Гарольд Роббинс - Властелины удачи

— Мы очень довольны тобой, сынок. Тебя приняли в Гарвард! — Улыбка поблекла. — Разумеется… На следующий год ты достигнешь возраста, в котором каждый американец может быть призван на военную службу.

Осенью 1942 года Кембридж, штат Массачусетс, заметно опустел. Старшекурсники в большинстве своем ушли в армию. Остались только калеки и больные. Джонасу, конечно, не с чем было сравнивать, но он чувствовал, чего лишился Гарвард: во-первых, искрометности юности и оптимизма, а во-вторых, уверенности в том, что преемственность поколений сохранится и в дальнейшем.

В аудиториях и кампусе царствовали печаль и сомнения. И институт в целом, и каждый студент в отдельности вроде бы понимали, что Гарвард выстоит, но не могли поручиться, что так оно и будет. Каждый студент верил, что уж он-то переживет войну, но в душе осознавал, что многие с нее не вернутся.

Учеба давалась Джонасу легко. Он записался в класс английского языка, а по существу, английской литературы, класс математики, класс европейской истории, начиная с эпохи Возрождения, класс французского языка и класс философии, преподаватель которой весь первый семестр отвел на изучение «Республики» Платона. За исключением последнего предмета, все остальное он в том или ином виде изучал в Академии. После сдачи первых экзаменов в Гарварде поняли, что у них учится необычайно одаренный студент.

На первом курсе физкультура была обязательным предметом для всех студентов, и Джонас, чтобы не принимать участия в непонятных ему американских играх, вроде футбола и бейсбола, записался в секции плавания и тенниса. Тренеры не могли на него нарадоваться, хотя и понимали, что через год он от них уйдет.

Тренер по плаванию с трудом находил желающих специализироваться в баттерфляе. Почему-то студентам этот стиль не нравился. Джонас, который научился плавать в Академии; признавал только кролль, а остальные стили полагал странными, не видя между ними различий. Но когда тренер предложил ему плавать баттерфляем, он согласился. Через несколько недель Джонас был лучшим среди первокурсников. Он выиграл институтские соревнования, а затем и межинститутские, на этот раз не очень представительные, поскольку многих хороших пловцов со старших курсов забрали в армию. Врученные ему медали он послал в Кордову.

Каждую неделю он получал от матери два письма, дед писал ему раз в месяц, изредка приходили письма от отчима, еще реже — от сводных брата и сестер, которые обычно писали одно письмо на троих. Матери он писал на английском, остальным — на испанском. Сосед по комнате поражался его способности легко писать на двух языках. Надо отметить, что с той же легкостью Джонас писал и по-немецки и по-французски.

В общежитии он жил в одной комнате с Джеромом Рабином, евреем из Бруклина, первым евреем, которого он увидел, Джерри находился в том же положении, что и Джонас. И его должны были призвать осенью сорок третьего года.

Как-то разговор зашел об их планах на будущее.

— Я собираюсь попроситься во флот, — говорил Джерри. — У них есть специальная программа, рассчитанная на девяносто дней. Через девяносто дней после того, как меня заберут, я получу звание энсина[22]. Слушай, а тебе разве надо идти в армию? Ты же мексиканец.

— Я гражданин Соединенных Штатов, — отвечал Джонас. — Мой отец — гражданин США, следовательно, я тоже. Мне важно сохранить американское гражданство.

— Они не смогут отнять его у тебя, — резонно заметил Джерри.

— Но я не хочу, чтобы в будущем кто-либо упрекнул меня в том, что я увильнул от армейской службы. Мне это может помешать в жизни.

— Ты, похоже, все продумал, — усмехнулся Джерри.

— И обсудил с мамой, отчимом и дедом.

— А с отцом?

— Я никогда его не видел.

— Извини. Мне не следовало спрашивать. Я не хотел лезть в чужие дела.

— Я не обижаюсь.

— Ну… давай сменим тему. Поскольку нас обоих заберут следующей осенью, на все про все у нас есть только год.

— Я… тебя не понял.

Джерри Рабин широко улыбнулся. Юноша он был веселый и потом признался Джонасу, что поначалу принял его за жуткого зануду. Невысокого росточка, хрупкого телосложения, с мелкими чертами лица, смуглый, он мог похвастаться разве что красивыми черными глазами.

