— Что я собираюсь готовить? — растерянно переспросила Марина, бессознательно делая ударение на слове «я».

— А кто же, я, что ли?

Женька усмехнулась, но, видя, что Марина и в самом деле паникует, поспешила прийти на помощь:

— Послушай, сейчас утро, верно? Ну и вари на всех кашу, делов-то!

Марина с благодарностью посмотрела на нее. Кашу варить просто. Берешь кастрюлю, наливаешь воду, сыплешь крупу, соль и сахар, добавляешь потом масло и молоко. Марина, между прочим, не один раз уже варила, правда, дома и только для себя. На одного всего нужно немного, а потом если не выйдет как следует, то кто про это узнает? А здесь… Варить на столько народу! Да чтобы вкусно было. И как она потом в глаза им посмотрит?

— Марина, ну что ты застыла? — поторопила ее Женька. — До завтрака ведь всего ничего! Ты, может, кашу варить не умеешь?

— Умею! — с отчаянием в голосе произнесла Марина и решительно потянулась к банке с надписью «Манная».

Минут через десять она уже сражалась с вылезающими из кастрюли жесткими комками.

— Батюшки! — ахнула возвратившаяся Женя, но, видя, как Марина убита, сразу же деловито добавила: — Давай делать бутерброды, а с обедом что-нибудь сообразим.

И в последний раз возвращаясь к теме каши, Женя сказала со вздохом:

— Зачем же ты ухнула целую банку?! Жди теперь, пока из города привезут!

— Я подумала, что нужно много, — покаянно сказала Марина.

— Ну ладно, не горюй! Что ты сразу не призналась, что не умеешь? Нашла чего стыдиться!

Женька грубовато привлекла Марину к себе, неловко чмокнула в щеку, потрепала по плечу.

— Ничего страшного, все сначала не умеют. Научишься. Давай хлеб резать, а то и с бутербродами не успеем.

Надо отдать должное: по поводу нестандартного завтрака никто не проронил ни слова. За завтраком Марина с удивлением отметила отсутствие Валерьяна и спросила у Алены:

— Он же вроде вернулся, так где же…

— Опять уехал. — Алену очень позабавила Маринина растерянность. — Марин, у него же каждые третьи сутки дежурство, ты что, не знаешь разве?

— А… Ну да, — пробормотала Марина и покраснела. Давненько она тут не краснела.

— Говорил: читать меньше надо! — наставительно произнес Денис. — За книжкой все на свете прозевать можно.

— Да ты не горюй! — утешила ее Женя. — Глядишь, завтра вернется.

— Как завтра? — Марина опять ничего не понимала. «Интересно, — подумала она, — сколько же дней я так прочитала?» И она твердо решила отложить на время визиты в библиотеку.

После завтрака она сначала готовила обед под руководством Жени. Для первого раза вышло довольно удачно. Потом, с трудом перебарывая искушение пойти почитать, Марина отправилась в детскую, где Никита показал ей, как управлять луноходом на расстоянии. Вроде пустячковое дело, а у Марины никак не выходило. Потом она разобрала привезенные Валерьяном вещи и отложила кое-что постирать. Пошла в ванну, отыскала там порошок и тазик и, напевая, принялась за работу.

Она намыливала уже четвертые трусы, когда в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова Ильи.

— Можно? — вежливо спросил он и сразу, не дожидаясь ответа, протиснулся внутрь. Его сильное, плотное тело заняло собой изрядную часть комнаты. Сразу стало тесно и неуютно. — Слушай, Мариночка! — деловито сказал Илья, присаживаясь на край ванны и закуривая. — Я бы хотел, если ты не против, сразу же все выяснить.

— Смотря что это «все», — осторожно ответила Марина.

— Ну, например, как твоя фамилия.

— Зачем тебе? — отчаянно и неумело, так что побелели костяшки пальцев, выкручивая очередную часть туалета, спросила Марина, с трудом выталкивая слова сквозь стиснутые от напряжения зубы.

— Ну мало ли… — Илья неопределенно пожал плечами. — В конце концов, все мы, евреи, друг другу родственники.

— Ах вот почему! — Марина рассмеялась. Она практически не знала своих родственников. — Фамилия моя Каплан. Может, тебе это что-нибудь скажет. — И Марина словно бы выжидательно, а на самом деле внутренне смеясь, посмотрела на Илью.

Тот на несколько минут озадачился, затем лицо его неожиданно прояснилось:

— Маму твою не Люсей зовут?

— Ну… Люсей. — Теперь озадачилась Марина.

