Договаривала уже на ходу, натягивая на себя футболку и хватая сумочку. Адам поймал меня в коридоре, схватил за руку и впечатал в свое тело, одновременно встряхивая и заставляя остановиться хотя бы на мгновение.

– Фелс, выдохни и посмотри на меня, – четко произнес он, глядя мне в глаза. – Куда ты пойдешь в таком состоянии?

– В больницу, – я дернулась, но он держал крепко.

– Боюсь, ты даже до метро не дойдешь. Тебя собьет первая же машина, и тогда ты точно отправишься в больницу. Выдохни, успокойся и дай мне пять минут, чтобы одеться. Я отвезу тебя сам!

Аналитик до мозга костей. Даже сейчас. Когда я плохо соображала, он сумел быстро просчитать ситуацию и не отпустить меня, потому что окружающую обстановку я контролировала плохо.

– Вдох-выдох! – почти приказал он мне, и я подчинилась. – Вдох-выдох, Фелс! И считай до ста, пока я не буду готов.

"Раз, два, три", – медленно начала я.

"Сорок пять…" – именно на этом счете одетый Адам подхватил ключи от автомобиля со столика и подтолкнул меня к двери на выход.

Через час, изрядно потолкавшись по пробкам, мы подъехали к больнице. Я продолжала нервничать, Адам же сохранял ледяное спокойствие.

Каждую минуту мне казалось, что вот-вот зазвонит телефон и мне сообщат дурные вести. Но было тихо, давяще тихо, потому что Адам не включил в салоне даже радио, и я была благодарна ему за это.

Девушка на центральном ресепшн очень долго проверяла что-то в компьютере, когда я назвала имя матери, и лишь спустя пару минут выписала на бумажке номер этажа, палаты и имя врача.

Как поднималась на лифте, я фактически не запомнила. Мне казалось, что мое сознание сейчас работало рывками, отсекая все ненужную информацию.

Спустя пять минут я уже стояла у прозрачного окна и смотрела на больничную койку, где в окружении десятков приборов лежала мама. Я зажала себе рот руками, чтобы не завыть вслух.

Потому что ее избитое лицо, казалось мне похожим на месиво из гематом и ссадин, отекшие глаза-щели, трубка ИВЛ во рту. Писк датчиков, считывающих слабый пульс.

Сзади меня обнял Адам, прижал к себе ближе, не давая упасть, хотя ноги подкашивались.

Как же так?

Как она докатилась до такого? В какую заваруху попала, если выглядит, словно ее пыталось зажевать мясорубкой?

– Мисс Томпсон? – словно из другой реальности раздался незнакомый голос, а я даже не сумела обернуться на него вовремя. Адам с легким усилием отвернул меня от окна и заставил посмотреть на подошедшего мужчину в белом халате. – Доктор Фрэнсис Конор. Мы можем с вами поговорить?

– Да, можем, – вместо меня ответил Адам и помог отойти от палаты. Я была благодарна ему за это самовольное распоряжение, потому что сейчас вряд ли была способна на конструктивный диалог.

Через несколько минут мы сидели в холле на диванах, и я пыталась переварить все, что мне говорил доктор:

– Ее привезли во втором часу ночи с четырьмя ножевыми ранениями. Были задеты легкое, одна почка – ее пришлось удалить, – часть печени, которая и без того в жутком состоянии. Органы пищеварения не пострадали. Как правило, с такими повреждениями пациенты не выживают, но ваша мать боец, если сумела дотянуть до приезда скорой и больницы. Даже сейчас она в сознании, однако дышит только через трубку.

– Как это произошло? – я все же нашла в себе силы задать вопрос и заглушить слезы, рвущиеся наружу.

– Ее привезли не из самого благополучного района. Пьяная драка в одном из баров, но подробности вам лучше уточнить у полиции. Впрочем, скорее всего, они сами с вами свяжутся. В частности, один из офицеров с утра находится здесь и, думаю, сможет взять у вас показания, как у родственницы. Какой образ жизни мать вела, с кем общалась и так далее.

Я постаралась кивнуть. Вышло похожим на эпилептическое содрогание.

– А что с ней будет дальше? – неожиданно спросил Адам. – После выписки. Одна почка – это ведь инвалидность.

Доктор помрачнел, перевел взгляд с меня на профессора и очень скупо ответил:

– В мире миллионы людей, полноценно живущих с одной почкой, но в том, что миссис Томпсон пополнит их ряды, у меня уверенности нет. Не с ее образом жизни. Если и дальше продолжит пить, то организм просто не выдержит. Не знаю, возможно ли это в ее стадии алкоголизма, но даже малейшие возлияния ее очень быстро добьют. Просто откажут органы.

