Этот подросток, девочка, похожая на его дочку, своим тоненьким пальчиком надавила на больные места.

А Пэг меж тем болтала:

— Оскар хотел тебя выкинуть. Я не разрешила. Он назвал тебя липучкой, а я говорила, что ты хороший. Они потом поверили и, видишь, выпустили меня.

— Кто они? — спросил Митя, ошеломленный этой искренностью.

— Оскар и отец.

— Мрачный хозяин — твой отец? — уточнил Митя.

Пэг обиделась:

— Он не мрачный. Он болен. У него язва. А Оскар служит у него.

— Ты, наверное, учишься в школе? — обреченно спросил Митя.

— Конечно! — воскликнула Пэг. — И она мне так надоела! Мама моя умерла давно, и папа меня воспитывает и воспитывает, но не умеет это делать. А твоя дочка, — вдруг прервала она себя, — она правда похожа на меня?

— Нет, — устало сказал Митя, — у меня вообще нет дочери (он забыл про Анну…), у меня два маленьких сына, и я не испанец, а русский. Только ты не говори отцу и Оскару сейчас. Потом, когда я уйду.

— Ты уйдешь? — спросила Пэг огорченно. — Но мне с тобой интересно. Я тоже пойду с тобой. Я не была знакома ни с одним русским…

— Ну вот теперь знакома, — усмехнулся Митя.

— А как тебя зовут? — спросила Пэг с интересом. — Только правду.

— Дмитрий, Митя, — назвался он.

— О, как трудно, — протянула Пэг, — подожди, Ми-ить-я, я возьму вино, хорошее, испанское, настоящее.

Она побежала куда-то в коридор и вернулась уже в курточке и с пакетом. Подошла к стойке и что-то сказала отцу, он ответил, она рассмеялась, поцеловала его в щеку и подошла к Мите.

— Пойдем, — сказал она, потянув его за руку, — мне разрешили.

Они вышли из бара, и оказалось, что уже наступил вечер. Или ночь?! Митя впервые за сегодня ощутил дрожь, взглянув на светящийся циферблат…Боже! Ему думалось, что впереди — уйма времени, а оказалось, что все оно — позади.

Девять вечера, и в присутствии уже никого не должно быть.

…А что, если кинуться туда? Он чуть не рассмеялся. К кому он придет? Там уже звон по всем округам. И Нэля знает, что он пропал. И Виктор Венедиктович. И «птица» важная…

Он погиб. И из-за чего? Не из-за чего. Просто так.

Рядом шла Пэг, непривычно молчащая.

За ними наверняка тащится этот Оскар, и стоит Мите только ближе подойти к девочке, как тот убьет его и «до свидания» не скажет.

Митя повернулся к Пэг и коснулся губами ее ароматной щечки.

— Прощай, ласточка… — сказал он, — я погиб. Вспоминай меня иногда. Может, мне будет там легче…

— Где? — тихо и испуганно спросила она.

Уголки рта ее опустились, придавая личику взрослость.

— Там, — ответил неопределенно Митя, зная где… — В Москве. Без работы. С семьей с женой и тремя детьми… Да нет. Скорее так: без жены и без детей…

Пэг вдруг схватила его за куртку и притянула к себе, прижалась губами к его губам.

Он хотел сказать: не надо… Но человек слаб, а Митя тем более, и они стали целоваться с Пэг как безумные, стоя на нью-йоркской улице.

Когда они оторвались друг от друга, Митя отметил, что никакого Оскара вблизи нет…

…Уехать с ней в какую-нибудь гостиницу? И провести свою последнюю ночь в Нью-Йорке в объятиях этой девочки. Он уже не был уверен, что она — девочка. Она поедет с ним, он это чувствовал.

Но порыв прошел, и накатила страшная, неимоверная усталость, и начал подкрадываться ужас содеянного. Митя встряхнул головой, отводя наваждение.

— Прощай, Пэг. Я люблю тебя, — сказал он, погладив ее по волосам. — Я тебя буду помнить.

— Я тоже, — ответила она, — а ты приедешь хоть когда-нибудь?

— Обязательно! — ответил он совершенно искренне, зная, что не раз в своих мечтах ТАМ он будет возвращаться на эту улицу, к Пэг.

— Уходи, — сказал он. — Уходи.

Она послушно отошла от него и пошла, опустив голову, медленно, но упорно. Вот уже скрылась за углом. Нет ее…

Митя открыл дверь в квартиру и сразу увидел Нэлю. Она сидела на их большом белом кожаном диване, — маленькая, с огромным животом, в домашнем платье, бледная синюшной бледностью.

