Николай Гейнце - Власть женщины

В толпе шли оживленные толки. Недоумевали о причинах такой развязки, строили предположения, одно другого невероятнее, одно другого фантастичнее.

С печальной улыбкой слушал эти толки и доктор Пашков, также спустившийся вниз и даже, ввиду его тоже русского происхождения, допущенный в апартаменты князя Чичивадзе.

Он, Осип Федорович, один, быть может, знал настоящую причину самоубийства «счастливого князя», но он молчал и вскоре вернулся в свой номер.

— Ну что, как? — спросила его тревожно Вера Степановна.

— Ничего, раскроил себе череп так, что узнать в нем красавца нельзя, — сказал Пашков.

В его голосе прозвучала, видимо, независимо от его воли, злобная нота.

Это не укрылось от его жены.

Она укоризненно покачала головой.

— Ося, стыдно… Ведь он мертвый.

Осип Федорович на минуту сконфуженно замялся, но потом произнес сквозь зубы:

— Но ведь и та… тоже умерла…

— Ты все ее любишь… — чуть слышно прошептала Вера Степановна.

В этом шепоте слышалась невыразимая душевная боль. Сказав это, она тихо отошла и медленно опустилась в кресло. Пашков бросился к ней.

— Что за мысли, моя дорогая, ты знаешь, что я с корнем вырвал это мое мимолетное прошлое и вернулся к тебе тем же верным и любящим, как в первые годы нашего супружества… Этот человек… его смерть… всколыхнула лишь то, что умерло ранее не только чем он, но и чем она…

Он обнял жену и посмотрел в глаза своими добрыми, честными глазами.

Она не устояла и потянулась к нему губами. Он запечатлел на них горячий поцелуй.

— Завтра же едем в Россию, — сказал он.

— Вот и отлично… А то признаться, я соскучилась…

— По ком? По родине?

— Вообще, да и по… Тамаре…

— Ты ангел… Но она в надежных руках… — окинул он жену восторженным и вместе благодарным взглядом.

— Все-таки…

В это время в дверь номера раздался стук.

— Entres, — произнес Осип Федорович, отходя от жены. Дверь отворилась и на пороге появился лакей.

— Вам посыльный еще утром доставил это письмо.

— Почему же вы доставили мне его только вечером?

— Виноват сменившийся утром швейцар… Он позабыл… Хозяин уже сделал ему выговор.

Пашков взял с подноса письмо, взглянул на адрес и побледнел.

— Хорошо, ступайте, — кивнул он лакею. Тот вышел.

— Что с тобой, Ося? — спросила Вера Степановна.

— Ничего, голубчик, мне только странно… Кто мог бы это писать? Адрес написан и по-русски, и по-французски.

— Мало ли здесь русских… Может быть, кто-нибудь из знакомых…

— Конечно, конечно! — проговорил Осип Федорович, вертя в руках запечатанный конверт, как бы не решаясь вскрыть его.

— Распечатай же! — нетерпеливо сказала Вера Степановна. Пашков раскрыл конверт, развернул письмо и стал читать.

Свет уже зажженной во время его отсутствия из номера лампы под палевым шелковым абажуром падал ему прямо в лицо, выдавая малейшее движение черт.

Вера Степановна не спускала глаз с мужа.

Письмо было, видимо, настолько интересно, что Осип Федорович читал его с особенным вниманием. Его щеки то покрывались смертельною бледностью, то вспыхивали ярким румянцем, капли холодного пота выступили на лбу и наконец глаза его наполнились слезами.

Он усиленно заморгал, чтобы скрыть этих невольных свидетелей его волнения, и сложил письмо, внутри которого было еще несколько записок.

Но от Веры Степановны не укрылись слезы мужа.

— Ты плачешь, Ося?

Он ответил не сразу, все еще как-будто находясь под впечатлением прочитанного письма.

Вера Степановна повторила вопрос.

— Если хочешь знать правду, да, плачу…

— О чем, и от кого это письмо?

— О том, что мне действительно стыдно перед ним… Ты права…

— Перед кем?

— Перед покойным князем.

— Так это от него? — с дрожью в голосе сказала она. Вместо ответа Осип Федорович подал ей письмо, вынул вложенные в него листочки и бережно уложил их в карман пиджака.

Вера Степановна стала читать.

Рука, державшая письмо, по мере чтения все сильнее и сильнее дрожала; когда же она дочитала его до конца, то из глаз ее брызнули слезы.

