Не прошло получаса после отъезда барина, как огромный дом принял тот вид, который напоминал прежние годы. Всюду стало тихо… А этого теперь никогда уже не бывало. Только в прихожей у лестницы слышались голоса дежурной дюжины, которая болтала смело и бойко… не так, как бывало при покойном барине… Вид у дюжины был другой, так как она, на время дежурства, одевалась гайдуками в кафтаны, выписанные из Варшавы.

Проводив мужа и гостей, Дарья Аникитична вернулась в свои апартаменты в центральной части дома, где когда-то были гостиная и за ними комнаты Сусанны Юрьевны… И если всюду водворилась тишина, то здесь долго раздавался детский капризный вой… Старший сын, Олимпий, не хотел ложиться спать и, поужинав, требовал от матери тоже ехать сейчас верхом на «лосадке» вслед за отцом. Это был любимец матери и поэтому сильно избалованный и упрямый ребенок. Младший сын, Аркадий, тихий и кроткий мальчик пяти лет, плакал только тогда, когда старший, семилетний, принимался драться с ним и бил его. А это случалось часто… Уложив обоих сыновей спать, Дарья Аникитична вышла в свою гостиную, где ее ожидали гости, часто проводившие у нее вечера.

Тут была старуха Бобрищева, молоденькая Лукерья Ильева, майор Константинов, не изменившийся нисколько, и князь Давыд Никаев с сестрой Екатериной, красивой брюнеткой… Князю, сильно возмужавшему, казалось теперь за тридцать лет. Тотчас же все уселись за карты, и началась игра на орехи: в мельники, в поддавки и в «зевашки», любимую игру молодой барышни, заставлявшую ее много смеяться, так как старые Бобрищева и Константинов постоянно «прозевывали» свои взятки.

Около девяти часов гости уже поднялись и простились с барышней.

— Небось сейчас же крепко уснете? — сказал ей князь Давыд, прощаясь.

— Нет… Я еще обожду ложиться, — как-то странно отозвалась Дарья Аникитична, потупляясь и как бы смущаясь. Даже голос звучал как-то виновато.

Когда гости вышли от хозяйки и разошлись по дому, каждый в свою сторону, князь Давыд отпустил сестру одну на их половину в правое крыло дома, а сам вызвался проводить хорошенькую Лушу Ильеву в ее квартиру в нижнем этаже дома.

Давыд сильно ухаживал за девушкой с тех пор, что снова вернулся в Высоксу после долгого отсутствия, и все обыватели ждали новой свадьбы. Одна Луша не ждала ничего и совершенно не могла понять поведения с ней князя… При всех князь не отходил от нее и любезничал, вел сладкие речи, а наедине был сдержан, говорил, что никого никогда не полюбит и, конечно, никогда не женится…

Когда Давыд довел девушку до дверей ее квартиры и простился, Луша молвила ему вслед:

— Смотрите, Давыд Анатольевич… Одни теперь пойдете через залу… Ведь все пусто… На охоте все…

— Так что же? — спросил князь, притворяясь удивленным, так как понимал намек девушки.

— Не боитесь?.. Знаете ведь, что там ночью приключается зачастую.

— Все это враки, Лукерья Васильевна. Выдумки людские… и даже грешные выдумки, — сурово ответил Давыд.

— Все так-то сказывают, — извинилась девушка. — И много кто видел.

— Мертвые ходить не могут. А если ходят, — вдруг усмехнулся князь, — тем лучше для нас.

— Как так?!

— Стало быть, и мы тоже, померев, будем гулять на свете… Чем мы с вами хуже других, померших?..

И князь Никаев, ухмыляясь, двинулся снова…

В то же время, когда весь дом погружался в тьму, на верхнем этаже, в комнате, где когда-то происходил прием просителей стариком Басановым, был еще яркий свет. Здесь теперь была большая богато отделанная спальня. Сусанна Юрьевна по своей давнишней и неизменной привычке лежала на полу на мягком персидском ковре, а около нее сидел тоже на полу молодой и красивый малый лет двадцати с небольшим. Это был Бобрищев, новый обыватель Высоксы, родственник старухи, давнишней приживальщицы в доме.

Молодая женщина была в легком, желтом шлафроке[20] из тонкой шелковистой и золотистой материи, эффектно оттенявшей ее матовый цвет лица, большие черные глаза и густые косы, рассыпанные по плечам и по красивой шелковой подушке. Она лежала на спине, закинув руки под голову и задумавшись.

Бобрищев уже несколько раз заговаривал, но Сусанна не слыхала и не отвечала.