— Вот и он, — с усмешкой сказала она кому-то, повернув голову — я же говорила, что он жив. С ним случаются другие вещи.

Митя медленно вошел в гостиную.

Там, куда обращалась Нэля, сидел Виктор Венедиктович, как всегда, с иголочки одетый, причесанный волосок к волоску, но с каким-то потускневшим лицом, — с этим выражением он, видимо, не смог справиться.

— А мне все твердят, — счастливица, — сказала она ядовито, — вот, убедитесь.

Она подошла к Мите, как-то непонятно посмотрела на него и скрылась в спальне.

Митя молча сел напротив В.В. за журнальный столик.

На нем стояли бокалы с коктейлями и фрукты. Значит, несмотря ни на что, Нэля «принимала» В.В.

— Что с вами, Митя? — спросил тот упавшим до шепота голосом.

…Да, ведь это он, Митя, подвел и предал не только себя, но и самого В.В. и может быть, больше, чем себя.

— Не знаю, — ответил Митя горько, — я и правда, не знаю… Простите…

— Я не стану распекать вас, — сказал В.В. все тем же голосом, — вы сам знаете, что совершили.

Он помолчал, ожидая любого ответа, но Митя как онемел.

— Я не понимаю… — сказал В.В. — Неужели у вас нет совсем чувства меры, опасности, ответственности наконец?.. Но все еще пока поправимо, и это зависит от меня. Но вы должны мне все рассказать. Все, понимаете? Чтобы я мог ориентироваться.

В.В. все же решил, видимо как-то попытаться спасти хотя бы себя…

Митя, помедлив, ответил, — простите, Виктор Венедиктович, но я вам ничего не расскажу. Я сам не разобрался ни в чем. Может, со мной ничего не происходило, а может, очень важное… Клянусь, я не знаю. И возможно, не узнаю никогда. Что же я вам расскажу?..

Митя устало смотрел на него.

Теперь, когда кончилась неизвестность, будто глыба свалилась с его плеч.

А у Виктора Венедиктовича волосы шевелились на голове и озноб бежал по телу, охватывая обручем голову, которая начинала пульсировать и безобразно болеть. Он подумал, что Митя сошел с ума, но по лицу его этого не скажешь… Болен? Нервный срыв?.. Ему нужен отдых. Глубокий отдых. И все постепенно наладится… Так он успокаивал себя, понимая, что все зря, зря… Вслух он сказал:

— Приведите себя в порядок, развейте настроение Нинэли Трофимовны. И приходите ко мне. Я всю ночь буду работать, так что в любое время. И если можно, приведите в порядок ваши впечатления и… приключения. Я должен, обязан все знать. Вы меня понимаете? Я всегда прикрывал вас, говорил, что находил нужным. Прикрою и сейчас. Но я должен все знать. Нельзя же так вот, ни за что, положить свою жизнь на рельсы… И не только свою…

— Виктор Венедиктович, — сказал Митя чуть ли не умоляюще, — простите меня, я вас ужасно, отвратительно подвел. Я поступил как подонок. Но я никуда не хочу ехать. Я ненадежный человек. Зачем вы ставили на меня?..

Виктор Венедиктович сник.

— Вы не правы, Митя, — прошептал он, — и правы. Как всегда. Я — старый дурак. Вы казались мне…

Он замолчал безнадежно.

Молчал и Митя.

В.В. встал. Подобравшийся, официальный, суховатый. Начальник.

— Вадим Александрович, наверно, я не буду препятствовать вашей отправке в Москву. Видимо, это действительно будет лучше и для вас, и для меня. Вас оставят в Москве, дадут какое-то место, верю, что проступок ваш не так страшен, хотя вы и не хотите мне рассказать… Но это ваши проблемы. Вы… — В.В. замолчал, видимо не находя нужным что-либо продолжать.

Эти внезапные холодность и официозная сухость заставили Митю сказать:

— Простите. Спасибо вам за все…

В.В. пожал плечами и ушел.

Митя лег на диване и начал было проваливаться в сон, но вошла рыдающая в голос Нэля, и Мите стало невыносимо жаль ее.

С огромным животом, маленькая, бледная, плачущая!.. О, Боже, что он сделал с веселенькой крепенькой девочкой Нэлей? Почти всегда беременная, обманутая мужем и не знающая еще, что сегодня Митя испортил ей окончательно жизнь.

Испортил глупо и бездарно.

