Ипполит спешился и бросился к неподвижно лежащему Тиранту:

— Вы живы, ваша милость?

Тирант заснул лишь час назад, так донимала его боль. Он не сразу очнулся, но, когда Ипполит неловко задел его ногу, вдруг разразился громкими воплями и стонами, так что юный рыцарь из Малвеи даже отпрыгнул в сторону — от неожиданности и страха.

— Чума на ваши кости, Ипполит! Разве вы не видите, что причиняете мне сильные страдания?

Ипполит, смущенный, отошел в сторону и только пробормотал в свое оправдание:

— Я доставил лекаря.

Лекарь выбрался из повозки. Первое существо, с которым он встретился взглядом, была оклеветанная лошадь. Она рассматривала лекаря большими внимательными глазами, и никакой вины в них не было заметно.

Лекарь хмыкнул:

— Именно эта лошадь сбросила севастократора?

— Да, — коротко ответил Ипполит. И, видя, что лекарь сильно сомневается в его словах, прибавил: — Даже с самыми спокойными животными случаются необъяснимые приступы гнева. И все это оттого, что человек грешен и потому утратил первозданную власть над другими живыми существами, какую имел Адам в раю.

— Стало быть, сильно нагрешил наш севастократор, если такая смирная лошадка против него взбунтовалась, — только и молвил на это лекарь, опускаясь возле Тиранта на колени и сдергивая с него соболью накидку.

Сломанная нога выглядела ужасно и казалась не человечьей конечностью, а каким-то жутким недоразумением, одним из тех, какими полнится ад.

— Держите его голову и плечи, сеньор, — приказал лекарь Ипполиту. — Я должен привязать к сломанной ноге прямые палки, чтобы при перевозке не случилось худшего. А худшее может быть в том случае, если сломанные кости в ране совсем разболтаются, проткнут мясо и жилы, разорвут мышцы, и нога совсем отвалится.

Выслушав такое наставление, Ипполит схватил Тиранта за руки и сильно сжал их. Лекарь тем временем начал привязывать к раненой ноге специально приготовленные палки. Тирант рычал и отбивался с такой силой, какую трудно было предположить в раненом, и при этом осыпал проклятиями и Ипполита, и лекаря. Однако ни тот, ни другой не обращали на это внимания.

Наконец работа лекаря была закончена, и Тиранта перенесли в повозку. Севастократор больше не кричал и не стонал, но тихонько цедил сквозь зубы какой-то тонкий, ни с чем не сообразный звук.

— Тише, — прошептал некто, бывший в повозке.

Тирант так удивился, что проглотил свой жалкий полустон и некоторое время безмолвствовал. Тот, второй, что находился в повозке, носил капюшон, почти полностью скрывавший его лицо, если не считать подбородка. Подбородок этот был юношеский, округлый, с маленькой мягкой ямочкой, так что Тиранту вдруг показалось, что перед ним женщина.

Но скоро он убедился в своей ошибке: голос человека в капюшоне принадлежал мужчине, хоть и очень молодому.

— Любовь меня погубила, — сказал ему Тирант. — Смотри и запоминай: тот, кто живет во грехах, сам творит собственную смерть. Если бы я не поддался соблазну и не забрался в постель к той, которая не стала еще моей супругой, мне не пришлось бы прыгать с крыши, я не сломал бы ногу и не страдал бы так ужасно.

— Любовь продлила твою жизнь, — возразил неизвестный.

— Как это? — удивился Тирант.

— Возможно, ты должен был умереть раньше… — сказал незнакомец. — Намного раньше. Только любовь охраняла тебя все это время, потому что любовь благословенна Господом.

— Но я люблю мою госпожу земной и грешной любовью! — сказал Тирант горячо. — Теперь я понял это, и одному Богу известно, как сильно я раскаиваюсь.

— Бог не запрещает тебе телесную любовь, — ответил незнакомец. — И в ней нет ничего дурного, ведь ты любишь одну женщину, а не многих, и женщина эта совершенна. Но отныне тебе стоит поторопиться, потому что любая отсрочка подходит к концу.

Повозку сильно тряхнуло, боль в сломанной ноге отозвалась настоящим взрывом темно-красных искр, и Тирант на миг погрузился в море извивающихся огоньков; а когда он оправился и смог смотреть на мир не моргая, незнакомца уже не было. И Тирант сразу забыл об этом.

