грин - Виноваты звезды

У меня болело плечо. Я боялась, что из легких пошли метастазы. Я представляла, как раковая опухоль, скользкий угорь с вероломными намерениями, прорастает в кости, оставляя дыры в моем скелете.

– «Сексуальные кости», – начал Огастус. – Скульптура работы Джоупа ван Лисхута.

– Голландец, что ли?

– Да, – подтвердил Гас. – Как и Рик Смитс. Как и тюльпаны. – Гас остановился посреди поляны с костями и снял рюкзак сперва с одного плеча, потом с другого. Расстегнул молнию, вынул оранжевое одеяло, пинту апельсинового сока и несколько бутербродов со срезанными корками, завернутых в пленку.

– А почему все оранжевое? – спросила я, не позволяя себе думать, что все это каким-то образом ведет к Амстердаму.

– Ну как же, национальный цвет Нидерландов! Помнишь Вильгельма Оранского?

– Его в школе не проходят, – усмехнулась я, стараясь скрыть острый интерес.

– Бутерброд будешь? – спросил он.

– Дай догадаюсь, – сказала я.

– Голландский сыр и помидоры. Помидоры, извини, мексиканские.

– Вечно ты разочаруешь, Огастус. Хоть бы тогда оранжевых помидоров достал!

Он засмеялся, а потом мы молча ели бутерброды, глядя, как дети лазают по скульптуре. Я не могла спросить напрямую, поэтому сидела в окружении всего голландского, неловкая и переполняемая надеждой.

В отдалении, купаясь в чистейшем солнечном свете, столь редком и драгоценном в моем городке, шумная детская компания превратила скелет в игровую площадку, перепрыгивая через искусственные кости.

– Вот что мне в этой скульптуре нравится, – начал Огастус, подержав незажженную сигарету двумя пальцами, словно стряхивая пепел, и сунув ее обратно в рот. – Во-первых, кости достаточно далеко друг от друга, и ребенок не может устоять перед желанием попрыгать между ними. Ему хочется непременно пропрыгать всю грудную клетку до черепа. Во-вторых, скульптура своей сутью побуждает младость играть на костях. Символические резонансы можно приводить бесконечно, Хейзел Грейс.

– Любишь ты символы, – сказала я, надеясь повернуть разговор к обилию голландских символов на нашем пикнике.

– Да, кстати, об этом. Ты, наверное, думаешь, почему приходится жевать сандвич с плохим сыром и пить апельсиновый сок и почему я надел фуфайку с голландцем, занимающимся спортом, который я не люблю.

– Ну, эти мысли приходили мне в голову, – согласилась я.

– Хейзел Грейс, как многие дети до тебя – и я говорю это с большой любовью, – ты потратила заветное Желание поспешно, не думая о последствиях. Мрачная Жница смотрела тебе в лицо, и страх умереть с Желанием в пресловутом кармане заставил тебя ткнуть пальцем в первое, что можно исполнить. И ты, как многие другие, выбрала бездушные искусственные удовольствия тематического луна-парка…

– Вообще-то поездка была прекрасная. Я видела Гуфи и Минни…

– Я не закончил внутреннего монолога! Я его записал и заучил, будешь мешать, собьюсь, – перебил меня Огастус. – Пожалуйста, жуй свой сандвич и слушай. – Бутерброд оказался невероятно черствым, но я улыбнулась и откусила с краешка. – Ладно. На чем я остановился?

– На искусственных удовольствиях.

Он убрал сигарету в пачку.

– Правильно, на бездушных искусственных удовольствиях тематического луна-парка. Но позволь мне доказать, что настоящие герои Фабрики Желаний – это молодые мужчины и женщины, которые ждут, как Владимир и Эстрагон ждут Годо[6] или хорошие христианские девушки – свадьбы. Эти молодые герои ждут стоически, без жалоб, когда сбудется их единственное заветное желание. Конечно, оно рискует никогда не исполниться, но они хотя бы могут спокойно почить в могиле, зная, что внесли свою лепту в сохранение идеи Заветного Желания. С другой стороны, что, если оно осуществится? Что, если ты поймешь, что твое заветное желание – посетить гениального Питера ван Хутена в его амстердамском изгнании, и истинно возрадуешься, что не истратила свое Желание раньше?

Огастус замолчал и молчал довольно долго. Я рассудила, что внутренний монолог закончился.

– Но я уже использовала свое Желание, – напомнила я.

– А-а, – протянул он. И после артистически выдержанной паузы добавил: – Зато я свое не истратил.