— Ага. А папа — Алексей Львович, так?

— Ну, так.

— А меня ты совсем не помнишь?

— Нет, — не задумываясь, сразу сказала Марина. Вообще этот разговор все больше ее раздражал. Господи, неужели этот чувак и в самом деле ее родственник? Этого ей только недоставало!

— А ты попытайся! — настаивал Илья. — Восемьдесят первый год. Эстония. Эльва. Ну?

Эльва. В Эльву они когда-то ездили каждое лето, до того, как перекрыли границу, и всегда в компании родственников. Но 81-й год…

— Послушай! — взмолилась наконец Марина, увидев, что Илья по-прежнему не уходит и, похоже, по-прежнему чего-то ждет. — В восемьдесят первом году мне было три года. Я просто ничего не помню, честное слово!

— А как я нес тебя на руках с озера? — настаивал Илья с неожиданно появившимся на лице ностальгически-трогательным выражением. — Ну вспомни, у тебя тогда был приступ аппендицита. Мы потом с твоим папой ловили машину, чтобы отвезти тебя в Тарту, в больницу. Думали, операцию будут делать. Как все волновались!

Вот аппендицит Марина помнила. Еще бы, разве такое забудешь! Озеро было глубокое, прозрачное и очень холодное. И такой же глубокой, прозрачной, но только до ужаса горячей, обжигающей была неожиданно возникшая боль. Марина лежала на берегу, смотрела на сверкающие, умытые водой камушки, ей было так хорошо, солнышко греет, деревья шумят, и какая-то компания — родственнички, наверное, — катается рядом на тарзанке. И рядом собака с большими, чудесными, пахнущими тиной ушами. Наверное, спаниель. Звали, кажется, Бьюти. И вдруг эта боль в животе. Жуткая, резкая, острая и такая горячая. Наверное, с тех самых пор в любой чудесный, блаженный миг Марине вдруг начинало чудиться, что вот сейчас обязательно нахлынет такая же резкая, жгучая боль, как бы расплата за сиюминутное блаженство. Наверное поэтому Марина всегда так боялась, когда ей было слишком хорошо.

Марина смутно помнила, как ее несли по очереди — отец и какой-то мальчик, видимо этот Илья. Сколько ему тогда могло быть лет? Уж никак не меньше десяти. Марина искоса глянула на Илью. Сейчас он не выглядел слишком старым. Илья поймал ее взгляд и улыбнулся. Марине ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

Да, у отца тогда были такие странные глаза, Марине на всю жизнь запомнилось их выраженье: испуганные и в то же время словно чего-то ждущие. Иногда Марине казалось даже, что он чему-то радуется, вот-вот песенку запоет.

Тьфу, жуть какая! Марина даже встряхнулась, отгоняя от себя эти дурацкие мысли. И лезет же в голову! А ведь наверняка это даже и не воспоминания никакие, да и какие там настоящие воспоминания могли у нее с тех пор сохраниться, совсем ведь малая была! Так, бред какой-то, возникший на почве боли и температуры, на который уже гораздо позже наложились воспоминания последующей жизни. Ясно же, что ничем иным это все быть не может.

Илья, видимо, тоже погрузился в воспоминания, взгляд у него сделался задумчивый, он притих, сосредоточившись на какой-то ему одному ведомой мысли. Наконец Илья тряхнул головой и проговорил, неуверенно растягивая слова:

— Странный он какой-то был, твой отец, или совсем голову потерял от страха: побежал почему-то на старое шоссе вместо нового. Там и машин-то почти не бывает, просто чудо какое-то, что нам удалось поймать «уазик». Врач потом сказал, еще бы немного, и было бы поздно.

— Да ну, поздно! Разве от аппендицита сейчас умирают! — Марине никогда всерьез не верилось в возможность собственной смерти.

И она вспомнила Илью, вернее, его руки, крепкие, мальчишеские, точно сплошь покрытые коркой из свежих и уже подживающих царапин, с твердыми мозолями от гребли. В то далекое лето Илья часто таскал ее на руках, когда она совсем здоровая была, наверное, ему просто нравилось возиться с малышами, странное вообще-то увлечение для мальчика его лет. Еще он катал ее на качелях, висевших почему-то над самым обрывом. Илья раскачивал качели высоко-высоко, так что Марине делалось страшно и сладко одновременно. Она не хотела показывать ему свой страх и кричала: «Еще! Еще!» — хотя сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Ну что, вспомнила? — Илья смотрел на Марину улыбаясь.