— Что же?! Скажите прямо! — вдруг резко и громко выговорил молодой человек. — Скажите, что надоел вам… и конец!

— Ах, отстань, пожалуйста… — едва слышно и равнодушно отозвалась Сусанна.

И снова наступило молчание.

В это же время Дарья Аникитична сидела у себя одна и понурясь думала свою думу, тяжелую, давнишнюю, все ту же… Она вспоминала прошлое, невозвратное и один свой роковой шаг, повлиявший на все ее существование…

Зачем когда-то не стала она противиться? Когда отец был в гробу она оказалась полной и единственной владелицей всего состояния и могла устроить свою судьбу по-своему… выбрать в мужья того же князя Давыда, а она по одному слову Сусанны Юрьевны, собственно, дальней родственницы, поехала покорно в церковь и обвенчалась с Басановым.

Теперь она уяснила себе очень многое и поняла, что была игрушкой.

Около полуночи весь дом был темен и спал глубоким сном. Только два края дома были по заведенному обычаю освещены: прихожая, где дежурила дюжина, и большой зал с портретом великого императора… Среди тишины и тьмы кто-то тихо двигался из правого крыла дома и, появясь в дверях залы, остановился, осторожно озираясь и прислушиваясь.

Это был старик, гладко остриженный под гребенку с сильной сединой. Он был в длинном черном кафтане, в мягких бархатных сапожках, беззвучно скользивших по паркету, и с большим костылем в правой руке.

Не узнать было бы трудно! Ночной посетитель был сам въяве, именно он — Аникита Ильич — суровый и грозный старик, страшно погибший от руки убийцы…

II

Прошло около восьми лет со смерти Аникиты Ильича… И не только теперь, но и за самое первое время, когда старого барина заменил молодой, Высокса сразу изменилась настолько, что ничего узнать было нельзя. Казалось, в ней стало люднее, потому что было вольнее и веселее, всем дышалось легче. Хотя старого барина и любили, считая его добрым и справедливым, но теперь будто поняли, что у Аникиты Ильича рука была воистину тяжелая.

Разумеется, Дмитрия Андреевича обожали, зато нисколько не боялись и даже не слушались. Единственная личность, которая внушала еще некоторый страх и которой все повиновались, была Сусанна Юрьевна. С того самого дня, что молодые господа, повенчавшись в церкви, пока старый барин был еще на столе, приехали в дом, а Сусанна Юрьевна хозяйкой приняла их и вместе с тем принимала поздравления всех, а затем тотчас же занялась похоронами дяди, — с этого дня все почуяли, что не молодой барин Дмитрий Андреевич, а она, барышня Сусанна Юрьевна, будет властным лицом в Высоксе.

И теперь, через восемь лет, предположения оправдались… Если Высокса, перейдя от грозного Аникиты Ильича в руки добродушного Дмитрия Андреевича, не расшаталась совсем, то, конечно, благодаря «барышне». Всякое утро молодой Баса-нов принимал всех — и докладчиков, и просителей, как, бывало, старик, но конечно все это по мере возможности старался сократить. И занятия делами по заводам никогда не продолжались более часу. Объездов всех заводов молодой Басанов, конечно, совсем не делал. И все в Высоксе — от главных заправил до последнего заводского крестьянина — знали, что от молодого барина зависят пустяки, мелочи, во всяком же важном деле он идет за советом к барышне.

Равно все знали, что когда приедет кто в Высоксу по важному делу с большим казенным заказом, даже если приедет купец из Нижнего, то для виду все толкуют с барином. Но ответа Дмитрий Андреевич никогда тотчас не даст, просит обождать. Только наутро даст он ответ, который идет, конечно, от барышни.

И действительно, Сусанна в первый же год поняла, что оставлять молодого Басанова управлять всем, поведет к беде. И лень его, и добродушие, и легкомыслие — если ему дать волю — приведут все в полный беспорядок. Наконец, кроме того, Дмитрий Андреевич начинал все более тратить деньги. Году не прошло, что он женился, как уже начал швырять червонцами, как копейками. И чем далее, то более…

После смерти Аникиты Ильича оказались капиталы. Теперь их не было! Разные затеи молодого барина и две поездки в Петербург, о которых даже в невской столице заговорили, стоили громадных сумм. Сусанна видела теперь, к чему идет дело.

Дым коромыслом! Охота, вино, карты, всякие затеи, масса гостей, чередовавшихся в доме и не только живших на счет Басанова, но и занимавших у него деньги, — все это, ежегодно усиливающееся, могло наконец привести путаницу в делах, а заводы в упадок.

