— Но вы были влюблены в эту Агнессу? — спросил Сверчок.

— До встречи с одной благородной девицей здесь, в Греции, — торжественным тоном ответил Тирант, — я не был влюблен ни в одну женщину, ни в одну девицу, ни в одну вдову и ни в одну монахиню.

— Но что же пес? — не отставал Сверчок.

— Этот пес бросил мне вызов по всем правилам: он укусил меня и стал ждать, что я соглашусь с ним биться. И, видит Бог, я отбросил меч и копье, дабы не иметь перед этим псом никакого преимущества, и сражался с ним лишь тем оружием, которым наделила нас обоих природа, то есть крепостью мышц и зубами.

— И что же?

— Я жив, — коротко ответил Тирант.

— А пес?

— Он был побежден.

— Воистину, я много видел и собак, и людей, и лошадей, — сказал паж Сверчок, — но никогда не доводилось мне слышать о таких удивительных собаках, каких вы, ваша милость, повидали в Англии!

* * *

Огромная армия была готова выступить. Под стенами Константинополя был произведен грандиозный смотр всем войскам. Стены эти высились так внушительно, что казались воистину библейскими, словно были возведены по слову самого Господа. И войска, что шествовали рядом с этими стенами, казались сошедшими со страниц часослова, где тонкие рамки с трудом удерживают внутри миниатюры густую мешанину движущихся воинов. Ныне же как будто гремел с небес глас Божий, и все миниатюры, иллюстрирующие Книги

Царств, распахнули ворота и выпустили на волю воинов и героев.

На конях сидели рыцари, полностью вооруженные, в доспехах, готовые отбыть на поле боя в эту самую минуту. Везде колыхались штандарты с вышитыми гербами и девизами, и самым первым везли штандарт самого императора: Вавилонская башня, шитая серебром, на голубом поле, и рука в наручах, держащая меч, воткнутый в эту башню, а девиз, вышитый золотом, гласил: «Удача сопутствует мне».

И множество владетельных сеньоров выступали под своими знаменами. Тирант был вооружен не полностью; в блестящей кольчуге, похожей на рыбью чешую, в наручах и поножах, в тунике с императорскими знаками, он не участвовал в шествии, шагая в каком-то определенном месте, но разъезжал повсюду и следил за тем, чтобы все развивалось своим чередом, в правильном порядке. И когда шествие уже заканчивалось, севастократор задержался, наблюдая за теми, кто проходил перед императором в последних рядах. Принцесса, стоявшая рядом с отцом, сделала севастократору знак, чтобы он задержался.

Тирант с охотой остался стоять на месте. Он обтер платком лицо, потому что весь был покрыт потом от множества забот этого великолепного дня, и бросил платок в траву, а затем отъехал чуть в сторону. Ему хотелось предстать перед принцессой безупречным.

Она вышла к нему одна, без всякого сопровождения. Он смотрел, как она идет. Прежде он никогда не видел ее вот так, издалека; она всегда находилась где-то поблизости, так что в поле его зрения попадали преимущественно ее лицо или руки, а иногда ножки и наполовину открывшаяся грудь.

Сейчас же он охватывал взором большой кусок пейзажа и заключенную в нем женскую фигурку. Принцесса казалась маленькой и хрупкой. Тирант поднял руку, сгибая ладонь лодочкой, и поднес к глазам, и ему стало казаться, что он держит принцессу на ладони, как куколку.

И если бы он мог, он усадил бы ее в красивый ларец и повсюду возил с собой. Он дарил бы ей прехорошенькие крошечные платьица и украшения из бисера и жемчужинок, ибо драгоценные камни были бы слишком тяжелыми для нее. И искусные кузнецы ковали бы для нее золотые ниточки.

«Боже, — подумал Тирант, чувствуя, что пот снова выступает на его лице, — теперь я понимаю, отчего иные великаны так стремятся взять себе в жены обычных смертных дев и с такой любовью о них заботятся!»

И еще несколько минут он ощущал себя великаном, вроде злополучного бедняги по имени Господибожемой, который зачем-то вызвал на поединок непобедимого Тиранта Белого и был им убит. А затем Кармезина подошла к нему вплотную, и Тирант тотчас спешился и склонился перед ней в поклоне.

— Судя по всему, севастократор, ваш отъезд уже решен, — сказала принцесса своим мелодичным голосом.

Тирант поднял голову и встретился с ней глазами:

— Да.

— Красивый был смотр.

