— Нет, это не саван святого Харитона, — сказал Тирант. — Впрочем, теперь, узнав о нем, я желал бы иметь хотя бы часть нитки из его одежд. Я охотно носил бы ее в перекрестии моего меча. Но то, что на мне, — это рубашка одной девицы, подаренная по моей горячей просьбе. Она — самая достойная и прекрасная девица во всем мире. Такими словами я ни за что не хотел бы обидеть какую-либо из других девиц. Ведь подобно тому, как Солнце и прочие планеты обращаются вокруг Земли, так и для каждого человека весь мир обращается вокруг предмета его любви. Поэтому любая девица является центром вселенной для какого-либо рыцаря; что касается меня, то…

— Самые достойные подвиги совершаются во имя любви, — прервал император, избавив Тиранта от необходимости завершать эту речь.

Тирант поклонился, сказав напоследок:

— Клянусь, скоро эта кольчуга будет вся запятнана кровью наших врагов!

Он дал шпоры коню и помчался догонять войска.

Глава шестая

В первый день они проделали путь длиной приблизительно в пять лье и расположились на привал в прекрасном месте, которое Тирант присмотрел еще во время первой своей разведывательной поездки с пажом Сверчком. Просторный луг с густой травой, где имелось также много источников воды, подходил для этой цели как нельзя лучше. Здесь были разбиты шатры для герцогов и графов.

Тирант не спешивался до тех пор, пока на отдых не устроился последний из его солдат. Севастократор без устали объезжал лагерь и, если видел, что где-нибудь вспыхивала ссора из-за того, кому ставить в удобном месте шатер или палатку, севастократор тотчас приближался и улаживал дело.

Меньше всего Тиранту хотелось, чтобы его люди перессорились между собой в самом начале похода. Поэтому он держался настороже и готов был найти способ уничтожить повод для любого недовольства.

В конце концов все шатры стояли, как того хотелось их владельцам, и солдаты уже разложили походные костры. Тогда Тирант выставил стражу и отправил сотню человек в караул, дабы те объезжали лагерь на конях. Кроме того, он разослал людей по дорогам: им предстояло разведать, не появился ли вблизи неприятель.

— Для чего вы делаете это? — спросил Тиранта один из сеньоров, граф де Сен-Жорди. — Неприятеля здесь нет еще и в помине; мы не слишком далеко отошли от столицы. Стоит ли утомлять людей свыше меры ради пустой предосторожности?

Тирант вспыхнул до корней волос и резко ответил:

— Не беритесь судить о том, чего не понимаете, сеньор! Потому что я видел, что происходит в землях империи, когда производил здесь разведку, а вы не видели. Турки могут оказаться где угодно, такой уж это проклятый народ — не сидится им на месте. И я не хочу, чтобы нас захватили врасплох.

Граф де Сен-Жорди молча поклонился и отошел.

А Тирант самолично обошел всех знатных рыцарей и пригласил их к себе на ужин. И, поскольку заботами императора с Тирантом путешествовали трое лучших поваров, то и ужин удался на славу. И даже можно было подумать, что трапезничали они не в походе, а в императорском дворце, такими изысканными оказались яства.

Роскошный ужин отчасти примирил рыцарей с тем обстоятельством, что Тирант запретил им брать с собой в этот поход пажей и снимать с их помощью доспехи. Севастократору хотелось, чтобы все были готовы к бою в любой момент. Сам Тирант вообще не расставался ни с кольчугой, ни с оружием, разве что на самое короткое время — чтобы переменить рубашку.

За два часа до восхода солнца Тирант повелел трубить подъем.

Бессонная ночь почти не сказалась на севастократоре: он был немного бледен, но и только. Глаза его сияли от возбуждения.

Диафеб выбрался из шатра, широко зевая.

— Вы с ума сошли, кузен! — воскликнул он. — Здесь никто, кажется, не смеет возражать вам, так вы всех устрашили своей энергичной деятельностью, но я-то ваш ближайший родственник и совершенно вас не боюсь. Что это вы делаете, а? Позвольте же нам хорошенько выспаться!

— Полагаю, во время войны четырех часов для сна вполне довольно, — холодно возразил Тирант. Ему совсем не понравилось то, что сказал Диафеб.

— Ну, это как посмотреть, — не уступал Диафеб. — Виданое ли дело: мучить солдат непрестанными дозорами, запрещать сеньорам снимать доспехи, а наутро безжалостно поднимать их на ноги ни свет ни заря, точно каких-то колодников? Видит Бог, у вас просто нет сердца!