– Правда? – Я была поражена, что Огастус попал в кандидаты на Желание, притом что он уже снова ходит в школу и у него целый год ремиссия. Нужно быть очень больным, чтобы фонд «Джини» поманил тебя Желанием.

– Я получил его в обмен на ногу, – пояснил он. Солнце светило прямо ему в лицо, он щурился, чтобы смотреть на меня, отчего его нос прелестно морщился. – Учти, я не собираюсь отдавать тебе мое Желание. Но у меня тоже появился интерес встретиться с Питером ван Хутеном, а без девушки, познакомившей меня с его книгой, встречаться с ним нет смысла.

– Решительно никакого, – подтвердила я.

– Я поговорил с людьми из «Джини», они меня поддержали. Сказали, в Амстердаме в начале мая просто сказка. Предложили уехать третьего мая, а вернуться седьмого.

– Огастус, это правда?

Он потянулся ко мне и коснулся щеки. Секунду я думала, что он меня поцелует. Я напряглась, и, видимо, он заметил, потому что убрал руку.

– Огастус, – обратилась я, – ты не обязан для меня этого делать.

– Еще как обязан, – сказал он. – Я осознал свое заветное желание!

– О Боже, ты самый лучший человек на свете, – восхитилась я.

– Ты небось говоришь это всем парням, которые финансируют тебе заграничные поездки, – ответил он.

Когда я вернулась, мама складывала постиранное белье и смотрела телешоу «Взгляд». Я рассказала ей, что тюльпаны, голландский скульптор и все остальное означают: Огастус использовал свое Желание, чтобы отвезти меня в Амстердам.

– Это слишком, – сказала мать, качая головой. – Мы не можем принять такое практически от незнакомца.

– Он не незнакомец. Он мой второй лучший друг.

– Помимо Кейтлин?

– Помимо тебя, – поправила я. Это была правда, но я сказала это, потому что хотела поехать в Амстердам.

– Я спрошу у доктора Марии, – ответила мать через секунду.

Доктор Мария сказала, что мне нельзя в Амстердам без взрослого, хорошо знакомого с моим случаем. Это означало либо маму, либо саму доктора Марию (папа имел о раке примерно такие же представления, как я, – неполные и туманные, как об электрических цепях и океанских приливах, зато мама знала о дифференцированной карциноме щитовидной железы у подростков больше, чем многие онкологи).

– Значит, поедешь ты, – сказала я. – «Джини» оплатит. «Джини» всегда при деньгах.

– Но твой отец, – начала мать, – он без нас соскучится. Это будет нечестно по отношению к нему, а отпуск он взять не может.

– Ты что, шутишь? Папа будет только рад несколько дней смотреть телешоу не о мечтающих стать моделями, каждый вечер заказывать пиццу и есть ее с бумажных полотенец, чтобы не мыть тарелки.

Мать засмеялась. Мало-помалу она загорелась идеей и начала набирать в телефоне список дел. Надо позвонить родителям Гаса и поговорить с представителями «Джини» о моих медицинских нуждах, узнать, заказали они нам уже отель и какие путеводители лучше – надо подготовиться, ведь у нас будет всего три дня. У меня заболела голова, поэтому я проглотила две таблетки эдвила и решила вздремнуть.

Но сон не шел, поэтому я просто лежала в кровати, вспоминая пикник с Огастусом. Я не могла забыть момент, когда я напряглась от его прикосновения. Нежная фамильярность отчего-то покоробила. Я подумала, может, виной тому излишняя срежиссированность всего мероприятия? Огастус превзошел сам себя, но на пикнике все было немного чересчур, начиная с сандвичей, которые метафорически резонировали, но оказались несъедобными, и заканчивая вызубренным внутренним монологом, предварившим разговор. Все это только внешне казалось романтичным.

Правда в том, что я не хотела, чтобы он меня целовал, – так, как полагается хотеть подобные вещи. Он, конечно, красавец. И меня к нему тянет. Я думала об Огастусе в этом смысле, если говорить жаргоном средней школы, но реальное, состоявшееся прикосновение… оказалось чем-то не тем.

Я поймала себя на неприятном волнении – неужели придется с ним целоваться, чтобы попасть в Амстердам? Думать об этом не хотелось, потому что а) по идее об объятиях Огастуса полагалось мечтать безо всяких вопросов и б) целовать кого-то за бесплатную поездку слегка напоминает проституцию, а я должна признаться: не считая себя особенно хорошим человеком, все же не предполагала, что первые шаги на романтиче ской почве станут у меня продажными.