Эти слова будто плети отхлестали меня по лицу. Потому что звучали, как приговор. Как крест, поставленный на женщине, когда-то бывшей моей матерью. Сухо и прагматично.

Более того, я и сама понимала, что мать не бросит. Все это слишком далеко зашло, чтобы она могла остепениться. Ей даже на Мелани и проблему с наркотиками было плевать…

В этот момент к диванам подошел мужчина в полицейской форме.

– Мисс Томпсон, я могу поговорить с вами?

Я коротко кивнула и крепче сжала в руке ладонь Адама, как мою незримую поддержку. Офицер этот жест заметил и сухо добавил:

– Наедине. Простите, но протокол требует частной беседы.

Пальцы процессора выскользнули из моей хватки, хотя мне очень хотелось вцепиться в них и не отпускать.

– Я буду недалеко, малыш, – пообещал он. – Не переживай.

– Хорошо, – пробормотала я, а затем проследила взглядом, как Адам уходит по направлению к кофейным автоматам.

– Итак, мисс Топмсон, я бы хотел задать вам несколько вопросов. Это формальная процедура, потому что виновные в произошедшем с вашей матерью уже найдены, – начал офицер, отвлекая меня от взгляда на Брауна. – Где вы были вчера вечером?..

***

/Адам/

Все, что меня переполняло в момент, когда я увидел ее мать – злоба.

Нет, даже не на эту женщину, хотя и на нее я злился. А на алкоголь, который с ней это сотворил.

Конечно, вряд ли его вливали в нее насильно. Спивалась она сама, долго и целенаправленно. И вот куда это ее привело.

От семьи остались лишь одно название и брошенные на произвол судьбы дочери.

Так чему я удивлялся, когда Мелани подсела на кокс? Это было вполне предсказуемое течение обстоятельств, удивительно, что Фелисити еще держалась на плаву и стремилась к чему-то лучшему.

Ноги сами понесли меня к палате ее матери, я отворил дверь, прошел внутрь и сел на свободный стул. Видел, как эта женщина скосила на меня полуоткрытый заплывший глаз; второй же оставался плотно подернут гематомой.

– Врач сказал, что вы в сознании, а это значит, что слышите меня, – начал я, все еще решая, в каком порядке буду говорить все то, что высказать очень хотелось еще со дня, когда она выгнала Фелс. – Вы ужасная мать. По крайней мере, сейчас такой стали. И я не знаю, за какие иллюзии в отношении вас продолжает цепляться Фелс, но я не позволю вам затащить ее в то дерьмо, в котором вы погрязли сами. Посмотрите на себя. Во что вы превратились? Жалкая алкоголичка, способная за пару баксов продать последнее, что было в доме. За сколько вы заложили ноутбук дочери? Десять, двадцать долларов? Фелс рассказывала, что он старенький, вряд ли вам дали бы за него больше. Вы хоть думали в тот момент, что у нее экзамены через неделю? Что у нее хранятся там все работы: дипломная, курсовые?

Она едва заметно моргнула, хотя вряд ли это было знаком согласия. Скорее, механическим рефлексом.

– А я отвечу: не думали. И Фелс крупно повезло, что она девочка с прекрасными мозгами в голове, а не бесформенным серым месивом, пропитанным алкоголем. Почти все документы она хранила в облаке, именно это ее и спасло от судорожного написания диплома заново. – Я остановился всего на мгновение, чтобы перевести дыхание и тут же продолжить: – Вы на дне, мисс Томпсон. Ниже падать некуда. Доктор сказал, что, скорее всего, вы сдохните едва ли не после выписки, если и дальше продолжите бесчеловечно бухать. У вас одна почка, почти отказавшая печень, поврежденное легкое. И знаете что? Я действительно считаю, что лучше бы вы умерли, чем разрывали дочери сердце своим видом. Потому что она не может сдержать слез, глядя на вас, и постоянно думает, как вам помочь. Так имейте в виду: я не позволю ей этого сделать. Помогите себе сами! Наверное, кто-то наверху вас слишком любит, если не позволил сдохнуть сегодня и дал второй шанс! Вот и воспользуйтесь им! А к Фелс не лезьте.

Я встал со стула и быстро вышел из палаты.

Надеясь, что сказал все. Потому что это не мотивационная речь, вдохновляющая на сражение за жизнь, это всего лишь правда, высказанная в лоб.

