* * *

Вечером того дня Диафеб подошел к своему кузену и тихо спросил его:

— Сколько у нас осталось продовольствия?

— Дня на полтора, — ответил Тирант. Он ежедневно производил расчеты, боясь ошибиться.

— После того как герцог Македонский озаботился оболгать нас, — начал Диафеб, — может случиться задержка с новыми поставками из столицы. Разбитой армии не нужен провиант.

Тирант ничего не ответил.

Диафеб продолжал:

— Может быть, стоило все-таки отпустить наемников? Содержать их слишком обременительно для нас.

Тирант молчал.

Диафеб сказал:

— Или, во всяком случае, не следует кормить их досыта.

— Нет, — ответил Тирант. — Я не хочу показывать им мою слабость. Незачем кому-либо знать об этом.

Пусть все думают, будто у меня в армии всего вдосталь, а сам я никогда не испытываю ни в чем недостатка, и менее всего — в собственной храбрости.

— Вот уж в чем никто не усомнится, так это в вашей храбрости! — засмеялся Диафеб.

Но Тирант покачал головой, ничего, впрочем, на сей счет не объясняя.

— Что вы будете делать, если продовольствие закончится, а корабли из столицы так и не придут? — безжалостно просил Диафеб.

— Корабли придут, — сказал Тирант.

— А если нет?

— Я не должен допускать и тени сомнения в том, что корабли придут.

— Но вдруг наши воины начнут мародерствовать и грабить местных жителей? — не унимался Диафеб. — Как вы тогда поступите? Они приведут в свое оправдание муки голода.

Тирант посмотрел на кузена с удивлением.

— Разве вы осудите голодного за то, что он взял еду? — спросил Диафеб.

— Конечно, — ответил Тирант.

— И что вы с ним сделаете? Или вы опять построите виселицу, чтобы вздернуть на ней мертвецов?

— Мне придется наказать не мертвого, а живого, — Тирант вздрогнул. — Видит Бог, я этого не желаю!

— Но если… — начал опять Диафеб.

Тирант прервал его:

— Если вы хоть немного любите меня, кузен, то замолчите, замолчите сейчас же! Припасов хватит еще на полтора дня, даже если кормить пленников царскими обедами… Поэтому замолчите!

Корабли пришли через два дня. Диафеб ворвался в палатку к Тиранту с радостным известием и разбудил севастократора, который заснул только под утро. Не было рядом Сверчка, чтобы сообщить об этом и поберечь сон командующего, поэтому Диафеб растолкал кузена.

На реке Трансимено стояли галеры, и на берег уже начали сносить бочки и мешки.

Тирант повернулся к Диафебу:

— Один раз вы уже оказывали мне подобную услугу и неплохо справились, так что попрошу вас сделать это для меня еще раз.

— Передать вам поцелуй Кармезины? — ухмыльнулся Диафеб.

Лицо Тиранта дернулось, как от сильной боли, однако он сдержался:

— Нет, мне нужно, чтобы вы доставили пленных к императору и передали на его справедливый суд.

— Хорошо, — кивнул Диафеб.

Пленники выходили из шатра, где их содержали, и направлялись к галерам. Все они были связаны или закованы и находились под охраной. И тем не менее лица у многих были довольные, как будто им предстояла всего лишь безобидная прогулка.

— Стойте! — крикнул Тирант.

Шествие остановилось на самом берегу. Командующий быстрым шагом подошел к пленникам и приказал им:

— Раздевайтесь!

Те переглянулись, улыбки сошли с их лиц, однако пленники даже не шевельнулись.

— Я велел вам раздеться! — повторил севастократор. Он обменялся быстрым взглядом с одним из капитанов, а тот ответил широкой ухмылкой. Граф Бурженский, внимательно наблюдавший за севастократором, понял, что тот добьется своего любой ценой, и первым протянул руки стражу, прося, чтобы его развязали. Освободив руки, он потер кисти, а затем снял сюрко и штаны и остался в одной рубахе. Под верхней одеждой у него обнаружились спрятанные драгоценности и деньги — все то богатство, что он нажил во время войны, грабя местных жителей и получая плату от турок.

Затем его опять связали и в одной рубахе поместили на галеру. Та же участь постигла и других баронов-изменников. Простых солдат Тирант разрешил не трогать и позволил им оставить себе одежду.

