Горожане и многие из греческой армии рвались поглазеть на казнь, однако по распоряжению севастократора к помосту никого близко не подпускали. Солдаты выстроились таким образом, чтобы все происходящее было видно хоть и хорошо, но издалека.

Герцог де Пера, который также вышел из своего шатра и поднес ладонь к глазам, щурясь, оставался в недоумении.

— Что он затеял? — обратился герцог к своему приятелю, графу де Сен-Жорди. — У вас глаза помоложе. Что вы видите?

— Севастократор сидит на лошади и разглядывает помост и виселицу, — сказал граф де Сен-Жорди. — Рядом с ним, кажется, его кузен… Палачей двое. Осужденные одеты в саваны, с закутанными головами. Они ничего не видят, идут еле-еле, ноги заплетаются.

— Немудрено, — кривя губы, заметил герцог де Пера, — ведь им предстоит позорная смерть за какие-то позорные дела. А трус никогда не умрет достойно.

— Странно, что он не допускает к помосту толпу, — сказал граф.

— Ничего странного, — отрезал герцог де Пера. Теперь он был целиком и полностью на стороне севастократора. — Наверняка у этих осужденных негодяев остались какие-то приятели. Незачем давать им возможность поднять бунт и устроить беспорядки.

— Полагаете, в этом дело? — спросил Сен-Жорди.

Герцог де Пера пожал плечами.

Первый из преступников закачался в петле, за ним — второй. По толпе прокатились вздохи, послышались вопли и громкий свист. Все перекрыл звук рожка, и затем раздался громкий голос глашатая, который кричал, обращаясь к горожанам:

— Смотреть и слушать! Смотреть и слушать! Этот преступник и гнусный негодяй был захвачен в тот самый час и миг, когда он хотел обесчестить женщину! И всякий, кто захочет обесчестить женщину, будет повешен по приказу севастократора!

Глашатай отъехал от прежнего места и повторил возглас, на сей раз направляя свой мощный голос в сторону лагеря.

И пока он говорил все это, на виселице появился второй казненный. И снова раскачивалось тело, а глашатай объявлял:

— Сей ничтожный и низкий человек был уличен в мародерстве и в том, что он обдирал с трупов все ценное и складывал к себе в мешок, и даже в том, что, застав кого-то на поле боя не убитым, но только раненым, наносил несчастному последний удар или, того хуже, бросал его умирать! И за это он был повешен. За подобное же преступление будет повешен любой!

Третий казненный взял продовольствие у местных жителей и отказался платить, что было приравнено к грабежу.

— Севастократор запрещает брать без платы хлеб, вино, одежду или что-либо другое! И всякий грабитель, чью вину сумеют доказать, будет без жалости и снисхождения повешен!

— …повешен, повешен!.. — разносилось над полем, улетало за городские стены, металось между палаток военного лагеря.

— И каждый, кто войдет в церковь, дабы украсть из нее, и каждый, кто затеет ссору, закончившуюся кровопролитием, будет повешен, повешен, повешен!..

Наконец все семеро были подняты на виселицу. Они были, точно младенцы, спеленуты по рукам и ногам: в саванах из рогожи, со связанными щиколотками и с веревкой поперек живота.

— Дьявольские плоды растут на этом дереве, — сказал герцог де Пера, обращаясь к самому себе, ибо его собеседник уже ушел в свой шатер. — Но когда же севастократор успел произвести расследование столь многих преступлений? Однако надо отдать ему должное: вряд ли теперь в городе или лагере начнутся беспорядки. Во всяком случае, в ближайшие несколько дней.

Он прошелся взад-вперед, потирая руки, и видно было, что происходящее не на шутку занимает его.

Когда Тирант вернулся, герцог де Пера подошел к нему и заговорил:

— Я видел то, что вы сделали.

— Правда? — Севастократор чуть улыбнулся. — И что же вы видели?

— Скажите, — настойчиво попросил герцог, — как вам удалось так быстро отыскать преступников?

— В преступниках никогда нет недостатка, и разыскать таковых не составляет труда.

— Неужто они совершили все те преступления, за которые их повесили?

— Во всяком случае, никаких других преступлений они больше не совершат.

Тирант перестал улыбаться. Герцог увидел, что севастократор едва держится на ногах от усталости, но это стало заметно лишь теперь, а прежде Тирант выглядел очень веселым и оживленным.