Выдвинув ящик стола, Джерри достал квартовую бутылку и два маленьких стаканчика. Разлил спиртное, протянул один Джонасу.

— По капельке, — пояснил Джерри. — Поможет нам в подготовке нашей кампании.

Джонас осторожно пригубил темную жидкость. Впервые он пробовал продукт перегонки. Вино за обедом он пил с десяти лет, но его отчим и дедушка никогда не предлагали ему бренди, как, впрочем, и послеобеденную сигару. Вкус виски показался ему отвратительным.

— По-английски ты говоришь в совершенстве, — продолжал Джерри. — Но, похоже, тебя не научили некоторым словам. Ты знаешь, что означает «факаться»?

Джонас кивнул:

— Да.

Думал он об остатке темной жидкости в стакане. Допивать не хотелось. Не хотелось и показывать Джерри, что виски он пил впервые.

— Ты когда-нибудь пробовал?

— Нет.

— Я, между прочим, тоже. А не хочется идти на войну, где тебя, возможно, убьют, не узнав на практике, что же это такое. Вот почему мы должны провести кампанию, в результате которой в нашу комнату заглянут девушки. А уж там мы получим вкусненькое, то есть пофакаемся. Слово это имеет массу синонимов. Старайся никогда его не употреблять. Зачем шокировать людей. Мы говорим «вступать в половые отношения». Мы говорим «заниматься любовью». Мы говорим «укладываться в койку». Все, что угодно, лишь бы избежать слова «факаться».

Джонас улыбнулся:

— В моем образовании обнаружился зияющий пробел.

Впрочем, многое из того, о чем говорил Джерри, он уже слышал в Академии. Джонас допил виски.

— Я буду очень тебе благодарен, если ты продолжишь мое обучение.

Джерри вновь наполнил стаканчики.

— Между ног у нас болтается пенис. Ужасное слово, не правда ли? Его заменяют другими: шланг, инструмент, игрунчик. У девушек есть влагалище, еще один отвратительный термин. Парни называют это место «кант». Но ни в коем случае не употребляй этих слов при дамах. Они могут хлопнуться в обморок или закатить истерику. Об этом вообще не следует говорить. Разве что с друзьями.

Джонас засмеялся:

— У нас есть столько забавных слов, а произнести их мы не можем.

— Так или иначе, мы девственники, — уточнил Джерри. — Не знаю, как ты, но я намерен как можно быстрее излечиться от этой болезни.

— А почему ты не излечился раньше?

— Семья. Окружение. А ты?

— Полагаю, по тем же причинам. Откровенно говоря, у меня и нет знакомых девушек.

— Скажи мне, что ты написал в анкете в графе «Религия»?

— Ничего. Мне сказали, что заполнять ее не обязательно.

Джерри изобразил вселенскую печаль.

— Почему тебя не записали католиком? Тогда ты ходил бы в церковь и клуб молодых католиков, где мог встретить не просто девушек, но наивных девушек.

Джонас пожал плечами. Он уже начал чувствовать, как воздействует виски на человека.

— Девушки, Джонас! Разве тебе не нравится смотреть, как перекатываются их упругие ягодицы при ходьбе?

— Ну… я как-то не присматривался… слишком уж.

— Так начни! Начни присматриваться. Смотри на задницы. На титьки. Сконцентрируйся на главном. Мы должны попасть в дамки до того, как наденем форму.

Когда Джерри узнал, что Джонас не может уехать домой на рождественские каникулы (ехать далеко, а в условиях войны достать билеты практически невозможно), он пригласил Джонаса к себе. Тот согласился и прожил две недели в еврейской семье в Бруклине. Впечатления остались незабываемые. Кроме того, он немного выучил еще один язык — идиш.

Ни Джонасу, ни Джерри не удалось к тому времени достигнуть поставленной цели. Они по-прежнему оставались девственниками. Но, следуя рекомендациям Джерри, Джонас начал повнимательнее приглядываться к девушкам. По иронии судьбы в поле его зрения попала и Сюзан, сестра Джерри. Он отметил размер ее груди. Оценил, как она виляла бедрами при ходьбе. Он так увлекся своими исследованиями, что ему даже пришлось одернуть себя: очень уж вызывающе все это выглядело. Лежа в кровати в комнате для гостей, он представлял себе, как Сюзан стучит в дверь, входит, раздевается, ныряет под одеяло. В реальной жизни он к ней не прикоснулся. Она же была сестрой его друга! Но фантазии грели ему душу и тело.