Таким образом севастократор отобрал у пленников всякую надежду выкупиться из плена, и теперь их судьба целиком и полностью находилась во власти императора. Всю добычу Тирант приказал разделить между своими людьми. А обнаружено было немало: некоторые знатные пленники имели при себе денег и драгоценностей на сумму никак не менее десяти тысяч дукатов.

Глава десятая

Галеры прибыли в порт и были разгружены; оттуда пленников доставили в столицу. Их сопровождал большой отряд греческих пехотинцев, а командовал этим отрядом, как и в прошлый раз, Диафеб. Тирант остался с войсками, ни на день не желая бросать свое дело — истребление врага и освобождение греческих городов и сел.

Под громкую музыку входил Диафеб в столицу. Отовсюду звучали трубы и барабаны, и каждая кость в теле отзывалась на эти призывы собственной мелодией, а сердце стучало, отбивая оглушительный ритм.

Сейчас, глядя на длинную колонну пленников, на улыбающееся лицо Диафеба Мунтальского, роскошно разодетого, верхом на прекрасной белой кобыле, жители Константинополя не могли поверить, что поддались злому обману герцога Македонского. Как только они поверили черным слезам и жалобным стонам?

Впрочем, так уж устроены были жители столицы, что никогда подолгу не раскаивались, даже в совершенных злодействах, — так что уж говорить о заблуждениях и ошибках! Сейчас все высыпали на улицы, забрались на крыши домов, подошли к окнам. Каждый теснился ближе к победителям, желая лучше рассмотреть и солдат севастократора, и их хмурые трофеи.

На солдат сыпались лепестки цветов, пленников же осыпали градом оскорблений и забрасывали тухлятиной. В воздухе висел густой запах, и Диафеб не уставал дивиться силе зла. Подумать только, как глубоко испорчен земной мир! Ведь если судить по тому, что добро всегда одерживает верх, то следовало бы предположить и нечто подобное касательно мира запахов. А именно: благовония должны главенствовать над смрадом. Но по грехам человеческим выходит так, что, если хотя бы капля смрада подмешивается к благовониям, то и пахнуть будет отвратительно; но одна капля благовоний, добавленная к смрадной жидкости, ничем не поможет, и мерзость останется мерзостью.

Печальная мысль эта настолько поразила Диафеба, что он даже перестал улыбаться. Впрочем, длилась его задумчивость недолго, и скоро он опять расцвел улыбками всех цветов и оттенков.

— Доставим пленников в башню, под надежные запоры, но сперва проведем мимо окон дворца, чтобы император мог ими полюбоваться, — сказал Диафеб капитану солдат и попутно смахнул с волос какие-то очистки: не все горожане отличались меткостью при метании снарядов.

Император действительно стоял в раскрытом окне и смотрел на колонну пленников. Государь был бледен после перенесенного потрясения, но держался довольно бодро. Несомненно, многих из предателей он узнал и сурово нахмурился.

А рядом с императором Диафеб заметил Кармезину и Эстефанию Македонскую. Обе девицы обнимались и во все глаза смотрели вниз. Диафеб помахал им рукой, полагая, что имеет на это право: ведь Кармезина несколько раз давала ему понять, что относится к нему как к брату.

«Не к тому брату, родному, который погиб, потому что никто мне его не заменит; а как если бы у меня был еще один брат», — объясняла принцесса.

Когда пленники были помещены под надлежащий надзор, Диафеб переоделся и явился ко двору.

Император принял его милостиво. Диафеб перецеловал руки всем присутствовавшим при аудиенции дамам, а затем попросил государя отпустить его на свободу. «Ибо тот, кто стережет, сам пребывает в плену».

— Расскажите мне сперва об этих пленниках, — потребовал император.

— Не сомневаюсь, ваше величество, что многие из них вам знакомы, — ответил Диафеб. — Это христианские рыцари, которые сражались на стороне турок. Тирант захватил их и вверил праведному суду императора, потому что их преступление нельзя оставлять безнаказанным. Могу еще прибавить, что люди эти опасны: они мстительны и мечтают вернуть себе утраченную честь. Боюсь, влияние турок сказалось на них дурным образом.

— Хорошо, — произнес император. — Сколько денег вы желали бы получить за каждого из них?

— Ваше величество, мой господин и кузен севастократор уже получил с них достаточную плату, — ответил Диафеб, — и больше он не взял бы ни гроша, даже если бы его попросили.