— Если вы напряжетесь, брат, то, возможно, припомните, что великий Гай Марий не только выставлял дозоры — он еще и окапывал лагерь рвами и возводил из выброшенной земли ограждение, а сверху утыкивал его кольями, — произнес Тирант. — И знайте: я никогда не согласился бы принять титул севастократора и взять на себя все тяготы, связанные с командованием армией, если бы не читал сочинения древних историков, и в первую очередь Тита Ливия.

— О! — вымолвил Диафеб, корча физиономию, которая своим безобразием намного превосходила трагическую маску. — Копать?

— Всего лишь дозоры, — напомнил Тирант.

— Но что вы скажете по поводу вашего же приказа не снимать доспехов? — продолжал Диафеб. — Если так будет продолжаться и дальше, то скоро в вашей армии поднимется мятеж!

— Мы должны быть готовы встретить врага в любое мгновение, — парировал Тирант.

— Положим, я не стану бунтовать против вас, кузен, хоть вы и явили себя сущим монстром, — не унимался Диафеб, — но многие сеньоры недовольны. Даже ваш превосходный ужин не сумел полностью примирить их с действительностью!

— К счастью, уже сегодня к вечеру мы увидим противника, так что они убедятся в моей правоте и перестанут роптать, — сказал Тирант. — Собирайтесь, кузен, мы выступаем через час.

В сверкающих доспехах Тирант двинулся по лагерю. Он то гнал коня галопом, спеша поспеть сразу повсюду, то останавливался и подгонял нерадивых громкими приказами. Время от времени он подносил рожок к губам и громко трубил.

Наконец все поднялись и оседлали коней, и войско выступило в поход.

Тирант то ехал впереди, то придерживал коня и пропускал мимо себя длинную колонну, чтобы очутиться в арьергарде. И все это время он напряженно осматривался по сторонам. Ему не хотелось упустить ни одной подробности, ни одной детали: все увиденное могло оказаться чрезвычайно важным.

Они передвигались по старой дороге, отлично вымощенной, хотя и занесенной пылью. Мимо тянулись хорошо возделанные сады. Тиранту грустно было смотреть на них, ибо он догадывался о том, какая судьба может ожидать все эти прекрасные деревья с созревающими плодами, если война докатится до этих краев. А такое было весьма возможно. И ему чудилось, что и деревья опечалены и встревожены.

Сады закончились. Теперь справа и слева до самого горизонта простирались зеленые полосы лугов и полей. То и дело Тирант видел среди пышной зелени черные пятна — пепелища, следы набегов. У него сжималось сердце при мысли о том, как близко к Константинополю подходили турки и как велика их наглость.

Раз десять, если не больше, вдали и вблизи виднелись маленькие городки и селения, которые выглядели совершенно беззащитными. И люди в этих городках махали руками и платками проезжающей мимо армии, но в самой армии, как казалось, этого даже не замечали.

Солнце поднималось все выше, дышать становилось все труднее, но, по счастью, у каждого во фляге имелось довольно воды, так что никто не испытывал страданий от жажды.

И вдруг Тирант понял, что уже несколько часов кряду не вспоминал Кармезину. Мысль эта была настолько ошеломляющей, что он покачнулся в седле и закрыл глаза, как от сильной боли.

И он поклялся, что не позволит себе взглянуть на Кармезину до тех пор, пока опасность для нее, столицы и всей империи не минует.

Охваченный пылким желанием приблизить этот миг, Тирант снова погнал коня вперед и скоро оказался в голове колонны.

Герцог де Пера приблизился к севастократору. Издалека герцога де Пера можно было бы принять за молодого человека, так ловко сидел он в седле и так хороша была на нем кольчуга; тяжелый доспех он, вопреки приказанию севастократора, вез в сетках, притороченных к седлам других своих лошадей.

— Весьма неосмотрительно с вашей стороны так разоружиться, — сказал ему Тирант.

Герцог де Пера возразил:

— До Пелидаса еще полдня пути, и готов поклясться, что мы не встретим здесь турок. Я знаю этот коварный народ: они всей силой наваливаются на какой-либо городок и сидят под его стенами, пока ворота не откроются и отчаявшиеся жители не сдадутся на их милость.

— Да только никакой милости от турок ждать не приходится! — сквозь зубы проговорил Тирант.

