Боже мой. Он говорит обо мне.

Я прекращаю дышать.

— Ох, боже, — взвизгиваю я, поражаясь, как это делает Пич. Твою мать. Я бы не сказала, что наехала на него… Разве так было? — Как я сожалею! — Я глупо улыбаюсь. — В общем…

— Ага, я даже сорвался на этой женщине. После я так жалел об этом… В тот день я упустил клиента, да еще и подхватил кошмарную простуду, так что уже был в отвратительном настроении. Самое забавное, что идея той части рекламного фото, что она оскорбляла больше всего — модель в бессмысленном бриллиантовом купальнике — даже не моя, это была идея отца! Я вроде как даже согласен с ней, что это смешно.

Моя челюсть прямо-таки падает. Поверить не могу. Лео Фросту жаль, что он был таким грубым на презентации. Он был простужен. Бриллиантовое бикини даже не было его идеей.

— Ох, я уверена, вся твоя реклама чудесная, — говорю я ровно, пытаясь не выдать удивление.

— Думаю, она достигает своей цели. — Лео пожимает плечами, останавливаясь перед «Портретом музыканта». — «Управляй и оживай» была номинирована на премию лондонской рекламной ассоциации, так что не может быть такой уж плохой.

Благодаря своему исследованию я уже знаю об этой номинации, но изображаю шок и удовлетворение от того, как умен мой спутник.

— Ого!

Лео пожимает плечами, создавая впечатление скромного мужчины.

— Будет один из показных смехотворных балов с дресс-кодом и ужином. Это моя первая номинация, потому, понимаешь, довольно волнительно.

— Это впечатляет. — Я складываю ладони вместе. — Твой отец, должно быть, гордится тобой.

При упоминании отца Лео тяжело сглатывает и резко меняет тему.

— Расскажи мне больше о твоей работе, Люсиль.

Моей работе? Ой. Я не могу рассказать Лео, что я писатель. Он может обнаружить связь с презентацией и понять, что девушка, которая назвала его пенисовым принцем — я. Это слишком важный момент, чтобы импровизировать на месте, нужно будет обсудить это с бабушкой.

Я делаю вид, что отвлекаюсь одной из картин.

— Эта — прекрасна, — говорю я, уставившись на полотно под названием «Мадонна в скалах». Стоит мне приглядеться, и я осознаю, что она действительно прекрасна. Вообще-то, дух захватывает. Не знаю, почему — дело может быть в сложности, внимании к деталям или в световом акценте на коже. Не знаю, как пояснить, я же не сведуща в искусстве, как Лео Фрост. — Обожаю ее, — бормочу я.

Лео одаривает меня долгим взглядом.

— Это была любимая картина моей мамы.

— Была? Она передумала? — я посмеиваюсь.

— Я о том, что это была ее любимая картина до ее смерти. Она назвала меня в честь художника Леонардо. Я часто прихожу посмотреть на нее. Вероятно, даже чаще, чем следует.

У меня перехватывает дыхание.

Мама Лео умерла?

Этого я не ждала. Это не очень вписывается в теорию о «счастливчике по жизни», которую я себе про него надумала.

— Боже, мне так жаль, — отвечаю я инстинктивно. Слова прозвучали сухо и не передали того, что я, как никто другой, понимаю, каково это. Он едва заметно пожимает плечами, а в глазах на мгновение возникает чувство, которое я узнаю без промедления. Его я видела давным-давно, когда смотрелась в зеркало. Чувство потери. — Моя мама тоже умерла, — говорю я, усаживаясь на скамейку рядом с нами. — Когда мне было восемнадцать.

Мне не следовало говорить ему это.

Я никому об этом не говорю.

Я его даже не знаю.

— Блядь, мне жаль это слышать, Люсиль. Я тоже был молод — пятнадцать. — Он подсаживается ко мне и грустно улыбается. — Паршиво, да?

Он берет меня за руку и легонько ее сжимает. Я ощущаю тепло и силу. В груди щемит. Я знаю, что, по идее, должна сегодня копнуть глубже, но все это кажется слишком личным. И хотя он может быть единственным знакомым мне человеком, понимающим, каково это — потерять маму, даже после всего сказанного и сделанного Лео — незнакомец. Я не должна была говорить ему о себе правду. Я забираю свою руку и кладу ее на колено. Мне нужно рассеять меланхоличное настроение, растекшееся по залу словно масло. Но я не знаю, что сказать. Что, черт подери, говорят, когда кто-то рассказывает о смерти своей мамы? Прежде мне не приходилось бывать по эту сторону баррикад. Если бы это была реальная жизнь, я бы поступила одним образом. Но это работа. Я дала обещание смириться и держаться.

