В этот день часто вспоминались диалоги с Блондинкой. Она упорно не хотела покидать его голову, а все происходящее вокруг либо напрямую, либо косвенно напоминало о Ней: начиная от песен, что попадались, как назло, те, что когда-то связывали их, заканчивая спортивными новостями, что для фона мелькали в беззвучном телевизоре, которые акцентировали свое внимание на хоккее, что так Ей понравился, когда они однажды вместе сходили на один из матчей. Поначалу это забавляло Андрея, но с каждым следующим «напоминанием» становилось все неприятнее внутри, а все вокруг начинало потихоньку раздражать.

– А знаешь, что больше всего взрывает? Что не обманываю ни тебя, ни себя и не сотрясаю воздух. А когда нарушу хоть что-нибудь из этого, дай знать, я в тот же момент уйду из твоей жизни. Я далеко не идеален, но не позволю, чтобы ты пережила неидеальность моего отношения к тебе. И пока так, никогда не смей мне запрещать или просить не дарить тебе мороженку!

– Ха-ха, хорошо, не буду. Почему ты так добр ко мне?

– Я просто пытаюсь превзойти себя вчерашнего, каждый раз просыпаясь с твоим именем. Это не сложно.

– Мне нравится, когда ты такой.

– Какой?

– Серьезный. Люблю тебя слушать и читать. В то же время милый и романтичный.

– Прямо, невостребованная ахуенность. Ко мне можно много подобрать эпитетов.

– И одну меня…

– Точно…

–Приехал бы, я бы тебя обогрела, накормила и составила тебе компанию.

– Обогреть, накормить и составить компанию могут мне много женщин. Я хочу, чтобы меня ждали.

– Это заявка на победу.

Подобным образом развивались и заканчивались все диалоги с Блондинкой. Невероятно страстный и элегантный флирт прослеживался в них, который в ту же секунду мог обрываться холодной репликой, показывая Ее нежелание брать на себя какую-то ответственность за то, что она делает с мужчиной. Это можно было бы даже расценить как игру со стороны девушки: игру, в которой Она всегда будет победительницей, а сам процесс будет настолько долгий, насколько Она пожелает, при этом всегда гарантировано приятный, потому что Андрей не скупился на изощренные признания и оригинальные, порой на грани фола, комплименты. Однако складывалось впечатление, что Блондинка слишком искренняя, чтобы так тянуть душу из ухажера, а глаза Ее до последнего мерцали маячными огнями, на которые так стремительно и, несмотря ни на что, плыл айсберг Андрея. Подобные диалоги оставляли страстное и интимное настроение даже после того, как Блондинка тогда возле университета озвучила, что Андрей «не ее человек». Сам Андрей испугался тогда только одного, что у Блондинки хватило ража и отчаянности сотворить то, что Она сотворила и не хватит смелости признаться в том, что Она была не права. Он же не верил в то, что Ее глаза лгут ему, горя столь искренне и горячо, а Ее руки втирают в него фальшь и медленно действующий яд обмана в те редкие минуты, что касались его.

Почему Блондинка так себя вела после «точки», что была Ею поставлена, Она не могла объяснить или этого не хотела. Порой было видно, что девушку захлестывают бунтующие штормы и землетрясения внутри себя, но Она безуспешно пыталась сохранить гармоничный и спокойный вид, хотя Ей из раза в раз это не удавалось. Понять же, в чем кроется причина, руководствуясь логикой и цепочкой рассуждений, также было столь безуспешно, сколь пытаться согреться мокрым шерстяным свитером. Так или иначе, Андрей, плюнув на последние обглодки здравого смысла, продолжал ухаживать за Блондинкой, а та ему это позволяла, иногда даже давая возможность почувствовать, что вот-вот маленькие невиданные человечки в Ее голове устранят сбой программы, отвечающий за роль Андрея в Ее жизни, и все встанет на свои места. Но из раза в раз, когда ситуация начинала захватывать Блондинку с головой, приводя Ее губы к его губам, а руки в ласкающих мягких прикосновениях к лицу Андрея, вновь происходил очередной скачок смены вектора поведения.

