Она слушала, и слова эти западали ей в душу, и постепенно его шепот проник в ее захолодевшее со вчерашнего вечера сердце, и все вернулось, разве только крошечной темной точкой обозначилась эта история в Вере.

Довольно-таки неспокойную ночь провели они. Во-первых, рядом брат, во-вторых, ему полночи кто-то звонил по телефону и он говорил громко, а они вынуждены были слушать все его переговоры с друзьями и девицами.

Непривычная для Мити тьма в комнате угнетала — деревья совсем заслонили окна и часть комнаты вообще была в темноте. Но вместе с тем Мите и нравилась Верина комната, но была совершенно непривычной и очень чужой, наверное, так же как Вере его квартира. И вдруг он подумал: какая «его»? Стоит чему-нибудь не понравиться Нэле или ее папаше, как его вышибут на улицу и «прощай» не скажут. И из джентльмена Мити, высокомерного любимца женщин и начальников, он превратится в бомжа. И это чистая правда.

Но у него есть Вера! Вера, открывшая ему совсем другую сторону женской души, — гордой, независимой, но нежной, доверчивой и доброй. О Боже, отчего так нелепо сложилась у него жизнь?..

Он не спал всю ночь, и Вера не спала.

И в рассвет, в серой тьме комнаты, Митя прошептал ей всю свою историю. ВСТАВИТЬ Вера была потрясена этими вроде бы простыми событиями, которые, сцепившись звено за звеном в цепочку, организовали судьбу… И одним из звеньев была она, Вера, и ей нельзя ни в коем случае выпадать, так она вдруг решила и обняла крепко Митю, сказав: все хорошо, все прошло… Только ты не падай с пьедестала, на котором стоишь, ладно?

И он торжественно поклялся: если только застрелюсь.

Была суббота, Вера совершенно свободна, и они весь день провели вместе.

Вера тоже была весела и счастлива. Тяжелое ощущение от Митиных историй жизни ушло, но Вера ловила себя на том, что думает о неизвестной ей девочке Анечке, ее семье… Вспоминает Лелю… Или начинает представлять жизнь Мити и Нэли, их Митеньку-ангела, как говорит Митя.

До этих откровений Вера как-то не задумывалась о чем-то его личном — он как бы плавал в пространстве, лишенном каких-нибудь бытовых признаков. Жизнь его в Америке вообще казалась ей неправдоподобием, то есть она знала, что это было, но как?

Вот теперь она примерно представляла как, и оттого, что она узнала, — лучше ей не сделалось. Может, не стоило ему рассказывать?..

Работы было невпроворот, подходило время ее эфира — она делала программу «От сердца к сердцу» и сама вела ее — полчаса не мало, поэтому эти дни она просила Митю звонить в определенное время, днем, и предупредила, что, возможно, будет приходить позже.

Он высказал желание каждый день ее встречать, но она не разрешила: а если она задержится?..

Но Мите стало казаться, что Вера стала хуже к нему относиться…

Он знал о ее программе, даже как-то они вдвоем слушали ее, но поганая мыслишка не уходила.

Именно поэтому этим вечером он был беспредельно внимательным. На столе стоял букет прелестных чайных роз, на плите разогревался обед.

Митя встретил ее одетый, ну не для приема, так для коктейля — точно.

У них был веселый, естественный, радостный вечер и прекрасная, скорее романтическая, чем сексуальная, — ночь. Это сделал Митя, не посрамив мужского достоинства и прикрыв все флером изысканности, красивых слов и нежности.

Вера была благодарна Мите — его чуткость граничила с чудодейственностью, он ощущал все! и тут же становился таким, о каком на данную минуту она мечтала…

Утром Митя сказал ей:

— Подожди меня на углу минуту, я провожу тебя.

Она подождала, он вышел, и они пешком дошли до Пушкинской. По дороге ели мороженое, хихикали над прохожими и составляли меню на ужин…

Днем Вера забежала в комнату именно в то время, на которое они договорились, но телефон молчал. Она посидела полчаса и снова умчалась в студию, решив, что если он не прозвонится, то она просто приедет…

В конце рабочего дня она забежала в комнату за сумкой, и раздался телефонный звонок. Она была уже у двери и сначала решила трубку не брать… Но в последний миг все-таки взяла.

Это был ее Митя.