— Несчастный! Он действительно любил ее! — воскликнула она. — Ты прав, Ося, сказав: «Как знать».

Был очень редкий в Петербурге холодный январский вечер 1890 года. За окнами завывал ветер и крутил крупные снежные хлопья, покрывшие уже с утра весь город белым саваном, несмотря на энергичную за целый день работу дворников.

Осип Федорович Пашков сидел в своем кабинете и, подвинув кресло поближе к пылавшему камину, с интересом читал какую-то статью в иностранном медицинском журнале.

Он так углубился в чтение, что невольно вздрогнул, обернувшись на шум отворившейся двери.

На пороге стояла его жена.

Видимо, не совсем довольный ее приходом в ту минуту, когда он был занят, Осип Федорович резко осведомился, что ей нужно.

— Я пришла спросить, не выпьешь ли ты чаю перед тем, как уедешь?

Обезоруженный ее тоном и взглядом ее милых темных глаз, он тотчас же раскаялся в своей резкости.

— Я с удовольствием напьюсь чаю, так как поеду не раньше одиннадцати, — ответил он, — дай мне окончить статью, Верочка, и я сейчас приду к тебе.

Она вышла, а через десять минут он вошел в столовую и застал Веру Степановну уже за самоваром.

Сидя в теплой комнате, за стаканом горячего чаю, в обществе маленькой, хорошенькой женки и прислушиваясь к разбушевавшейся за окном погоде, он был очень недоволен, когда часы показывали ему, что пора одеваться.

Не ехать было нельзя. Еще за неделю до сегодняшнего дня он был приглашен на большой бал, даваемый сенатором Гоголицыным в день своей серебряной свадьбы.

Вера Степановна тоже получила приглашение, но отказалась по случаю болезни сына, которого и вообще-то, не только больного, не любила доверять нянькам.

Одетый в фрачную пару и готовый уже к отъезду, Осип Федорович зашел в детскую и заглянул в люльку, где спал малютка.

— Будь совершенно покойна, Вера, — сказал он жене, с тревогой глядевшей ему в глаза, — ему гораздо лучше — жар почти совсем спал.

— Карета подана, барин! — доложил лакей, и он, распростившись с женой, уехал.

Через четверть часа Осип Федорович уже входил в ярко освещенный бальный зал дома Гоголицыных, с трудом отыскал хозяев, поздоровался с ними и, выслушав их искреннее сожаление об отсутствии его жены, встал в дверях и окинул взглядом зал, ища знакомых.

В нескольких шагах от него стояла миловидная молодая девушка — Любовь Сергеевна Гоголицына, старшая дочь сенатора. Она весело болтала с двумя конногвардейцами и несколькими штатскими. Тут же сидели две роскошно одетые дамы и бесцеремонно лорнировали ее розовый легкий туалет.

Мимо бесконечной вереницей проходили молодые женщины под руку с кавалерами, обдавая Пашкова запахом разнообразных тонких духов.

Заиграли вальс.

Любовь Сергеевна сделала движение своими обнаженными худенькими плечиками в такт музыке и этим ясно выразила желание танцевать, что стоявший рядом кавалер, поняв это движение, с улыбкой пригласил ее.

Через минуту она пронеслась мимо Осипа Федоровича с блестящими детскою радостью глазами и со счастливей улыбкой на лице. Разговаривавшие с ней офицеры подвинулись ближе к Пашкову, чтобы не мешать танцующим.

— Премиленькая девочка, — заметил один из них, — только еще совсем ребенок.

— Да… конечно… Где ей, например, равняться с баронессой фон Армфельдт.

— А что, Пьер, здесь она сегодня?

— Нет, я, по крайней мере, не видал ее; впрочем, она всегда приезжает очень поздно.

— А красивая она баба, — проговорил первый, — теперь редко такую встретишь.

— Я видел, как ты ухаживал за ней вчера у Талицких по всем правилам искусства.

— Да что толку, братец, — комически и печальным тоном ответил ему товарищ, — никакие ухаживания не помогут, когда здесь не очень густо!

Он хлопнул себя по боковому карману.

— Разве она такая? — удивился Пьер. Тот только слегка присвистнул.

— Да ты, я вижу, мало знаешь женщин вообще, а ее в особенности.

— А что?