Бар был пуст, Андрей изрядно вкидан, а у бармена, казалось, еще длиннее стала щетина на лице. Начинала сильно болеть голова, потому что пился Андрей уже долго, миновав «точку невозврата», когда человек либо ужирается окончательно и просто вырубается, или, перетерпев и закусив этот момент, остается в состоянии опьянения, но с более-менее мыслящей, но уже гудящей головой. Часовая стрелка биологических часов Андрея показывала «похмелье», минутная – «вискИ», а секундная – «вИски».

– Так, все. Праздничек окончен, всякая, в гости приглашенная, хуйня в моей голове может расходиться, а я залью свечи вискарем. – Андрей ударил двумя ладонями по стойке, одновременно с чем его голова провисла, как у отчаявшегося каторжника при виде ждущего его кнута, а глаза уже еле открывались.

– Как себя чувствуешь?

– Хочется расстреляться. Поэтому, думаю, самое верное – найти сейчас какую-нибудь страшную шкуру, обдолбаться с ней героином, кончить в нее, а через девять месяцев посмотреть, кто страшнее: мамка или то, что получилось.

– Ты омерзителен, вали из моего бара! – Бармен засмеялся, но дал понять, что Андрею стоит остановиться с выпивкой.

Сквозь сон уже слышался трамвай. В кровати было тепло и уютно, а подушка заботливо держала голову, лаская собой левую щеку спящего. На его лицо можно было бы по-разному отреагировать. Мать, увидев бы его, разрыдалась в переживаниях за то, как выглядит сынок; отец бы тряхнул за грудки, но после поставил бутылку пива; жена бы устроила разбор полетов; а незнакомец бы просто посмеялся над комичностью и шаржеобразностью выражения лица спящего. Красная от непонятной алкогольной кожной пигментации, молодая, неестественным образом деформированная морда, утопив свою левую часть в подушке, лежала, чуть пустив слюну из приоткрытых, слегка вытянутых в трубочку губ, и сколь тихо вдыхала относительно свежий комнатный воздух, столь сипло извергала отвратительный спиртовой перегар. Уже на этой стадии пробуждения чувствовалась гулкая и непобедимая боль в висках, нараставшая с каждым следующим выдохом, который все ближе вел к пробуждению Андрея. Хотелось сделать все, что угодно, только бы не просыпаться. Даже после того, как сознание окончательно вернулось к лежащему, а его болезненные красные глаза открылись и уставились вперед, лицо ничуть не изменилось, не позволив ни одной мышце дернуться на себе.