Да, она вызывала горькую, нестерпимую жалость.

Митя вскочил с дивана, подошел к ней, взял сзади за локти и прижался головой к ее шее. Она зарыдала еще громче.

— Нэля, милая, прости меня, прости. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Она рыдала навзрыд, и плечики ее вздрагивали.

Митя понял, что к нему пришло решение. И не сейчас. Раньше. Когда в двери исчезла фигура В.В.

Он пойдет к нему. Он расскажет все, он будет рассказывать, как раздеваться: все, вплоть до белья, — нате, смотрите, я разделся. Не погубите голого несмышленого земного человека… С его мелкими страстями и проступками?..

В.В. поймет… И все закончится благополучно, как всегда у него случалось.


Виктор Венедиктович действительно не спал. Но Митю уже не ждал. Однако принял. Но он смертельно обиделся на Митю, до боли, до ненависти.

Возможно, на него повлияла обстановка Митиного дома: беременная милая, униженная его подчиненным Нэля, дом — полная чаша… Что здесь, что в Москве…

А эта мразь — так мысленно обозвал Митю В.В. — плюет на все и всех и делает, что захочет, и не считается ни с кем. И уверен, что все ему сойдет с рук. На этот раз — не сойдет!

Когда он открыл дверь, то увидел Митю, бледного до зелени, с подозрительно красными глазами и набрякшими веками.

«…Плакал?» — спросил себя В.В., но тут же приказал себе не под даваться в очередной раз, какую бы интермедию не разыграл Митя. Хватит! Он уже дал ему шанс, два, но тот им не воспользовался.

Вот теперь пусть кушает, что сам приготовил.

Митя спросил хрипло:

— Можно войти?

— Конечно, конечно, — спохватился В.В. и отодвинулся от дверного прохода.

Митя прошел в гостиную.

В.В. спросил:

— Выпить?

Митя кивнул.

В.В. налил ему виски и, как полагается, бросил в стакан лед.

Он в конце концов хозяин, к нему пришли, и здесь не должно быть различий: враг, друг или нечто среднее. Служба приучила.

В.В. смотрел на Митю и понимал, что обида не проходит, а наоборот накаляется как кузнечная наковальня.

«…Щенок, сопляк, — думал В.В., — думает, что пришел ко мне и все о’кей? И старая тряпка В.В. растает от такого доверия?»

Митя поднял голову, а В.В. опустил свою.

Он не хотел, чтобы Митя увидел, разглядел его обиду. Слишком жирно для мальчишки.

А Мите сразу же стало трудно. Ему нужны были глаза, не важно, с каким выражением, — чтобы они смотрели на него.

Он ждал, что В.В. хотя бы что-то скажет: обругает, посетует, попеняет…

Но ничего этого не происходило, и Митя всем своим нутром почувствовал, что это — конец. Что, теперь встать и уйти?..

Нет уж, сиди, раз пришел, и делай, что собрался.

Митя, сжавшись в кулак, заговорил.

Он начал с самого утра. Но то, что он говорил, выглядело или враньем или пошлятиной, самой по себе ничего не значащей, но многое говорящей о самом Мите.

Закончив свою исповедь, Митя добавил:

— Вот потому я и говорил вам, что ни на что не гожусь…

«…Да, ты ни на что не годишься, а может, и не годился никогда, — подумал с горечью В.В. — Это я тебя придумал, как, наверное, придумывают тебя твои женщины… А вот твой первый начальничек заграничный, Георгий Георгиевич, понял. И не зря назначил эти непонятные полгода здесь… Ах, старый змей, до чего мудр и опытен! Итак, дружочек Митя, я больше тебе не помощник».

Придется тебе потерпеть фиаско…


Митя понял молчание В.В. и похолодел. Почему он не мог рассказать все, когда его просили об этом? Что за идиотизм? Но теперь — поздно.

В.В. молчал, понимая, что сказать что-то надо… Ни жалости к Мите не было, ни симпатии, ни привязанности.

Но Виктор Венедиктович справился с собой, — недаром он так долго жил в «джунглях».

Он поднял глаза на Митю и сказал доброжелательно, как говаривал многажды разным людям, зная, что перечеркивает их жизнь:

— Вадим Александрович, я все понял. Спасибо за откровенность. Я учту обстоятельства и сделаю для вас и Нинэли Трофимовны все возможное.

Теперь надо уходить!

Митя встал, все еще надеясь на проявление чувства, — любого! а не этой скрипучей как железный флюгер лживой официальщины…