— А то, что иначе ей незачем было выходить замуж за такое старое чучело, каким был покойный барон Армфельдт. Он ей оставил около двухсот тысяч.

— Только-то? Я думал, что он был гораздо богаче.

— И того достаточно. Ведь они жили так, что чертям было тошно, да говорят иногда он ей отваливал громадные куши на всевозможные прихоти. Под конец жизни он стал, впрочем, гораздо скупее, и между ними был полный разлад. Потом, — тут молодой человек понизил голос, так что Осип Федорович, заинтересованный этою историею, напряг слух, чтобы расслышать его слова, — ты, вероятно, слышал, Пьер, говорили, будто бы старик умер не своею смертью.

— Ужели ты думаешь, что она?.. — тем же пониженным шепотом спросил собеседник.

— Может, и она, уж я там не знаю… Смотри, она прибыла и идет под руку с графом Шидловским! — живо прервал себя рассказчик и обернулся к дверям направо.

Осип Федорович услышал около себя шепот: «Армфельдт приехала» и видел, как все головы повернулись в одну сторону.

По залу шла высокая, стройная женщина. Замечательная белизна кожи и тонкие черты лица, роскошные золотисто-пепельные волосы и зеленоватые глаза под темными бровями — таков был в общих чертах портрет баронессы фон Армфельдт.

На ней было надето белое бархатное платье с низко вырезанным лифом, обнажавшим поразительной красоты и пластичности шею и плечи.

Несмотря на то, что рука ее опиралась на руку шедшего с нею рядом молодого человека, казалось, будто не он, но она вела его.

Самоуверенный, почти надменный взгляд и величественная походка красноречиво говорили, что эта женщина не нуждается в чьей-либо поддержке, но вместе с тем — что в особенности и поразило в ней Пашкова — глаза ее принимали иногда такое наивно-милое выражение, а лицо освещалось такой простодушной улыбкой, что несмотря на ее двадцать пять лет, оно делалось лицом ребенка или скорее ангела, слетевшего с небес, чтобы озарить землю своим присутствием.

Смотря на этот чистый, юный облик, Осип Федорович припоминал слышанный им разговор и готов был поклясться, что это прелестное существо не способно не только на преступление, которое ей приписывали, но даже ни на какой мало-мальски дурной поступок.

Через минуту по ее появлении, она была окружена мужчинами.

Не отрывая от нее глаз, Пашков заметил, что несмотря на расточаемые ею направо и налево улыбки, она отдавала явное предпочтение вошедшему с ней молодому человеку.

Это был граф Виктор Александрович Шидловский, красивый брюнет, почти мальчик, по-видимому, страстно влюбленный в красавицу.

Осип Федорович следил за каждым ее движением. Он видел, как она встала и, положив свою мраморную руку на плечо графа Шидловского, закружилась в вальсе.

Она пронеслась мимо Осипа Федоровича, ее шлейф скользнул по его ногам, и одуряющий запах духов, как крепкое вино, ударил ему в голову.

Странные, незнакомые ему до сих пор ощущения переживал Осип Федорович в присутствии этой очаровательной женщины.

Глядя на нее, он чувствовал, что почти лишается свободы воли, и кроме того, по его телу разливалась какая-то сладкая истома, лишающая сил, в виски стучала приливавшая к голове кровь, по позвоночнику то и дело как бы пробегала электрическая искра и ударяла в нижнюю часть затылка.

Это были ощущения чисто физические, но до такой степени парализовавшие ум, что Пашков стоял, как окаменелый.

Он ничего и никого не видел, кроме баронессы.

Ему показалось, что он в первый раз в жизни видит женщину.

Несмотря на его зрелый возраст, это было так.

Немногим из нас и, может быть, к счастью, удается встретить женщину, хотя мы влюбляемся, ухаживаем, обладаем разнопольными нам существами, женимся, но женщины в полном значении этого слова, со всеми ее хорошими и дурными, в общем, соблазнительными качествами, встретить иногда, повторяем, не удается во всю жизнь.

Встреча с женщиной в полном, быть может, низменном значении этого слова охватывает всего человека, она мчит его, как налетевший ураган, туда, куда хочет, без сознания, без воли и, пожалуй, без цели, так как цель — это сама она, наполняющая все существо мужчины.

Это-то и случилось с Осипом Федоровичем, женившемся года три тому назад по любви и, как ему по крайней мере казалось, безумно любившим свою жену.