Герцог де Пера кивнул:

— Совершенно с вами согласен, да только я хотел сказать нечто иное: пока Пелидас держится, турки все будут там. А вот когда город падет — тогда они и рассыплются по стране, точно стая ос, и начнут жалить все, что попадется им на пути.

Тирант ощущал в словах герцога де Пера правоту. Было очевидно, что немолодой рыцарь говорит о вещах, ему хорошо известных.

— Если честно, герцог, я попросту боюсь, — признался севастократор.

— Что вы такое говорите? — Герцог вскинул голову, готовый рассмеяться.

— Да, боюсь, — отважно повторил Тирант. — Если бы я дал обет проделать весь этот путь в одиночестве и нагим, в одной рубашке, — из любви к даме или ради того, чтобы подтвердить мою смелость, — в таком случае я бы, конечно, не испугался. Пусть хоть полчища турок стояли бы на моем пути, я бы не колебался ни мгновения! Но сейчас от моих решений зависит участь целой армии, не говоря уж о…

— О ее высочестве? — перебил герцог де Пера и улыбнулся весьма неприятно.

Тирант густо покраснел, но глаз не опустил. Герцог де Пера смотрел на молодого человека с сожалением. В самой глубине души герцога шевелилась зависть, ибо Тирант был очень хорош собой, и даже темные круги под нижними веками не портили его. «Проклятье, — подумал герцог де Пера, рассматривая Тиранта так, словно созерцал картину или статую, — это все молодость. Густые ресницы — свидетельство невинности; потом они станут куда реже. Нос длинноват — хоть это хорошо. Молодость, проклятая скоротечная молодость! То, что в старости обернется впалостью щек, сейчас две прехорошенькие ямочки, одна поменьше, другая поглубже. От одних только ямочек растает сердце любой девицы… И как он, с такой-то наружностью, решился командовать армией?»

Герцог приблизился к севастократору вплотную и коснулся его плеча:

— Берегитесь, севастократор, ибо вы не знаете всех интриг и тайн нашего двора!

— Меня уже не раз предупреждали о герцоге Македонском, — сказал Тирант. — И все, что я узнал о нем впоследствии, лишь подтвердило изначальные слухи. В деле под Пелидасом он повел себя как человек крайне неосмотрительный, если не сказать хуже.

— Я тоже не люблю герцога Македонского, — медленно проговорил герцог де Пера, — однако совсем не по той причине, которую вы могли бы предположить.

Тирант насторожился:

— Разве не довольно того, что он ведет себя как предатель?

Герцог де Пера покачал головой:

— Когда герцог Македонский овдовел, он задумал жениться на принцессе, чтобы унаследовать трон империи. — Герцог де Пера усмехнулся, увидев, какое лицо сделалось у Тиранта. — Вы не знали?

Тирант стиснул зубы и промолчал. Это стоило ему немалых усилий.

— Что ж, я тоже имею виды на принцессу, — продолжал герцог де Пера спокойным тоном. — Я никогда не был женат и, смею надеяться, еще могу иметь детей. Кармезина добра и красива, но главное — чрезвычайно разумна. Я всерьез надеялся на супружество с нею. Для меня это было бы наилучшим исходом, да и для нее, полагаю, не слишком дурным. Поэтому-то мы с герцогом Македонским и ненавидим друг друга.

— Пустое! — вырвалось у Тиранта.

— Простите, я вас не понял, — вежливо произнес герцог де Пера.

— Она никогда не согласится на брак без любви, — сказал Тирант. — Я это точно знаю. Она так благородна, что не захочет предать свое сердце. — Он стиснул кулаки и замолчал, боясь проговориться окончательно.

— Я ваш друг, — заверил его герцог де Пера. — С моей стороны можете не опасаться удара в спину.

— Благодарю вас, — прошептал Тирант.

Герцог де Пера улыбнулся одними уголками губ:

— Так мне будет дозволено и впредь не надевать кольчугу, севастократор? Или вы распорядитесь, чтобы я немедленно вам подчинился?

— Видит Бог, я не хочу, чтобы подчинялись лично мне! — с горечью произнес Тирант. — Я думаю лишь об армии его величества и о врагах его величества. Если вы считаете, герцог, что вам не обязательно надевать доспех, как я могу принудить вас? Но допустив послабление для вас, я вынужден буду объявить о моей слабости, и солдаты перестанут меня слушаться. Поэтому прошу вас, подчинитесь — не мне, но необходимости.