И император отпустил Диафеба, позволив тому больше не заботиться о пленниках.

Очень довольный, молодой человек спустился в сад и устроился там под деревом. Он вдыхал ароматный воздух и смотрел, как медленно кружатся лепестки розовых цветов: один порыв ветра сорвал их с куста, а другой подбросил в воздух и заставил гам задержаться.

Затем в воздухе промелькнуло сияние, и скоро перед Диафебом предстала принцесса. В руке она держала переливающееся птичье перо, которым задумчиво водила себе под подбородком.

— Я рада вас видеть, — заговорила принцесса.

Диафеб смотрел на нее во все глаза. А Кармезина преспокойно уселась рядом и скрестила под платьем ножки.

— Я должен поцеловать вас, — сообщил ей Диафеб.

— Вот как? — удивилась она.

— К несчастью, — пояснил он.

— К несчастью?

— Увы, это мой долг, принцесса Колючее Сердце.

— Можете поцеловать меня прямо в сердце, — сказала Кармезина. — Его колючки, надеюсь, искусают ваш нос и расцарапают вам подбородок.

— Я не испытываю страха, — отозвался Диафеб, — ибо не первый год уже ношу рыцарский меч, а вы, принцесса, — женщина и к тому же безоружны.

— Вот как? — И Кармезина потянула в стороны вырез своего платья, так что перед Диафебом предстала вся ее грудь, обнаженная ниже сосков. — Прошу.

Он привстал и осторожно прикоснулся губами к нежной коже между грудями. Затем помедлил, повернул лицо и приложил к тому же месту ухо.

— У вас вовсе нет сердца, — проговорил он удивленно.

Кармезина засмеялась.

— Вы не там слушаете, — ответила она. — Сердце левее. У нас, женщин, оно закрыто грудью. Нет, не прикасайтесь! Я боюсь, что вы подслушаете лишнего.

— Длинные и острые колючки так изъязвили меня, — сказал Диафеб, выпрямляясь, — что я уж ничего не услышал. Да вы едва не прокололи мне ухо!

— Весьма сожалею, что не сделала этого, — заметила Кармезина.

— Одну часть поручения я исполнил, — откликнулся Диафеб. — Осталась вторая.

— Жду с нетерпением. — И она поправила платье.

— Итак, мой брат, Тирант Белый, присылает вам добрые пожелания.

— Много?

— Если бы эти пожелания были водой, то Срединное море показалось бы по сравнению с ними маленьким прудом, где разводят карпов. А если бы эти пожелания были камнем, то любая гора, включая и гору Олимп, была бы по сравнению с ними прыщом на теле земли.

— Прыщом? Как поэтично!

— Увы, я не нашел никаких других сравнений, ведь я не поэт.

— Это жаль, — молвила Кармезина. — Но что же мне теперь делать? Вы взвалили на мои плечи целую гору и нагрузили меня необъятным морем. Нет у меня зубов, чтобы разгрызть столько камня, да и желудок мой, боюсь, не вместит в себя столько воды. Как же отомстить мне злокозненному Тиранту? — Она призадумалась немного, а потом сказала: — Передайте, что я шлю ему в ответ вдвое больше добрых пожеланий, а сверху — еще одно, совсем маленькое, размером всего лишь с константинопольскую цитадель. По сравнению со Срединным морем это сущая мелочь, не так ли?

* * *

Диафеб получил через пажа приглашение явиться на большую рыночную площадь столицы, и сделать это не позднее, чем через несколько минут после того, как замолчат колокола. «И еще, господин мой, государь приказал вам одеться как можно роскошнее», — заключил паж.

— В таком случае, ты поможешь мне одеться, — сказал Диафеб.

Вместе они поднялись в покои, отведенные бретонцам, и нашли в сундуках Тиранта великолепный наряд из шаперии, а это была такая ткань, на которую нашивались многочисленные бляшки, и каждая блистала гербами, эмблемами, девизами и полными смысла узорами.

Паж затянул все завязки и ремешки на одеяниях Диафеба, и едва они покончили с этим занятием, как начали звонить колокола и все вокруг неожиданно залило розовым светом. Так случается иногда на заре, если день предстоит ветреный, и душа отзывается легким волнением: тот, кто молод, желает непременно подняться на скалу повыше и подставить лицо задорному ветру, а кто постарше — с радостью смотрит на это из окна.