Сусанна всячески сдерживала Дмитрия Андреевича, насколько могла, и сначала он слушался ее, даже как будто побаивался, но за последнее время, по выражению Анны Фавстовны, начал «отбиваться от рук». Разговоры, советы и убеждения уже не вели ни к чему.

Сусанна часто смущалась, но теперь кончила рассуждением, что какое же ее, собственно, дело, если все начнет разваливаться? Впрочем, после тяжелой, скучной жизни под гнетом старика-дяди, она сама рада была вздохнуть свободнее, перестать стесняться в своих прихотях. Ей тоже были сначала по сердцу гости, пиры и всякие затеи. Но она знала предел новому образу жизни в Высоксе, тогда как Дмитрий Андреевич этого предела даже не чуял: он не понимал или не хотел понять, что если дела заводов запутаются, явятся долги, то эту страшно сложную машину, которая расшатается, мудрено будет справить, и, конечно, не ему под силу!

Машина эта могла удивительно действовать в руках Аникиты Ильича, встававшего с рассветом и до рассвета и входившего во всякую мелочь. Теперь же только что-либо очень важное доходило до Сусанны Юрьевны и вершилось по ее совету. Масса мелочей не доходила даже до Дмитрия Андреевича и решалась разными заправилами.

Разумеется, такие личности, как Барабанов, Пастухов и другие, вновь по-прежнему занимавшие свои должности, были уже не те, что при старом барине. Они и жили иначе. Все веселились так же, как барин, всякий на свой лад, и, конечно гораздо менее занимались делами. В коллегии бывали постоянно серьезные, важные недосмотры и оплошности, а от них путаница, отзывавшаяся даже иногда на производстве и сбыте. Года с два назад крупный казенный заказ в Москву запоздал и, не будучи поставлен в срок, заставил заводское управление заплатить казне около ста тысяч неустойки. Сусанна ахнула. Дмитрий Андреевич отнеся к делу ребячески. На требование ее тотчас сменить Барабанова он согласился. Коллежский правитель вследствие своей беспечности был главным виновником и кругом виноват. Была прямая связь между уплатой неустойки казне и его двухнедельным пированием по поводу свадьбы дочери. Но затем вследствие слезных молений всей семьи Барабановых он оставил виновного по-прежнему коллежским правителем. И все пошло по-старому.

Но главное, что смущало Сусанну, были две вновь приобретенные Басановым привычки: вино и карты. Он пил все больше. Ужины уже не бывали, как прежде, общие со всеми приживальщиками в большой зале. В доме бывало два ужина: один по-прежнему, на котором председательствовала Дарья Аникитична, а с ней и «барышня», другой же в отдельных апартаментах барина, который длился ежедневно до полуночи и был, собственно, кутежом и попойкой.

Когда-то за полночь большой дом-дворец бывал темен, все в нем давно спало, а кто и не спал, тот вел себя тихо, зная, что грозный барин уже давно почивает. Теперь же случалось, что в час и в два ночи в доме еще был гул. После ужина и вина гудели дикие голоса, начинались карты. Разумеется, в числе гостей, губернских и столичных, бывали личности сомнительные. Не было в России ни одного знаменитого картежника или шулера, который бы не заглянул в Высоксу пользоваться от щедрот богача и добряка Басман-Басанова.

Несколько раз Дмитрию Андреевичу случалось проиграть очень крупные куши, и в этом отношении Сусанна добилась только одного: Басанов дал ей слово и держал его пока: за один вечер дальше десяти тысяч рублей не ходить и отыгрываться только на другой день.

Этот образ жизни уже несколько действовал на молодого Басанова. За восемь лет он сильно пополнел и обрюзг. Ему можно было дать под сорок лет. Казалось, что попойки, где выливалось большое количество венгерского вина, действовали на него сильнее, чем на кого-либо. Изредка, раза три в году, он начинал хворать, валялся в постели по неделе, и два домашних доктора, заменивших прежнего Вениуса, прямо объясняли его хворание невоздержанной жизнью, и в особенности вином.

Если все изменилось в Высоксе, и все обитатели тоже изменились, то было одно существо, которое оставалось по-прежнему то же: тихое, кроткое, будто забытое, вернее, не замечаемое никем. Это была молодая барыня Дарья Аникитична, истинная владелица всего. Но Высокса как-то забыла об этом. Всем казалось, что заводы как будто всегда принадлежали барину Дмитрию Андреевичу.