— Это был мой первый смотр, ваше высочество, и потому прошу не судить строго.

— Я же сказала, что это было красивейшее зрелище, — повторила она с некоторой досадой.

— Я счастлив, что угодил вам.

— Вы еще больше угодите мне, когда вернетесь с победой.

— Вам нужно лишь подождать, — ответил Тирант. — Я непременно вернусь с победой.

Кармезина прикусила губу, а потом сказала:

— Ведь и Александр Великий был очень молод в пору своей величайшей воинской славы.

— И Ахиллес тоже, — добавил Тирант. — Я вижу доброе предзнаменование в названии города, который нам предстоит освободить.

— Молодость — это большое достоинство, — заметила принцесса.

— Несомненно, — кивнул Тирант. — Молодые люди легче умирают.

Она очень побледнела и пошатнулась, как будто испытала вдруг необоримую боль.

Тирант испугался:

— Что с вами?

— Ничего… Я не хочу говорить о смерти. Поговорим лучше о вас. Есть ли у вас какое-нибудь желание? Сейчас вы можете попросить меня о чем угодно, и вы тотчас все получите, так что ни в чем не будете испытывать недостатка.

— Есть у меня одно сильное желание, — медленно произнес Тирант. — И если бы это желание было исполнено, я не стал бы помышлять больше ни о каких земных благах. Но я не решаюсь высказать его, потому что вы мне откажете. Поэтому прикажите мне говорить, иначе я буду нем, как рыба.

— Вы бестолковы нынче, — рассердилась Кармезина. — Военные приготовления заполнили все ваши мысли, так что вы не в состоянии выражаться ясно! Я ничего не поняла из того, что вы сказали.

— Я лишь сказал, что не желаю говорить до тех пор, пока вы сами не выскажете пожелание услышать то, что я не хотел бы выражать словами.

— По-вашему, мы здесь, в Греции, не умеем разобрать, где право, а где лево? — возмутилась принцесса. — О, нет, севастократор, вам не сбить меня с толку! Уж я-то понимаю ваш язык не хуже любой француженки, хоть и не была во Франции! Чего вам угодно?

— Моя богиня — Доблесть, и я молюсь ей об удаче, — пробормотал Тирант.

— Что ж, а моя богиня — Любовь, и я молюсь ей о свободе! — воскликнула принцесса. — И если бы вы читали Аристотеля, то знали бы, что существуют три вида любви: добродетельная, корыстная и плотская. И те, кто любит добродетельно, довольствуются тем, что обожают предмет своей страсти издалека и ради своей любви стараются стать лучше всех, но никогда своего сердца не открывают. Корыстная любовь начинается с подарков и заканчивается пустым кошельком. А плотская любовь существует ради наслаждения, и для нее ничего лучше нет, чем кровать с надушенными простынями. Лично я нахожу достойными лишь первый и третий вид любви. И потому если вы чего-то от меня хотите, то просите, и я уважу вашу просьбу!

— Вы совершенны, как феникс, и так же мудры, — сказал Тирант.

— Не смейте морочить мне голову! — закричала принцесса. — Что вы взяли за моду — нахваливать мою мудрость, тем самым выставляя меня дурочкой? Приказываю вам немедленно открыть ваше желание!

— В таком случае, моя госпожа, — объявил Тирант, — я прошу у вас в подарок рубашку, которая сейчас надета на ваше тело, чтобы я мог взять ее с собой в сражение. И еще я прошу дозволения снять ее с вас собственноручно, дабы не было подмены.

Кармезина помолчала немного, а потом тихо произнесла:

— Я с радостью отдам вам не только мою рубашку, но и все мои украшения. Однако будет несправедливым, если вы прикоснетесь к тому, чего никто еще не касался, поэтому во второй вашей просьбе вам отказано.

С этими словами она повернулась и направилась обратно к городским воротам, а Тирант, выждав время, чтобы унялось сердцебиение, двинулся туда намного позднее.

Когда он, переодевшись и умывшись, явился в апартаменты принцессы, Эстефания бросилась к нему как к старому другу и принялась болтать. Она хотела развлечь его беседой, но он сторонился этой девицы, поскольку она была дочерью герцога Македонского.

Наконец Эстефания заметила его холодность по отношению к ней и спросила:

— Почему вы смотрите на меня как на врага, Тирант Белый? Разве я — враг вам или вашей любви? Кажется, до сих пор я неизменно давала вам понять обратное!