С другой стороны, он же не попытался меня поцеловать, только дотронулся до моей щеки, и это даже не было сексуально. Его движение не было призвано вызвать возбуждение, но оно все-таки было обдуманным, потому что Огастус Уотерс не признает импровизаций. Так что же он пытался передать? И почему я не захотела это принять?

В какой-то момент я поняла, что рассматриваю ситуацию с позиции Кейтлин, поэтому я решила послать ей сообщение и попросить совета. Она тут же позвонила.

– У меня проблема с парнем, – сказала я.

– Потрясающе! – отозвалась Кейтлин.

Я рассказала ей все, включая неловкое прикосновение к щеке, умолчав лишь об Амстердаме и имени Огастуса.

– Ты уверена, что он красавчик? – спросила она, когда я закончила.

– Абсолютно, – ответила я.

– Спортивный?

– Да, он прежде играл в баскетбол за школу Нортсентрал.

– Вау! А где вы познакомились?

– В этой жуткой группе поддержки.

– Хм, – задумалась Кейтлин. – Слушай, чистое любопытство: сколько ног у этого парня?

– Одна целая четыре десятых, – сообщила я с улыбкой. Баскетболисты в Индиане люди знаменитые, и хотя Кейтлин не ходила в Норт-сентрал, круг ее общения был поистине безграничен.

– Огастус Уотерс, – заключила она.

– Может быть.

– Боже мой, я видела его на вечеринках! Я бы ему все сделала… ну, не теперь, когда я знаю, что ты им интересуешься. Но, сладчайший Боже, я бы прокатилась на этом одноногом пони по всему коралю!

– Кейтлин! – предупредила я.

– Прости. Считаешь, он должен быть сверху?

– Кейтлин! – воскликнула я.

– О чем мы говорили? А, да, ты и Огастус Уотерс. Слушай, а ты не того, не той ориентации?

– Откуда мне знать?.. Он мне определенно нравится.

– Может, у него некрасивые руки? Иногда у красивых людей безобразные руки.

– Нет, руки у него удивительной красоты.

Через секунду Кейтлин спросила:

– Помнишь Дерека? Он со мной расстался на той неделе, решив, что между нами глубоко внутри есть какая-то фундаментальная несовместимость и мы лишь сделаем себе больнее, если не остановимся. Он назвал это предупредительным кидком. Может, у тебя тоже предчувствие, что у вас фундаментальная несовместимость и ты предупреждаешь предупредительный кидок?

– Хм, – сказала я.

– Я просто думаю вслух.

– Сочувствую насчет Дерека.

– О, я об этом уже забыла. Мой рецепт – коробка мятного печенья девочек-скаутов и сорок минут.

Я засмеялась:

– Ну что ж, спасибо, Кейтлин.

– Если решишь с ним закрутить, я буду ждать сладострастных подробностей.

– Обязательно, – сказала я. В трубке послышался звук поцелуя. – Пока, – попрощалась я, и Кейтлин нажала отбой.

Слушая Кейтлин, я поняла – у меня не было предчувствия, что я задену чувства Гаса. У меня возникло послечувствие.

Я открыла ноутбук и задала в поиск Каролин Мэтерс. Внешнее сходство было поразительным: такое же круглое от стероидов лицо, тот же нос, примерно та же фигура. Но глаза у нее были темно-карие (у меня зеленые), и она была смугла, как итальянка.

Тысячи, буквально тысячи людей оставили соболезнования на ее странице. Я просматривала бесконечный перечень тех, кто тосковал по ней. Их было так много, что у меня ушел час, чтобы найти, где начинались сообщения «Мне очень жаль, что ты умерла» и заканчивались «Молюсь за тебя». Она скончалась год назад от рака мозга. Я посмотрела фотографии. Огастус был на многих ранних снимках: показывал, выставив большие пальцы, на неровный шрам поперек ее бритой головы, держал ее за руку на игровой площадке больницы «Мемориал» – оба стояли спиной в кадр, целовал, пока Каролин держала камеру на отлете, поэтому на снимке получились только их носы и закрытые глаза.

Дальше шли снимки Каролин до болезни – эти фотографии постмортем разместили ее друзья: красивая широкобедрая девушка с прекрасными формами и длинными прямыми траурно-черными волосами, падавшими на лицо. До болезни я мало походила на здоровую Каролин, но наши раковые ипостаси могли сойти за сестер. Неудивительно, что Огастус уставился на меня с первой минуты.

Я продолжала возвращаться к сообщению, отправленному на стенку Каролин два месяца назад – через девять месяцев после того, как девушки не стало: «Тоскуем по тебе. Боль не ослабевает. Мы все словно получили незаживающие раны в твоей схватке, Каролин. Я скучаю по тебе. Я тебя люблю».