Глава 17

/Фелисити/

Мне понадобилось время, чтобы осознать случившееся. В первые часы после того, как увидела маму, прикованную к больничной кровати десятком серьезных травм, не могла поверить в реальность произошедшего. Просто смотрела на нее, слушала врача, отвечала на вопросы полицейских и думала о том, что все это скоро закончится. Хотелось проснуться, умыться, рассказывая тугим струям воды о кошмаре, и, тряхнув головой, забыть все, словно и не было ничего.

Стоя у кровати матери, я так и не смогла заставить себя подойти к ней ближе, притронуться, сказать что-то ободряющее… Меня снедали тоска, одиночество и ужас. Но не жалость. Вот что было страшнее всего. Я не чувствовала того, что должна была ощутить по нормам морали, по Божьим законам. Передо мной лежала избитая женщина, вокруг нее вились, словно змеи, десятки трубочек, пищали приборы, а я просто смотрела, анализируя, как она докатилась до подобного состояния. Бездушная тварь – вот, кем я себя окрестила, но поделать с собой ничего не могла. Эта женщина, избитая собутыльниками, не была похожа на мою мать.

Та была прекрасной, умной, доброй и самодостаточной. Она обожала своих детей, безмерно любила мужа… и, кажется, умерла вместе с ним.

В тот непогожий день, когда он не вернулся с работы, попав в аварию, ее тоже не стало. Помню, из дома выходила еще мама: бледная, шокированная, подавленная. Она уехала на опознание по просьбе позвонившего полицейского. А вернулась уже не она. Чужая женщина, с почерневшей от горя душой.

Я долго не верила в это, отказывалась принимать факты, боролась с действительностью, только все мои попытки прикрыться розовыми очками не привели ни к чему хорошему. Можно скрывать правду от кого угодно, но не от себя.

– Фелс. – Адам приобнял меня сзади, осторожно развернул и прижал к своей груди. – Ну же, малышка, приходи в себя. Возвращайся ко мне. Поговори со мной.

Мы стояли в его спальне у окна. Я не могла вспомнить, как дошла до сюда и сколько времени провела, глядя на уличный пейзаж.

– Так пусто внутри, – шепнула, понимая, что действительно не могу молчать и дальше. – С тех пор, как увидела ее, во мне словно что-то замкнуло. И теперь там пепелище после пожара.

– Вздор! – уверенно заявил Адам, перебирая волосы у меня на затылке. – Все, что случилось с твоей матерью, только ее вина. Это было закономерно, Фелс. Она целенаправленно шла именно к такому финалу и вас с сестрой тащила за собой.

– Ты говоришь злые вещи, – всхлипнула я.

– Я говорю правду, а она редко бывает удобной, – тихо ответил Браун. – Просто не хочу, чтобы ты снова взваливала на себя неподъемный груз чужой ответственности. Хватит с тебя, малышка.

– Ты не понимаешь, – я замотала головой. – Все эти слова… Ты не прав. Я гораздо хуже, чем все обо мне думают. Потому что сегодня, увидев ее там…

Я заплакала, не в силах произнести правду.

– Ну-ну, Фелс. – Адам поцеловал меня в висок, поднял лицо за подбородок и заставил посмотреть на него. – Знаешь, что подумал я? Что смерть стала бы избавлением и искуплением для нее. Вот так безжалостно и в то же время справедливо. Она сломалась от горя, превратилась в ничтожество. Но хуже всего не это, а то, что следом решила сломать и своих детей. Она выгнала тебя из дома на улицу, продала все ценное и едва не погибла во время очередного запоя. Так что ты должна была испытать при виде этой женщины? Любовь? Вселенскую жалость? Я тебя умоляю!

– Но она – моя мать.

– Да, – он тяжело вздохнул, – и поэтому ты наверняка продолжишь ее навещать. И надеяться продолжишь, и верить. Говорят, всегда есть маленький шанс… Только тот, кто это говорит – первостепенный лгун во всей вселенной. Поверь человеку, связавшемуся с зависимой женщиной однажды.

– А что, если будь я дома в тот день, она никуда не пошла бы? – упрямо проговорила я.

– Тогда, возможно, ее собутыльник пришел бы сам. Изнасиловал бы тебя, пока она пила бы принесенный им алкоголь, а потом избил обеих.

Я поджала дрожащие губы и почувствовала, как медленно расправляется пружина, сжимавшая все внутренности до тошноты. Наверное, Адам был прав, пусть эгоистично, но он полностью оправдывал все мои мысли и чувства. Раньше у меня никогда не было человека, способного вот так успокоить, направить на верный путь и примирить с реальностью. Нет, был, конечно, Эштон, но он говорил со мной с экрана компьютера, отделываясь общими фразами о терпении, прекрасном совместном будущем, и постоянно велел надеяться, что все образуется.