— Прошу вас, зайдите в мой шатер и освежитесь, — забеспокоился герцог. — Как вы себя чувствуете? Я сожалею, что докучал вам вопросами. Хочу угостить вас вином из моих виноградников. Я возил с собой. Такого вы еще не пробовали.

— Благодарю, — сказал Тирант.

Он вошел в шатер герцога и опустился на раскладной стульчик с сиденьем из шкуры леопарда и с ножками из резного черного дерева.

Герцог велел подать севастократору неразбавленного вина и, пока Тирант утолял жажду, внимательно его рассматривал.

— Вы должны беречь себя, — посоветовал ему герцог де Пера. — В молодые годы мы считаем, будто запасы сил у нас неограничены, однако это прискорбное заблуждение. И молодость, поверьте мне, оставляет человека слишком скоро.

— Но у меня нет времени для этого, — ответил Тирант.

— Кто были эти казненные? — спросил герцог де Пера. — Кого вы повесили?

Тирант долго молчал, прежде чем ответить, и наконец сказал:

— Обещайте никому не говорить.

Герцог приложил руку к сердцу.

— В таком случае, я открою вам правду, — произнес Тирант. — Эти бедняги, которые служат теперь устрашением для бунтовщиков, — просто убитые солдаты, которых я подобрал на поле боя. Я не знаю, кто они.

— Вы опозорили их, — не веря услышанному, вымолвил герцог. — Вы жестоко надругались над телами ни в чем не повинных людей!

— Если они и согрешили когда-либо при жизни, — ответил Тирант, — то теперь все их грехи будут прощены, а то, что я сделал с ними, зачтется им как мученичество. А через три дня я прикажу предать их христианскому погребению.

— Но что будет с вами? — не мог успокоиться герцог. — Что вы делаете со своей душой, севастократор, и что вы делаете с вашим сердцем?

— Мое сердце остается в неприкосновенности, потому что я не стал брать его с собою на войну, а вместо этого вручил достойнейшей девице; что до моей души — если я и поступил жестоко, то лишь ради императора.

— Выпейте еще вина, — предложил герцог. Он во все глаза смотрел на Тиранта и мог только качать головой.

* * *

После забот чрезмерно долгого дня все так утомились, что прочее Тирант решил предоставить дню следующему и отдал приказание всем отдыхать.

На рассвете севастократор был уже на ногах и смотрел, как по его распоряжению возводят большой двускатный шатер и водружают наверху крест: здесь предстояло служить мессу, и еще этот же шатер должен был использоваться для собраний. Жить же в нем никому не дозволялось.

И едва только зазвонил подвешенный под крышей шатра колокол, как Тирант отправился слушать мессу. Диафеб тоже явился, но устроился в шатре так, чтобы севастократор сидел к нему спиной и не мог видеть, как кузен его зевает во весь рот.

На мессу пришли все знатные сеньоры, за которыми Тирант нарочно послал, дабы они не пропустили ничего важного. Все они расположились в этом шатре, как в настоящей церкви, и были очень признательны севастократору за проявленное внимание.

Когда же месса закончилась, в том же шатре начался совет, потому что до сеньоров дошли слухи о самых разных вещах. И одни известия были радостными, а другие — волнительными и неприятными.

Тирант заговорил первым. Он начал с того, что поблагодарил всех сеньоров, которые пришли и согласились помогать ему во всем, что он предпринимает.

— Не думайте, что я не замечаю ваших забот обо мне, — начал Тирант, обводя их глазами и улыбаясь каждому. — Ведь я вижу, как вы трудитесь ради того, чтобы мы одержали победу над ненавистным врагом. И многие из вас одержали также победу над собой и согласились подчиняться мне — не ради меня самого, ибо я не обольщаюсь касательно моих способностей, — но ради общего дела.

Они молчали, ожидая, что последует за этим вступлением. Севастократор уже не раз доказывал им, что способен удивить даже тех сеньоров, которые, как казалось, давно утратили способность удивляться.

Но ничего странного на сей раз Тирант им не сказал.

— Осажденные нами турки попросили пощады, — объявил он. — Сидя на горе без припасов и воды, они испытывают большие неудобства. И пока эти неудобства не превратились в настоящие страдания, они решили сдаться на нашу милость. Я распорядился собрать для них еды и питья, а когда они немного соберутся с силами, их приведут сюда, чтобы затем они были отданы в рабство.

— Превосходно! — воскликнул Диафеб.

Некоторые сеньоры с ним согласились, но большинство сохраняло угрюмый вид, и Тирант насторожился.