Странно хриплым голосом он сказал, что позвонили от мамы, и он уже взял билет на самолет… Что произошло, он не знает. Самолет через час… И что он обязательно позвонит ей оттуда, если только…

Он не сказал, что такое «если», она поняла и не стала ничего спрашивать, а только упавшим голосом произнесла:

— Митечка, желаю тебе, чтоб все было хорошо… И буду ждать тебя.

— Я тоже, — откликнулся он, — целую тебя, дорогая…

В трубке раздались короткие гудки.

«…Вот и все, — подумала она, — наверное, я его больше не увижу никогда…»


Митя прилетел в родной город в полной уверенности, что с мамой случилось что-то страшное и он живой ее не увидит. И стал терзаться тем, что так мало бывал с ней… Терзался и из-за того, что, проводя дни и ночи с Верой, он не мог сюда собраться, легкомысленно полагая, что все всегда в порядке и ничего страшного, если он приедет попозже. А вот случилось.

Пока он ехал на такси до их дома, все в нем тряслось и дрожало, и он даже не заметил: изменился ли родной город. Еще одна мысль не давала ему покоя, — пришла вдруг и осела, — наверное, не надо ему было идти на первую встречу с Верой, не надо было заводить серьезный роман с такой чистой женщиной — он тоскует по ней, и в тревогу о маме врывается она, Вера.

Зачем он это сделал? И как все решится?

Вера — не мадам Беатрикс, Риточка или, к примеру, Анна Шимон. Это все бестелесные тени. Кроме Ритки…

Но ее можно утихомиривать деньгами и разовым сексом, что противно, однако ничего другого не придумаешь!

Вера — другая, и относится он к ней по-другому… Пожалуй, он любит ее по-настоящему, а это значит… Значит, не нужно лезть в огонь и других тащить за собой.

Дверь ему открыла… тетка Кира. Он автоматически вспомнил, как тетка выгнала его, студента-первокурсника МГИМО, из своего дома, прекрасно зная, что, кроме нее, у Мити в Москве никого нет… Но сейчас это не важно.

— Что?.. Что с мамой? — испуганно повторял он.

Кира смотрела на него недобрыми глазами, что-то, видно, желая бросить ему злобное, но сдержалась и ответила:

— Ее сбила машина.

— Как? — закричал он.

Тетка шикнула на него:

— Так. Она переходила улицу, несся какой-то идиот, ну и сбил… Сломана нога и два ребра. Ушиб головы.

— Она в сознании? — спросил он, ожидая уже самого худшего.

— Она дома… — ответила Кира и все же не сдержалась: — Ты, конечно, в своем репертуаре — не собраться за столько времени! Нэля сюда звонила, думала, ты здесь. Какой же ты… — Она стала подбирать ему название погрязнее, это было видно, а он вдруг озверел на эту отвратительную его тетку — ей-то какое до всех и всего дело? Будто она часто приезжает к сестре или хотя бы интересуется, как ее племянник! В конце концов, именно тетке он ничего не сделал…

— Знаете, Кира Константиновна (он нарочно назвал ее так официально), я бы на вашем месте на стал изображать праведницу! Не стоит.

И быстро прошел в мамину комнату. Там находился врач и какой-то мужик с седой совершенно головой, но черными усами и сильно загорелым, даже задубелым, моложавым лицом.

Он стоял, склонившись над кроватью, и держал маму за руку.

А врач говорил:

— Немедленно в больницу! Неизвестно, что с головой. Вы что?! Дома вы можете ее потерять!

Митя тихо подошел к кровати и спросил:

— Мамочка, ты меня слышишь? И она, — видимо очень ждала его! — приоткрыла глаза и прошептала.

— Митечка… Ты… прие-хал… Теперь я… не умру… — лицо ее скривилось, а из глаз вытекли ручейки слез.

Митя бросился перед кроватью на колени, схватил мамину руку, стал целовать ее и твердил:

— Мамочка, мама, прости меня, прости…

А она опустила веки и совсем тихо сказала:

— Мите-чка…

Его поднял с колен этот седой мужик, потому что врач уже вызвал «скорую».

Маму увезли в больницу. Седой мужик поехал с ней. Больше никому не разрешили. Митя, будучи в каком-то ступоре и не желая видеть свою тетку, отправился в больницу на такси.

Маме уже делали операцию. До этого проверили голову, — оказалось, гематома не задела важных центров…

— Дежурить кому-то придется, — сказал врач, — сами знаете, на нянек надежда плохая. Пока она в реанимации — не нужно, а дня через два — обязательно.

