— Случается, что человек не замечает того, что у него под самым носом.

— Случается и другое: чьи-то старшие родственники не в состоянии понять младшего и глухи к его словам, как стена. — Ник спохватился, что фраза его прозвучала слишком резко и сбавил тон: — Дядя Фред, скажи все-таки, о чем ты сейчас подумал.

Фредерик протянул руку, чтобы стряхнуть пепел на специально поставленное для этой цели блюдце, не попал, но не обратил на это ни малейшего внимания. Сощурившись, несколько секунд смотрел на лицо молодого человека.

— Твой отец покинул Англию, чтобы заработать собственное состояние.

— Я делаю то же самое, — произнес Ник, скрестив руки на груди.

— И проиграл свою игру.

— Со мной такого не случится. — Голос Ника прозвучал твердо и уверенно. — Ты не увидишь повторения истории в этом отношении.

— Джеймс уехал в той же степени из-за женщины, в какой из желания найти свой путь в жизни.

— Совершенно верно, дядя. — Ника задели эти слова, но он заставил себя улыбнуться. — Я не повторяю историю своего отца хотя бы в том, что не убегаю с нареченной своего старшего брата. Могу только признаться, что и у меня есть некая актриска…

Фредерик молча уставился на племянника.

— Ладно, хватит. — Ник вперил взор в потолок. — Как это ни печально, у меня нет женщины, к которой я был бы сильно привязан.

Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, и смею сказать, что кроме меня этого никто не заметил, но я видел, как ты на нее смотрел, — спокойно возразил Фредерик.

— Не имею представления, о чем ты говоришь. — Ник столь же спокойно встретил взгляд дяди. — И не понимаю, на кого ты намекаешь.

— Ты не умеешь врать, мальчик мой, — усмехнулся Фредерик. — Тебе никогда не удавалось меня обмануть.

На этот раз оба долго молчали, глядя друг другу в глаза. Фредерик был прав. Даже когда Ник был маленьким, дядя всегда докапывался до правды, что бы ни сочинил его племянник. И сейчас получилось то же самое: проницательный взгляд темно-карих глаз Фредерика побудил Ника к честному признанию.

— Если ты говоришь об Элизабет Эффингтон, то я смотрел на нее, как смотрит любой нормальный мужчина на красивую женщину. — Ник повернулся лицом к книжной полке. — И это не имеет ни малейшего значения. Она выходит замуж за моего лучшего друга.

— Они не обручены.

— Пока. — Ник передернул плечами. — Но обручатся. Еще до конца Святок Чарлз должен попросить ее руки.

— А я-то не мог взять в толк, с чего это ты уезжаешь накануне Святок.

— Все очень просто. — Ник посмотрел на дядю через плечо. — Скажу тебе, что я ею заинтересован, более того, даже увлечен. Но каждая минута, проведенная с нею, это искушение, с которым мне следует бороться. А лучший способ избавиться от искушения — это устранить его или, в данном случае, самому устраниться.

Фредерик молча и сосредоточенно слушал племянника.

— Не смотри на меня так, дядя. Элизабет — очаровательное, прелестное создание. Ты не можешь осуждать меня за то, что я хочу ее. Но Чарлз — мой самый близкий друг, а она… Это предрешено. С тех пор как я знаю Чарлза, он строил планы жениться на Элизабет. Джонатон ждет этого, да и все члены обеих семей тоже. — Ник тряхнул головой, чтобы прогнать душевную боль, и усмехнулся. — Чарлз для Элизабет куда более подходящая пара, чем я, и по характеру, и по соображениям чисто материальным, да и вообще по всему, что принимается во внимание при вступлении в брак. Кроме того, Чарлз всегда любил ее, а я…

Фредерик приподнял брови.

— А ты любил ее почти так же долго. Почти.

— Любил? Не говори чепухи! — огрызнулся Ник с притворным пренебрежением, как если бы сама мысль о его любви к Элизабет Эффингтон была попросту смешной.

Но он любил ее.

Они познакомились, когда Элизабет была совсем ребенком, а он всего на несколько лет ее старше. Она не обращала на него внимания, и он на нее тоже: его близкими друзьями и товарищами стали Джонатон и Чарлз. В школьные годы и перед его с дядей кругосветным путешествием они виделись достаточно редко и случайно, и во время этих встреч Элизабет почти не общалась с ним, и Ник ей не навязывался, но он неизменно и постоянно ощущал ее присутствие. Радовался каждой смешинке в ее ясных голубых глазах, с замирающим сердцем слушал ее звонкий смех.

Да, он любил ее почти всегда.