Его везли в столицу, а он слушал свою боль, которая гуляла по всему телу, как ей хотелось. Но дольше и охотней всего она задерживалась в боку и в ноге, а висков и груди лишь изредка касалась своим железным пальцем.

* * *

Государь явился навестить больного севастократора тем же днем, после мессы. Тирант встретил его прямым молчаливым взором, но даже не пошевелился на постели.

— Мне говорили, будто вы упали с коня, — сказал император, усаживаясь рядом в кресла.

— Да, — подтвердил Тирант.

— Как это могло случиться? — спросил император с большой печалью.

— Я отправился в Бельэстар — посмотреть, хорошо ли содержатся лошади, присланные для армии, а заодно и распорядиться о том, чтобы их готовили к походу, — ответил Тирант.

— Почему же вы поехали туда ночью?

— Потому что днем я был слишком занят празднествами, — объяснил севастократор. — Мне не хотелось портить удовольствие, поэтому все дела я перенес на то время суток, когда все люди спят.

— Поистине, вы необычный человек! — воскликнул император. — То, что все делают тайком, вы делаете явно, а то, чему принято отдавать время прилюдно, да еще так, чтобы это заметили все сеньоры и начальники, вы делаете под покровом ночи, тайно.

— Это оттого, что я сражаюсь не ради похвалы, а ради победы и славы Византии, — ответил Тирант.

— Разве, став победителем, вы не пожелали бы никаких благ для себя лично?

— Если настанет такой день, я буду знать, о каких благах для себя лично молить ваше величество, — сказал Тирант. — Но пока этот желанный день от меня далек, так что я лучше промолчу.

— Я перебил вас, — извинился император. — Однако продолжайте ваш рассказ. Как же получилось, что вы упали, да еще так неудачно? Мой лекарь говорит, что, судя по виду вашей лошади, она не то что опытного наездника — и ребенка не могла бы скинуть, такой спокойный и мирный у нее нрав.

— Лошадь моя оступилась, попав ногой в выбоину на дороге, — был ответ Тиранта. — Вот и вся причина. Она действительно славная кобылка и не причинила бы вреда по собственной воле. Так что я хотел бы, чтобы о ней позаботились должным образом и ни в коем случае не обижали ее.

— Разумеется, — вздохнул император. — А у нас тоже были волнения. В спальне принцессы обнаружилась огромная крыса!

— Крыса? — удивился Тирант.

— Да, и она оцарапала ее высочеству лицо.

— Надеюсь, эту мерзкую тварь поймали?

— Нет, — сказал император, — хоть мы и разыскивали ее повсюду, но она сбежала. Вероятно, выпрыгнула в окно.

— Меня глубоко печалит эта история, — заметил Тирант.

— Я хотел бы немного развеять вашу печаль, — ответил император. — Может быть, у вас есть какие-то просьбы ко мне?

— Только одна, — отозвался Тирант, припомнив, какое обещание он дал Эстефании.

— Говорите! Если это в моих силах, я исполню.

— Я хотел просить ваше величество о дозволении вступить в брак.

Император поднял бровь и вопросительно уставился на Тиранта:

— Брак?

— Да, мой кузен Диафеб влюблен в герцогиню Эстефанию Македонскую, и она отвечает ему взаимностью. И поскольку ваше величество выступает в роли отца Эстефании — ведь настоящего отца, равно как и отчима, она лишилась…

Тирант замолчал, не зная, как закончить. Особенно сбивало его с толку выражение лица императора — тот вдруг нахмурился и помрачнел.

— Хорошо, — произнес наконец император. — Я даю мое согласие на этот союз, хоть ваш кузен и голодранец, без роду-племени.

— Я не могу допустить, чтобы о моем кузене говорили подобным образом, — возразил Тирант. — Хоть у него и нет земель в Византийской империи, в Бретани он владеет немалыми угодьями, он носит титул сеньора Мунтальского, а род наш восходит по материнской линии к королю Утеру Пендрагону!

— Хорошо, хорошо, — прервал его император, не скрывая досады. — Я ведь уже сказал, что не возражаю против этого супружества, не так ли? Более того, я хочу, чтобы свадьба состоялась немедленно, потому что завтра сеньор Диафеб должен отбыть к армии и продолжить осаду Бельпуча.

— Я всецело разделяю желание вашего величества, — сказал Тирант. — И более того, я намерен присоединиться к моему кузену в этой осаде.

— Но это безумие! Вы не в состоянии встать с постели!