— Ага, — ответила Марина. — Вот только не знаю, кем ты мне приходишься.

— Проще простого. Я родословное древо нарисовал, чтоб не путаться. Зайдешь потом ко мне в пристройку, покажу. Оно у меня там на стенке приколото. А ты мне… Ну, как тебе объяснить? Вот у моей бабушки был двоюродный брат, некий Моисей Юзовский. В Гродно они жили. Так он твоей маме родной прадедушка, ясно?

— Ясно. — Марина засмеялась. — Нашему забору двоюродный плетень это называется.

— Ну не скажи. — Илья слегка обиделся, но не выдержал и тоже рассмеялся. — А ты где белье развешивать собралась?

— Пока не знаю.

— У нас тут все на чердаке вешают, пойдем покажу.

— Пошли.

И они отправились на чердак.

На чердаке Марину ждала новая неожиданность. На крыше оказалась голубятня, полная голубей.

— Это Денискины, — объяснил Илья. — Он сам у нас — крылатая натура и до смерти любит, чтобы вокруг него все время что-нибудь летало. Вот смотри!

Илья распахнул окно, выбрался на крышу, осторожно встал во весь рост и взмахнул шестом. Голуби разом снялись и описали вокруг него ровный, красивый круг.

— Ну как? — крикнул Илья.

— Здорово! — откликнулась Марина, с восторгом выглядывая из окошка.

— Вот и я думаю, — возвращаясь к ней, сказал Илья. — А теперь бегом вниз, а то простудишься.

Он только сейчас заметил, что на Марине тоненький халатик.

Потом этот пестрый голубиный круг часто виделся Марине во сне, словно воплощение недоступной ей крылатой свободы.

18

День дежурства, хоть и начался ужасно, заканчивался хорошо. После приготовленного вдвоем с Женей ужина Марина тщательно вымыла в кухне пол, оттерла до блеска плиту и уже по собственной инициативе протерла кафель на стенах. Кухня заблестела, засверкала, в ней сделалось светло и в тысячу раз уютней, чем было. Марина вымыла засиженное мухами стекло, покрывавшее небольшую картину, висевшую над столом. На картине был замок на вершине горы, освещенный полной луной. У подножия замка сидел волк и выл на луну. Подножие горы утопало в густых, непроходимых темно-зеленых лесах. По темно-синему небу, направляясь к полной луне, плыло большое сиреневое облако. Это Марина так думала, что оно плывет к луне, а может, оно обратно плыло. Кто там его знает?

Вытерев стекло и повесив картину обратно, Марина еще раз с удовлетворением осмотрела плоды своего труда, выключила свет и вышла. На лестнице был полумрак, где-то наверху тускло мерцал ночник. Марина осторожно обошла спавшего на полу Руслана и стала медленно подниматься вверх. Усталые ноги не слушались ее, в голове все как-то плыло, ей было тоскливо, оттого что приходится лезть на самую верхотуру в совершенно чужую комнату, а ее там никто и не ждет…

От жалости к себе Марине вдруг тоже захотелось завыть, как тому волку, но этого она себе позволить никак не могла! И потому Марина тихонько, тоненько заскулила: «У-у-у!» Бедная она, никто ее не любит, никому до нее нет дела, все ее позабыли. В скулении этом была, разумеется, изрядная доля игры, но Марине сейчас было и впрямь очень одиноко. Она заглянула с лестницы в темный коридор второго этажа. Ни из-под одной двери никакого света. Да, долгонько она провозилась на кухне! Все уже, наверное, спят. И уже совсем горько Марина последний раз проскулила «у-у-у», после чего не оглядываясь полезла дальше.

Но не успела Марина миновать и трех ступенек, как на ее плечо легла легкая, узкая рука. Марина резко обернулась и с размаху уткнулась в чье-то уютное, теплое мягкое плечо. Несколько минут Марину обнимали и целовали, и она постепенно тонула в блаженстве от того, что страшное ночное одиночество кончилось, не успев начаться. И только спустя минуту Марина смогла заставить себе очнуться и поднять наконец глаза. Перед ней стояла Алена. На секунду Марину кольнуло разочарование, хотя кого она ожидала увидеть, она и сама не знала. Валерьян ведь еще не приехал. На глаза Марины навернулись слезы, но высвободиться из Алениных объятий она даже и не пыталась. Перспектива оказаться снова одной такой темной и длинной ночью слишком пугала ее.

— Не плачь, — прошептала Алена, обжигая губами край Марининого уха и не снимая руки с Марининого плеча. — Пойдем, посидишь у нас.