— А что Элизабет? — медленно проговорил Фредерик. — Ты ей нравишься?

— Разумеется, нет. Она любит Чарлза. Всегда любила. Она… — Ник снова тряхнул головой. — Я даже вообразить не могу, чтобы она питала ко мне какие-то особые чувства.

Ник и в самом деле не ведал, как относится к нему Элизабет. Могли он считать, что их немногие разговоры наедине, начавшиеся совершенно случайно и невинно и перешедшие во взаимную и глубоко душевную откровенность, свидетельствуют о сердечной привязанности с ее стороны? Имело ли какое-то особое значение то, что, отыскивая ее глазами в другом конце комнаты, он неизменно встречал ее тоже ищущий взгляд. Что было в ее взгляде после того, как он поцеловал ее, — девственное возмущение или признание в том же чувстве, какое испытывал он сам?

А, все это пустое!

— Я бы сказал, что если Элизабет и питает ко мне какое-то чувство, то это скорее всего смущение, — заговорил он, стараясь тщательно выбирать слова. — Я не всегда вел себя с ней настолько осмотрительно, как мне хотелось бы. Она очень молода, и вполне естественно, что у столь юной девушки неожиданное внимание любого мужчины может вызвать смущение.

Фредерик недоверчиво хмыкнул.

— Ты ненамного старше ее, — заметил он.

— На три года, дядя. — Ник решительно выставил вперед подбородок. — Между мужчиной двадцати двух лет и девушкой, которой еще нет девятнадцати, разница очень велика.

— Ах да, знаешь ли, вот о чем я подумал…

Фредерик несколько раз затянулся сигарой с методической правильностью перерывов между затяжками — несомненный признак, что подумал он о чем-то весьма серьезном. Ник призвал себя к выдержке. Дискуссия была явно далека от завершения.

— Стало быть, ты не изъяснился ей в своих чувствах? — задал вопрос Фредерик.

— У меня нет к ней никаких особых чувств. Дядя не обратил на его слова никакого внимания.

— Не считаешь ли ты, что это следует сделать? Поговорить с ней, я имею в виду.

Ник скрипнул зубами.

— Нет, не считаю и повторяю: у меня нет по отношению к ней никаких особых чувств.

Фредерик не унимался:

— Но если она испытывает по отношению к тебе то же самое, твое молчание было бы величайшей глупостью…

— Черт побери, Фредерик, я не мой отец! — зарычал Ник в бешенстве. — Я не споткнусь на том, на чем споткнулся он: я не собираюсь красть у другого мужчины любовь всей его жизни. Тем более у мужчины, который близок мне как брат.

— Ты готов лишить Элизабет такого счастья, которое твоя мать нашла в твоем отце?

— Нет! — Ник всей пятерней дернул себя за волосы. — Я хочу обеспечить ей счастье. Я гарантирую его тем, что уеду и предоставлю ей свободу быть счастливой с Чарлзом.

— А как насчет твоего собственного счастья?

— Я буду счастлив, если осуществлю свои планы!

Ник повернулся и прошествовал в противоположный конец комнаты, стараясь прогнать из головы вопрос, прочно там засевший.

Пытается ли он убедить дядю или самого себя?

— Кто знает, что произойдет в будущем? Может, я найду в Америке не только богатство, но и жену. — Он резко повернулся и наградил своего дядюшку саркастической усмешкой. — Или проведу свои дни так же, как и ты, довольствуясь некоторым ассортиментом дам, согревающих мне постель.

— Да, понятно… — Фредерик откашлялся, видимо, еще не осознав услышанного. — Но ведь это же не… — Он вдруг взорвался: — Лично я ничуть не жалею о том, как я провел свою жизнь! И мы не о том говорим! Мы обсуждаем твою жизнь, а не мою.

— В самом деле, и хорошо, что ты об этом напомнил. Я принял решение и убежден, что оно самое лучшее для всех заинтересованных лиц. — Ник спохватился и заговорил как можно мягче и убедительнее: — Послушай, дядя, ведь сейчас Святки. На каждом углу каждой улицы люди поют о Рождестве, они добры и ласковы к друзьям и к чужим людям. Для нас с тобой это последнее Рождество, которое мы проводим вместе перед долгой, может быть, многолетней разлукой. Я вовсе не хочу провести этот последний день в бесконечных спорах.

— Это вовсе не последний наш день, — буркнул Фредерик, воздевая очи горе с покорным вздохом. — Но я больше ничего не скажу, кроме одного. — Тут он нацелил кончик сигары на племянника. — Имей в виду, мой мальчик, что я даю слово уговаривать тебя вернуться в каждом своем письме.