— Меня могут носить на носилках, — упрямо сказал Тирант. — Я должен находиться с солдатами, иначе не миновать беды.

— Под Бельпучем находятся граф де Сен-Жорди, герцог де Пера; туда же отправится сеньор Диафеб — если он женится на Эстефании, то в приданое за женой получит титул герцога Македонского; имея при армии сразу трех столь знатных сеньоров, можно не беспокоиться за исход событий.

Тирант только покачал головой, а император, не желая продолжать этот разговор, встал и молча вышел.

* * *

Эстефания и Диафеб ворвались к Тиранту вскоре после того, как государь покинул комнату больного. Эстефания слева, а Диафеб справа кинулись к кровати, схватили Тиранта за руки и стали целовать. Эстефания запросто забралась к нему в постель и обняла за шею, прижавшись щекой к его скуле и глазу и едва его не задушив. А Диафеб просто поднес к губам руку брата и глубоко вздохнул.

— Как себя чувствует ее высочество? — тихо спросил Тирант.

— Когда она узнала о том, что вы спрыгнули с крыши, она чуть не лишилась рассудка от страха, — сказал Диафеб. — Все плакала и повторяла, что погиб тот, в ком вся ее надежда. Она не верила, что можно спрыгнуть с такой высоты и остаться в живых.

— А мне приходилось делать вид, будто она сама не знает, что говорит в сонном забытьи и для чего-то все спрашивает, не поймали ли ту злополучную крысу, — добавила Эстефания. — Под утро лекари даже боялись, что у нее начнется лихорадка, так она рыдала и убивалась.

— Боже! — сказал Тирант. — Из-за меня одни несчастья. Лучше бы мне и в самом деле умереть в назначенный мне час и не пользоваться отсрочкой.

— Какой отсрочкой? — испугалась Эстефания.

Диафеб взглянул на свою невесту поверх головы брата:

— Идемте, не будем его тревожить. — И одними губами прошептал так, что его поняла только Эстефания: — Он бредит.

* * *

Дабы не откладывать отъезд Диафеба к Бельпучу, император повелел сыграть свадьбу на следующий же день, так что спешно были приготовлены угощения, а жонглеров и музыкантов пригласили всех, кого только сумели разыскать в столице за столь краткое время.

После мессы и благословения новобрачных император приказал принести сундуки, в которых находилось приданое невесты, и перед всеми предстали горы золотых дукатов, а также украшения, драгоценности и прекрасные одежды, которые отец оставил в наследство Эстефании. Каждую достойную вещь вынимали из сундука и расправляли перед собравшимися, так что показ приданого занял долгое время. Но никому не было скучно, потому что не бывает скучно в присутствии красивых женщин, знатных мужей и дорогих одежд.

Затем из самого последнего сундука, который был меньше остальных, но куда богаче украшен, извлекли тунику с изображением герба герцога Македонского, а также стяги с тем же гербом и корону из чистого серебра. Стяги развернули и вознесли над головами. Эти стяги оказались очень большими и роскошными и заняли много места в мироздании.

Тунику с гербом Македонской сеньории надели на Диафеба, после чего увенчали его короной, и никогда еще такая прекрасная корона не находила себе пристанище на столь тугих и чудных кудрях, какие покрывали голову Диафеба Мунтальского.

Молодая супруга Эстефания смотрела на своего избранника с восхищением. Ее любовь была так велика, что герцогиня готова была простить Диафебу все те выходки, которыми тот смущал ее в минувшее время и еще смутит во времена настающие.

Вторую серебряную корону, поменьше, возложили на голову Эстефании, и так они предстали перед народом.

Под звуки труб новобрачные и все остальные вышли из храма и поехали верхом по всему Константинополю, а стяги развевались у них над головами. Они постарались ехать так, чтобы не миновать ни одной площади и побывать на всех больших улицах столицы. А когда они совершили все это, то выбрались за городские стены на просторный луг к Святому источнику, который истек здесь в незапамятные времена, когда Богоматерь явилась одному воину и заплакала на этом самом месте.

В водах этого источника освятили стяги Македонского герцогства, а затем окропили головы герцога и герцогини, и весь луг наполнился благоуханием.

После благословений начались состязания, и триста рыцарей развлекались тем, что сражались за дам (которых было всего сто пятьдесят). Они отбивали друг у друга этих дам или уводили их силой, а то и воровали. В таких забавах они провели несколько часов. А Диафеб и Эстефания просто наблюдали за происходящим и держались за руки.