— Думаю, она бы гордилась твоей номинацией, — выдавливаю я с улыбкой.

Лео крутит ножку бокала с шампанским.

— Знаешь, я не уверен в этом. Она безумно любила отца, но ненавидела коммерческое искусство, считала, что оно бездушное… — Он поворачивается лицом ко мне. — Хочешь посмеяться?

— Всегда.

— Иногда меня беспокоит, что мама была бы разочарована, узнай она, что я присоединился к отцовскому бизнесу. Будто я подвел ее.

— Это не смешно, — качаю я головой. — Мамы умеют забраться под кожу, даже если их больше нет с нами. Тебе же нравится то, что ты делаешь?

— У меня получается, я полагаю. Знаешь, мама всегда хотела, чтобы я стал художником. Когда мне было четырнадцать, я выиграл школьное художественное соревнование и никогда не видел ее более гордой.

Он кажется тоскующим. Я вспоминаю набросок лодки.

— Тогда почему ты не займешься этим? — Я пожимаю плечами. — Будь художником. Если это то, что ты любишь. У тебя достаточно таланта.

Лео громко гогочет, и из-за этого взрыва хохота я даже подскакиваю. Он проводит рукой по волосам, взъерошивая уложенную челку, и та больше не выглядит так строго.

— Ах, нет, это всего лишь несбыточная мечта, так, мысли перед сном. Не относящиеся к реальности. Мои наброски так себе, а в «Вулф Фрост» я отлично справляюсь. Однажды отец передаст мне компанию, и ни один мужчина не станет воротить нос от подобной перспективы. У меня все предопределено. Я очень счастливый человек.

Он награждает меня уверенной улыбкой. Эту улыбку я видела на снимках папарацци. Но на мгновение она дрогнула.

— Только потому, что тебе что-то дают, не значит, что ты должен это принимать, — говорю я тихо. — Мы оба знаем, что жизнь слишком коротка и непредсказуема, чтобы не делать то, чего желаешь на самом деле.

Я задумываюсь о том, чего хочу я. Милая вилла на пляже в отдаленном местечке. Но на этот раз картинка выглядит подернутой дымкой, не такой четкой, как обычно.

Лео медленно кивает.

Я изучаю его надменные черты лица, его слегка длинноватый нос, высокие скулы, подбородок, как у телезвезды, длинные ресницы, умные зеленые глаза, и нарушает пропорциональность черт лишь пролегшая между бровями складка. Хм-м. Это часть игры? Какой-то ход с «беспокойной душой», чтобы я захотела переспать с ним? Судя по словам Валентины, в случае с Лео ни в чем нельзя быть уверенной… Но он точно не стал бы задействовать смерть матери. Даже отъявленный мудак не стал бы так делать.

Лео приближается ко мне и подталкивает меня плечом.

— Итак, Роуз была твоей мамой? — спрашивает он низким голосом. — Женщина из твоих стихов.

Внезапно сердцебиение ускоряется. Становится слишком быстрым. Я не хочу отвечать на этот вопрос. И уж точно я не хочу говорить о своей маме с Лео Фростом.

— Ты погляди, наши пятнадцать минут прошли! — восклицаю я так громко, что эхо отскакивает от стен еще трижды. Я поднимаюсь со скамейки с ослепительной улыбкой. — Нам, вероятно, следует спуститься, — говорю я немного спокойнее. — Не хотелось бы навлечь на себя гнев Теренса!

— Оу. — Лео кажется испуганным. Он тоже поднимается и следует за мной через арку. — Ну да, конечно. Теренс может быть устрашающим, когда не исполняет указания. Прямо как Халк. Наверное, продолжим разговор в другой раз?

Нет, если я что-нибудь придумаю.

Но я этого не говорю. Вместо этого я энергично киваю, как открытая и участливая спутница, какой и должна быть.

Пока мы ждем вызванный лифт, чтобы вернуться на первый этаж, я размышляю о цели сегодняшнего свидания. Расположить Лео к тому, чтобы он поделился своими надеждами и мечтами.

Как мне, черт подери, сделать это, если он отрекся от них?