Через час врач прогнал их из больницы, сказав, что высиживать им здесь нечего, если будет нужда, — их вызвонят, но надо надеяться, что этого не случится, — добавил доктор и улыбнулся ободряюще.

Митя и Игорь Алексеевич уехали.

Игорь Алексеевич, седой мужик, оказалось, уже давно «дружит», как он выразился, с Митиной мамой. Сам он — судоходчик, механик на плавбазе, разведен, дети взрослые, живут самостоятельно, как и Митя, в других городах, и получилось, что они двое только и нужны друг другу. Детям — нет.

Игорь Алексеевич несколько смутился, потому что подзабыл, что разговаривает с «ребенком, давно не видевшим мать»…

Митя подумал: «Хорош ребенок! Двоих деток уже родил… от разных женщин…»

Игорь Алексеевич был симпатичный, мягкий и явно любящий маму… Митя порадовался за нее и… за себя: так ему легче жить, зная, что мама — не одна. А вот тетка его одна и останется такой до конца дней своих — уж больно она заносится, а других считает дерьмом под ногами. Она не имеет права так разговаривать с ним… Что он сделал? Почему она его выгнала? Оттуда и пошли его неразберихи… Ему, наверное, надо было лет этак десять шляться, как подзаборному кобелю, прежде чем жениться.

В жутком состоянии приехал он домой, Кира приготовила обед. Перед этим Игорем выпендривается, чтобы прослыть здесь прекрасной, доброй и замечательной женщиной, родным человеком…

Они ждали звонка из больницы. Доктор позвонил и сказал, чтобы ложились спать. Вот завтра — серьезный день, кризисный…

Игорь извинился, сказал, что пойдет спать — глаза на белый свет не смотрят, а завтра раненько поедет в больницу.

Митя тоже засобирался, хотя спать вовсе не хотел, но Кира сказала:

— Митя, останься на минутку…

Он присел в кресло в их старой милой столовой, которую стал забывать…

Черт с ней, пусть потешится, в конце концов, с него не убудет. Надо только взять себя в руки, потому что гадостей он услышит достаточно!

А Кира уселась удобно, приготавливаясь к длинной беседе. Она с нескрываемым интересом смотрела на него так, что Митя почувствовал вживе, как с него снимают одежку за одежкой, оставляя на публике нагишом не столько физически, сколько морально.

— А ты изменился, — сказала Кира, — с того момента, как я была у вас в гостях… Появился лоск, вид вполне заграничный, и поинтереснел, — это была лишь констатация, без комментариев и оттенков. — Ну, вкуса тебе не занимать, обезьянничать ты умеешь, не знаю, насколько ты верно выбрал институт, но в МГИМО кое-чему поднабрался… Ты правильно все сообразил и вовремя сделал! Твоя хитрость и осторожность, скорее трусливость и подлость, помогут сделать карьеру. Мы еще увидим тебя в каком-нибудь высоком кресле, я уверена! Твоя мать считает тебя простофилей неуправляемым, способным на любые выхлесты, волнуется… Но, как все матери, она не видит правды. Ты хитер и пролезаешь во все дырки как… (конечно, ей хотелось сказать: червь, но то было бы слишком, а она не хотела, чтобы Митя знал о ее ненависти к нему. Из-за него, этой ползучей гадости, она навеки потеряла единственную подругу — Лелю). Мите надоело слушать поток помоев, — он сам про себя все знает!

И он ответил:

— Кира Константиновна, не понимаю, чем я вызвал в вас такую ненависть? Неприязнь — вполне допускаю, даже сильную, но яд? В чем дело, вы можете мне объяснить? Я хотя бы буду знать, в чем перед вами лично провинился? — И тут он решил пойти ва-банк. — Хотя впрочем, я сам понял это, когда немного повзрослел и стал раздумывать над нашими отношениями и вашей яростью. Вы не можете простить мне, что моей первой в жизни влюбленностью оказалась ваша любимая подруга и она мне ответила взаимностью… Но в вашем разрыве с ней виноваты только вы, Кира Константиновна, вы хотели, чтобы Елена Николаевна принадлежала только вам, а вы бы руководили ею, и она бы плясала под вашу дудку. Но тут появился я, провинциальный придурок, каким вы меня считали. И вместо того, чтобы вместе с вами посмеяться надо мной, Леля, то есть Елена Николаевна, повела себя совсем по-другому. Как? Вы знаете. Мы, скорее всего, влюбились друг в друга… И вы ей просто этого не простили, потому что потеряли над нею власть.