— После того, что я узнал о вашем отце, — проговорил Тирант, — я не могу смотреть вам прямо в глаза.

— А что такого вы узнали о моем отце?

— Он стал виной страшного поражения, постигшего нашу армию, — ответил Тирант, — и после некоторого раздумья я пришел к выводу, что то была не глупость с его стороны и не излишняя пылкость, но обыкновенное предательство. Он не может забыть о том, что титул севастократора государь отдал не ему, своему ближайшему родственнику, но чужаку, прибывшему из Франции. Вот причина, по которой ваш отец решился на предательство. Он хочет завладеть всей империей, и Великий Турок обещал ему это после смерти императора.

— Ваши обвинения страшны, — сказала Эстефания, — и я не хотела бы, чтобы они оказались справедливыми. Впрочем, в свое оправдание могу привести два обстоятельства. Во-первых, герцог Македонский — не родной мой отец, но отчим, муж моей матери. Так что в моих жилах нет ни капли его дурной крови. Во-вторых, вся моя забота — лишь о любви, моей собственной, когда я влюблена, или же о любви моей госпожи и подруги Кармезины, когда влюблена она, Я ведь девица и прошу вас более не разговаривать со мной так, словно я какой-нибудь воин или, упаси Боже, полководец.

Тирант устыдился своих слов и, чтобы исправить положение, тотчас поцеловал Эстефанию.

Кармезина вскоре вышла к нему, держа в руке рубашку, только что снятую с тела и еще теплую. В присутствии Тиранта и придворных дам она несколько раз жарко поцеловала эту рубашку, обтерла ею свою шею и грудь и наконец вручила ее Тиранту.

Он встал и приложил драгоценный дар к губам, вдыхая слабый запах сладковатого пота и благовоний.

Он хотел сказать что-то Кармезине, но вместо этого вдруг повернулся и бросился бежать. Кармезина смотрела ему вслед, дыша через рот. Лицо ее пылало.

— Помогите мне… — пролепетала она, обращаясь к Эстефании. — Я… — Она покачнулась, хватаясь рукой за мраморную колонну, и со слабой улыбкой опустилась на скамью рядом с заботливой подругой.

Кармезина устроилась так, чтобы голова ее покоилась на коленях Эстефании, и та осторожно пригладила волосы принцессы.

— Что с вами? — спросила она, наклоняясь. — Вам дурно?

— Эстефания, я счастлива…

* * *

Отбытие в поход было назначено на раннее утро, сразу после восхода солнца. Штандарты, которые еще вчера выглядели празднично, нынче казались хмурыми и как будто менее яркими, и все оттого, что время для красоты и радости осталось позади и наступало время для ратных трудов и боли. Но, может быть, виной всему было неяркое солнце, не успевшее набраться сил.

Тирант ехал одним из первых. Многие дивились гербовой котте, которую он надел поверх доспеха. Ибо то была, по правде сказать, отнюдь не гербовая котта, но женская рубаха, очень длинная и из тончайшего полотна.

Даже император был этим удивлен. Он подозвал к себе Тиранта и спросил его при всех:

— Помилуйте, севастократор, что за странную кольчугу вы на себя натянули?

— О, ваше величество, — широко улыбаясь, отозвался Тирант, — если бы вы знали о замечательных качествах этой кольчуги, то не задавали бы мне подобного вопроса!

— В таком случае я очень желал бы знать об этом, — молвил император.

— Свойство ее таково, что она приносит удачу, — кратко сказал Тирант. Ему стоило очень больших усилий не смотреть в сторону Кармезины, которая стояла поблизости от своего отца.

— Как это интересно! — воскликнул император. — Должно быть, это саван какого-нибудь святого мученика. Я слыхал о подобных реликвиях. Так, мы в Греции весьма почитаем преподобного мученика Харитона, который, уже в преклонных летах, был замучен язычниками. И когда он взошел на небо, то навстречу ему вышел сам Иисус Христос. И Господь наш сказал ему так: «Ты, Харитон, отважен и верен, и я намерен наградить тебя. Проси чего хочешь, и я все исполню». И Харитон ответил Господу: «У меня есть горячее желание помогать людям. Сделай так, чтобы там, где хранятся мои реликвии, никогда не было ни в чем недостатка, ни в продовольствии, ни в лекарствах, ни в чем-либо ином». Поэтому каждый город и каждое село так жаждет заполучить какую-либо реликвию святого Харитона, и одна нитка из его одежд ценится на вес золота.