— Иного я и не ожидал.

— Уж если ты не проведешь дома первый день Рождества, то надеюсь, посетишь нынче вечером рождественский бал у Эффингтонов.

— Я не упущу такой возможности, дядя, — сказал Ник с улыбкой, за которой опять-таки пряталась сердечная боль.

Нет, он не может упустить возможность увидеть ее в последний раз…

— Вот и отлично. Что касается меня, то я признаю свое поражение, поскольку у меня все равно нет выбора. — Фредерик с тяжелым вздохом встал и подошел к письменному столу розового дерева, украшенному резьбой в египетском стиле, вошедшем в моду с начала века. — Нам с тобой, однако, надо еще уладить некоторые денежные дела. Доверенности, перевод денег и прочее.

Ник оперся ладонями на крышку стола и наклонился к дяде.

— Обещаю, что верну тебе все. До последнего пенни.

— Но ведь это твои деньги в той же мере, как и мои. Всегда так было, так будет и впредь. — Фредерик поднял на племянника свои спокойные карие глаза. — И будь уверен, мальчик, что я не сомневаюсь в твоем успехе.

Ник почувствовал нечто похожее на гордость в соединении с горячей привязанностью к человеку, которого он любил, как сын любит отца.

— Спасибо, дядя.

— Маленький совет, прежде чем мы перейдем от всех прочих сюжетов к денежным расчетам. Если ты позволишь.

Ник покачал головой и выпрямился.

— Если я скажу «нет», это тебя остановит?

— Мальчик мой, это едва ли меня удержит, — улыбнулся Фредерик.

— Тогда смелей вперед. Какие мудрые слова, рожденные многолетним опытом, желаешь ты мне сказать, дядюшка?

— Подозреваю, что ничего такого, что уже не было бы тебе известно. Просто помни всегда, что многие женщины могут согреть тебе постель, но редкая женщина в состоянии согреть твое сердце.

— Это, право, мудрые слова, дядя, и я постараюсь быть настолько мудрым, чтобы помнить их.

Ник проглотил горький комок в горле и даже рассмеялся, чтобы не огорчать Фредерика. Само собой, найдутся в будущем женщины, которые согреют его постель… Но сердце? Нет, никто не заполнит пустоту, которая образовалась в нем. Ну что ж, если на сердце пусто, надо жить делом.

Он встретил любовь всей своей жизни, но она никогда не будет принадлежать ему. Жестокая насмешка судьбы, но что поделаешь! Фредерик во многом прав, утверждая, что история повторяется, однако конечный результат будет совсем иной.

Он сделает себе состояние и тем самым послужит доброму имени Коллингсуортов.

Он не разобьет сердце другому человеку во имя спасения собственного.

И он никогда не станет — никогда! — таким, каким был его отец.

Глава 3

Парадная лестница в Эффингтон-Хаусе была по всей своей величественной длине украшена гирляндами и букетами из вечнозеленого падуба и плюща, а также всевозможных плодов и ягод, и все это было перевито красными, золотистыми и серебристыми лентами. Притолоки всех дверей и обводы всех окон убраны зелеными ветками в невероятном изобилии, и потому каждая дверь казалась входом не просто в другую комнату, но в некое таинственное и полное радости святилище, имя которому — Рождество.

Огромная ветка омелы была подвешена под люстрой в холле, дверь из которого вела в бальный зал, — не совсем подходящее место для тех, кому хотелось сорвать неожиданный поцелуй [3], но мама выбрала именно эту комнату, чтобы друзья и знакомые могли целоваться при всех в свое полное удовольствие и в соответствии с обычаем. Ветки омелы были развешаны и в других местах по всему дому — для тех, кто предпочитал поцелуи в уединении, однако отец, как всегда, выразил по этому поводу свое глубочайшее неодобрение: у него как-никак две дочери да еще и сын, а омела отнюдь не располагает к пристойному поведению. Мама с этим не соглашалась, заявляя, что она как мать вполне полагается на своего отпрыска, и, разумеется, настояла на своем. Отец, несмотря на долгие годы брака, все еще по уши влюбленный в свою жену, поворчал-поворчал, но позволил ей поступать как она хочет.

Даже старые фамильные портреты давно умерших предков Эффингтонов, размещенные на стене открытой галереи, были украшены еловыми ветками, плющом и ленточками. Если пустить в ход все свое воображение, можно было представить, что лица их в этот праздничный вечер выглядят менее суровыми, чем обыкновенно, что на губах у них наметилось некое подобие улыбки, а в глазах светятся искорки радости.