Пришла весна, а их желания так и не претворились в реальность. Джонасу пришла в голову здравая мысль, что они очень уж откровенно выказывают свои намерения. Девушки, с которыми они встречались, знали, чего они хотят. А вот сами девушки этого не хотели.

Наконец в апреле Джерри убедил двух девушек заглянуть в их комнату в общежитии. Поскольку официально девушки туда не допускались, им пришлось подняться по пожарной лестнице, залезть в окно и через холл проскользнуть к юношам. Такие сложности, кстати, отпугивали многих девушек.

Девушки были из города. То есть жили в Кембридже. Одна еще училась в школе. Вторая школу закончила и работала официанткой. Обе жили с родителями и к одиннадцати их ждали дома.

На красавиц девушки не тянули. Темноволосая, кареглазая толстушка Элен и худенькая блондинка Рут. На лице Рут пламенели два прыщика и остались язвочки от уже заживших.

Все четверо прекрасно понимали, ради чего они идут в общежитие. Нерешенными оставались два вопроса: кто будет с кем и на каких условиях?

Девушки, как выяснилось, желали получить по пять долларов каждая. Джерри отрицательно покачал головой, соглашаясь максимум на два.

Джонас схватил Джерри за рукав серого твидового пиджака и вывел в коридор.

— Слушай, идиот, ты читал «Простаки за границей» Марка Твена?

— При чем здесь?..

— Всю жизнь «пилигримы» мечтали о том, чтобы поплавать по Галилейскому морю. А когда с них запросили восемь долларов, согласились заплатить только четыре, и яхта уплыла. А «пилигримы» так и не походили под парусом по Галилейскому морю. Из-за четырех долларов на восьмерых. Я собираюсь дать одной из них пять долларов и получить все, что мне хочется. И предлагаю тебе последовать моему примеру.

Джонас вернулся в комнату и протянул пять долларов Элен, темноволосой толстушке. Решившись первым, он получил право выбора. Джерри потом упрекнул его в этом, но теперь ему не оставалось ничего другого, как отсчитать Рут пять долларовых купюр.

Столь же решительно Джонас подвел Элен к софе в гостиной. Недовольно зыркнув на друга, Джерри увлек Рут в спальню.

Элен разделась безо всякого стеснения или колебаний. Голая, помогла раздеться Джонасу.

— Знаешь, — улыбнулась она, — я готова поспорить, что я у тебя первая.

— Не совсем.

Она обхватила пальцами его пенис.

— Во всяком случае, у тебя есть то, что для этого требуется. Ты готов?

— Конечно.

Он ничего не знал о любовных играх, но полагал, что самому действу должно что-то предшествовать. Ему не хотелось показывать Элен, что он не знает, как вести себя дальше.

— Конечно, — повторил он. — Начнем.

Элен открыла сумочку и достала презерватив. Разорвала обертку, вытащила резинку.

— Ты не обрезан. А твой друг обрезан наверняка.

Она натянула презерватив на его стоящий член. Затем легла на спину и раздвинула ноги.

— Иди сюда.

Происшедшее потом живо напомнило ему занятия физкультурой. Однако никогда он не испытывал такого удовлетворения. Когда Джонас кончил и в изнеможении упал на Элен, та взъерошила ему волосы и похлопала по спине, впервые проявив какие-то чувства. Он заметил, что весь в поту, как, впрочем, и она. Только тут он решил ее поцеловать, хотя такого желания она не выказывала. А поцеловав Элен, он почувствовал, как ее язычок скользнул к нему в рот.

Когда Джерри и Рут вернулись в гостиную, Джонас лежал на спине под Элен, а та, оседлав его, как жеребца, постанывая, выходила на финишную прямую. Его глаза были закрыты. Как и ее. Они не замечали, что два человека с отвисшими от изумления челюстями таращатся на них.

— Боже ты мой! — выдохнула Рут.

Джонас вернулся в Кембридж осенью 1943 года не для того, чтобы начать новый семестр, а чтобы зарегистрироваться на призывном пункте, поскольку в качестве своего адреса он указал комнату в общежитии, в которой жил с Джерри Рабином. Из Кембриджа и ушел в армию Соединенных Штатов.