Глаза холодно и удрученно повернулись к входной двери в комнату. Это заставила сделать первая раздражающая слух мелодия домофона. Не успел Андрей моргнуть, как домофон вновь раздался звоном. Виски еще сильнее загудели, а молодой человек продолжал лежать в кровати и молча смотреть на дверной косяк, за которым уже в третий раз орал звонок. Андрей, было, уже себя поймал на мысли, что нужно бы подойти и ответить, но на середине четвертого повторения мелодия характерно для сброса вызова оборвалась. Глаза вернулись в исходное положение, и взгляд облокотился на впереди стоящую стену. Так меньше болит голова. Мелькнула мысль, что можно даже попробовать еще раз заснуть, но в этот момент снова раздался звонок домофона. Молодой человек по уже обхоженной тропе к дверному косяку пустил свои глаза. Лицо продолжало лежать мертвым камнем на подушке, не выражая никаких эмоций. Звонок повторился, что начало уже откровенно раздражать и заводить лежащего. На третий вызов Андрей подскочил с кровати и быстрой походкой направился к входной двери, прокручивая в голове, как бы сейчас не сорваться на очередную бабулю, дважды ошибочно набравшую не тот номер квартиры. Поспев к трубке домофона, мужская рука резко с пластмассовым хрустом сорвала ее с места, но в последний момент за что-то зацепила и выронила. Белоснежная трубка полетела вниз и спружинила на проводе, ударившись об стену. В момент, когда Андрей наклонился, чтобы ее поднять, он пожалел, что вообще встал с кровати. Кровь прилила к вискам и ударила по ним залпом тысячи орудий. Нос в момент отложило, а перегар, что вырывался изо рта, показался еще более спиртяжным и отвратительным. Андрей уже с откровенной злобой поднес к уху трубку и нервным баритоном произнес: «Да! Слушаю». Ответом наградила его тишина. Он еще пару раз подал признаки своего присутствия у аппарата и с силой, будто желая втереть трубку в телефонную базу, повесил ее на крючок. Шепотом, потому что голосом говорить было больно, он произнес несколько несвязанных нецензурных слов и направился обратно в спальню. У самой кровати его остановил вновь звонок в домофон. Степень негодования держащегося за виски было невозможно передать. Но на этот раз он с невероятным хлоднокровием в глазах и завораживающим спокойствием в каждом движении тела направился к трубке. Он напоминал зверя, который совладал со своими эмоциями после двух неудачных попыток поймать жертву, но сейчас готового выточить каждое движение, и, попадись она в его лапы, он ее разорвет в ту же секунду на клочья. Звонок не успел в третий раз прозвинеть, как Андрей поднес телефонную трубку к уху. Он решил ничего не говорить: пусть первым начнет тот, кто последние пять минут его, и без того погибающего от похмелья, пытался добить своими звонками.

Его тело оперлось о стену, связующем звеном между которыми выступала рука, держащая трубку у уха. Глаза сонно были закрыты, дышать Андрей пытался носом, чтобы стабилизировать то учащенное, то куда-то пропадающее сердцебиение. Вторая рука распахнулась в ладони перед лбом так, что большой палец сжимал левый висок, а средний – правый, пытаясь хоть как-нибудь усмирить головную боль. На другом конце провода послышался голос, но было совершенно ничего не слышно, и даже не представлялось возможным разобрать женщине или мужчине он принадлежит. В этот момент проезжал мимо трамвай, а собеседник, вероятно, не очень близко стоял к микрофону. «Еще раз»– очень спокойно, но грубовато вырвалось из ничуть не шелохнувшегося и не изменившегося в лице Андрея. Судя по звуку, трамвай отъехал на значительное расстояние, а собеседник ровно этого и ждал, потому не торопился вновь говорить.

В следующее мгновение у Андрея распахнулись глаза, и в них уже было невозможно увидеть ни похмельного, ни уставшего, ни чем-то отягощенного занавеса. Взгляд казался по-щенячьи восторженным и растерянным, и по-рыбье глупым и ватным. Локоть моментально оттолкнулся от стены, заставив энергию, перешедшую в кисть, дернуть голову, возвращая ее в нормально положение. Височная боль куда-то пропала, но показалось, что она исчезла, потому что сердце просто-напросто остановилось и перестало подавать кровь к вискам. Торс в момент по-солдатски приосанился, но ноги начали предательски мяться на месте. В целом, вид у Андрея был по-утреннему отвратительный, но безумно трогательный в своей искренней несуразности и тупости выражения лица. Обычно женщины и называют это словом «милый». Андрей вмиг стал «Милым».

Но в то же мгновение его швырнуло в холодной пот, а в глазах полетели черные точки, становясь все больше и больше и стремительно гася свет вокруг. Голова закружилась, воздух потяжелел, тело пошатнулось, но успело вытянуть руку и опереться на стену. Тут же ноги и руки ослабели и начали неметь и колотиться от дрожи, а в ступнях и кистях почувствовался леденящий холод, но тело зудело от жара. Глаза пытались судорожно проморгаться, но каждый следующий раз открываясь, все меньше перед собой видели. Челюсть сжалась с невероятной болью и силой, чтобы не потерять сознание, но уже было понятно, что долго она так не продержится. Сердце упорно не хотело начинать снова биться, виски предательски не болели. Оставался последний выдох…

– Ты…

– Я!

И вновь его виски гудят от виски…