Дневник Роуз Бим

21 Июня 1985

Возобновление клятв прошло великолепно. Увидев, как мама с папой любят друг друга, я поняла, что приняла правильное решение быть честной насчет Тома. Он явился на вечер в строгом смокинге, который, без сомнений, одолжил. Было странно видеть его в неяркой одежде, и как только он приехал, мне сразу стало ясно, что ему предельно некомфортно. Я представила его родителям как моего парня, и хотя у мамы расширились ноздри, все прошло так, как мне и представлялось, сцену никто не закатывал. Папа пожал Тому руку и пригласил его завтра на ужин. Том был взволнован, да и я тоже. Найджел Пембертон весь вечер стрелял в меня многозначительными взглядами. Том посчитал, что это уморительно, и мы не могли перестать хихикать. Бедный Найджел.

 

Глава двадцать шестая

Если вы будете следовать моим советам и инструкциям, то мужчиной вашего сердца захочет стать не один Достойный Джентльмен, потому кому-то придется отказать. Сделайте это сочувственно, с добротой и уважением. Сердце — хрупкий орган, и обращаться с ним нужно соответственно.

Матильда Бим, руководство «Любовь и Отношения», 1955

Когда выставка работ Ван Гога подходит к концу, мы выходим в теплую ночь и через Трафальгарскую площадь возвращаемся к шумной дороге, где дожидаемся вызванную Лео машину, чтобы та доставила меня домой. Пока мы ждем, я наблюдаю за ближайшими фонтанами, разукрашенными яркой разноцветной подсветкой. Мерцающие струи воды почти гипнотизируют, и не потому, что я все-таки пила шампанское, чтобы приглушить неприятные ощущения, вызванные глубоким разговором со смыслом. Я фыркаю себе под нос, и звук уносит порыв легкого ветра.

Лео медленно разворачивает меня, тянется к очкам, мостящимся у меня на голове, и забирает их, чтобы надеть на себя. Смотрится нелепо.

— Люсиль, я в них сексуальный? — спрашивает он как ни в чем не бывало. — Я прямо чувствую, что выгляжу сексуально.

— Очень сексуально, — отвечаю я, посмеиваясь.

— Так и знал. — И в очках от «Шанель» с оправой «кошачий глаз» он, широко расставив руки, идет по улице подчеркнуто мужественной походкой. В это время нас минуют туристы среднего возраста. — Приветствую, — здоровается с ними Лео низким, хорошо поставленным голосом. — Прелестный вечер.

Пара испуганно торопится прочь, бормоча что-то о Лондоне и отклонениях.

Я хихикаю. Я правда не собиралась искренне смеяться над чем-то, что сделает Лео… Но должна признать, он забавный. Да и какое облегчение — наконец посмеяться после созданной наверху, в зале да Винчи, атмосферы уныния.

Сняв очки, Лео возвращает их и становится передо мной.

— Ты мне нравишься, — признается он, как будто ставит перед фактом, а за его спиной тем временем проносится красный автобус.

— Ох, Лео, ты мне тоже нравишься! — отвечаю я незамедлительно мягким голосом с хрипотцой.

Он улыбается, прищурившись.

— Ты другая. То есть… отличаешься от всех, с кем я когда-либо…

Спал?

— …виделся. Мне уютно с тобой, и мне это нравится. Ты уникальная и… И необычная.

Необычная. Снова это слово. Черт, из-за винтажной одежды и милого и старомодного поведения он думает, что я какая-то мечтательная фея-маньячка. Что-то типа нежной Зоуи Дешанель57 в причудливых платьях и шляпках. Если бы это не было такой сильной промашкой, ты было бы страшно смешно.

Я поднимаю на Лео взгляд и прикидываюсь скромной.

— Спасибо. Очень мило с твоей стороны.

Он подходит ближе и заправляет мне за ухо локон.

— Я серьезно, Люсиль. Мне нравится, какая… какая ты настоящая. В этом городе так много лжедрузей, людей, которых волнуют только статус, деньги, где их могут с тобой увидеть и кто твой чертов отец. Ты же… не такая. Ты — это ты. Ты хоть понимаешь, как это оживляет?

О мой бог.

— И я не хочу словить Тома Круза58, — продолжает Лео, убирая руки в карманы брюк. — Особенно учитывая, что у нас было всего три встречи, но… Я подумал, что должен сказать тебе, чтобы ты просто знала, насколько мне нравишься. И я не часто такое чувствую. Точнее… никогда. Это все, честно.

Лео вытаскивает руки из карманов, берет за руку меня и указательным пальцем водит по моей ладони туда-сюда. Затем легко пожимает плечами и застенчиво смотрит мне в глаза.

— Думаешь, это бред?

Либо Лео Фрост величайший на свете актер… либо он нервничает? Он кажется нервным.

В груди появляется странное чувство. Трепещущее. Как изжога, но не совсем неприятное.