— Что случилось? — спросил он. — Происходит нечто, о чем я не знаю?

Он подумал о виселице и о семи телах, которые там раскачивались, и у него неприятно заныло под ложечкой.

— Да, севастократор, — выступил один из сеньоров. — Нам стало известно, что герцог Македонский обобрал всех мертвецов в том турецком лагере, который мы разгромили. Он взял огромную добычу. И никогда прежде не бывало столь великолепной и богатой добычи, как та, которую он присвоил вместе с жителями Пелидаса.

Тирант опустил глаза, потому что о герцоге Македонском говорили как о мародере.

— Пелидас сильно пострадал во время осады, — произнес наконец севастократор. — Возможно, герцог Македонский лишь восстановил справедливость, когда позволил жителям взять себе деньги, драгоценности и одежду убитых турок. Ведь те причинили им немалый урон!

— Мы считаем, что тоже заслуживаем своей части добычи, — заметил сеньор Малвеи. — И вы не можете запретить нам потребовать своего.

Тирант долго молчал, обдумывая услышанное, и в конце концов вынужден был признать, что эти сеньоры правы.

— Но как нам принудить герцога Македонского поделиться? — спросил он. — Я не вижу такого способа.

— Мы отправим к нему посольство и попробуем договориться по-хорошему, — сказал граф де Сен-Жорди.

* * *

— Граф де Сен-Жорди? — переспросил герцог Македонский с таким видом, словно впервые слышал это имя. — Но что ему нужно?

— Он прибыл от севастократора Тиранта Белого и желает поговорить с вашей милостью, — доложил слуга, низко кланяясь.

Герцог Македонский восседал в своем шатре и с недовольным видом рассматривал свои ладони: он желал бы не только вымыть, но и надушить их, однако в спешке позабыл в Пелидасе шкатулку с ароматными эссенциями.

— Что нужно от меня севастократору? — фыркнул герцог Македонский. — Меня с души воротит, когда я думаю об этом выскочке! Странно, что другие сеньоры Греческой империи приняли его так хорошо — должно быть, он подкупил их или как-нибудь запугал. Но я достаточно богат, достаточно знатен и не испытываю страха перед иноземцами, так что против меня он в любом случае будет бессилен.

Граф де Сен-Жорди вошел к герцогу и, стоя на пороге, заговорил так:

— Полагаю, наше появление вас удивляет?

— Да, — отрывисто бросил герцог Македонский. — Удивляет, и очень сильно. Что вам нужно? Если у вас закончилось продовольствие, то здесь его клянчить бесполезно; впрочем, говорят, что французы большие мастаки жарить лягушек. Поищите на берегу реки, там их много водится.

— Меня прислали к вам севастократор и все славные графы и маркизы нашего воинства, — продолжал Сен-Жорди невозмутимо, хотя в душе у него все начало закипать.

— Так что вам угодно, попрошайка? — презрительно осведомился герцог.

— Соблаговолите поделиться трофеями, которые вы взяли под Пелидасом! — потребовал граф де Сен-Жорди. — Ведь это мы разбили турок, а потом гнались за ними, чтобы снять осаду с города! Если бы мы не стали преследовать неприятеля, у нас нашлось бы время забрать то, что причитается нам по праву победителя. Но мы не остановились и продолжили битву, а вы воспользовались этим. И если мы пренебрегли деньгами и сокровищами ради общего дела свободы, то уж вы-то не упустили случая!

— Да, — не стал отпираться герцог Македонский, — именно так. Но я не отдам того, что считаю моим, так и передайте этому вашему севастократору. Пусть лучше убирается восвояси, не то я его поймаю, схвачу за шею, суну его голову в реку и заставлю выпить всю воду, что течет по руслу!

Герцог Македонский не забыл, как его попрекнули «бычьим пойлом», и попробовал отыграться, но граф де Сен-Жорди не понял потаенного смысла этой угрозы и только пожал плечами.

— Я ведь не герольд, так что не трудитесь тратить на меня свое красноречие. Мы же с вами не первый год знакомы. Что нам севастократор? Этот юноша — чужак в нашей стране; он старается ради императора, и, видит Бог, у него неплохо получается! Но в наших отношениях ему вовек не разобраться. Разговаривая с ним, можете сыпать угрозами или лицемерить, как вам будет угодно; однако со мной этого лучше не делать. Я-то хорошо знаю, чего вы стоите! Каждый раз, как вы принимаетесь лгать или хвастаться, у меня начинают болеть уши!