— Я носил, время от времени, много лет. Предлагаю тебе подумать об этом.

Глава XX

1

Пошла вторая неделя после инфаркта Джонаса, когда Соня прилетела в Нью-Йорк. Бат встретил ее в аэропорту Кеннеди и отвез в квартиру в «Уолдорф Тауэрс». На следующий день она навестила Джонаса в Колумбийской пресвитерианской больнице.

Бат предложил подвезти ее, но она настояла на том, что доберется сама, на такси. Соня также хотела пройтись по магазинам, поэтому они договорились встретиться на ленче в ресторане «Двадцать один» в четверть второго. Водитель такси, пуэрториканец, проникся к ней симпатией, когда она заговорила с ним по-испански, и посоветовал убрать кольцо с бриллиантом и браслет с изумрудами в сумочку. Она поблагодарила и последовала его рекомендациям. Он, разумеется, и подумать не мог, что платиновый пояс верности, украшенный драгоценными камнями, который она носила на себе, стоил больше кольца, браслета и его автомобиля вместе взятых.

Джонас обрадовался ее приходу. Он уже мог сидеть, привалившись спиной к подушкам. Заметно похудел, а вот цвет лица улучшился. Может, потому, что впервые после катастрофы «Центуриона» и последовавшей тогда госпитализации он за целых двенадцать дней не выпил ни капли спиртного.

А едва не состоявшаяся встреча со смертью настроила Джонаса на лирический лад.

— Ты даже представить не можешь, как я тебе благодарен за то, что ты воспитала мне такого сына. Настоящего мужчину. Я, как видишь, сейчас ни на что не годен. Бат для меня — подарок судьбы. Кому еще я мог бы довериться?

— У тебя верные и компетентные сотрудники, — возразила Соня.

— Они — не Корды. — По тону чувствовалось, что этим все сказано.

— А вот он — Корд. Я это вижу.

— Но, Соня… Он не похож на меня. Почему он на меня не похож?

— Потому что вы оба — единое целое, — резко ответила она. — И каждый должен это видеть.

— Господи, я предложил ему весь мир! Я дал ему… — Он осекся, пожал плечами.

Соня кивнула, но комментировать не стала. Она пыталась забыть ту боль, что принес ей этот человек. Его образы запечатлелись в ее памяти. Поначалу молодого, двадцати одного года, жеребца, с которым она отправилась в Европу: красивого, сильного, лучащегося оптимизмом и энергией. А потом зрелого, уверенного в себе, умудренного опытом промышленника, которого она встретила четыре года тому назад. Сейчас ему пятьдесят один, максимум пятьдесят два. Для инфаркта рановато. И он, несомненно, это знал. Он-то планировал еще лет двадцать активной работы, а вот теперь придется менять планы.

— Я хочу попросить тебя об одной услуге.

— Говори.

— Твой дядя Фульхенсио знает меня. По рекомендации Бата я вложил деньги в гаванское казино. Я поверил человеку, которого тоже знает твой дядя, пообещавшему, что там будет вестись честная игра.

— Мейеру Лански, — уточнила Соня.

— Ты знаешь… Хорошо… Так вот, я думаю, что никто не останется внакладе, ни Фульхенсио, ни Бат, ни я, если твой дядя благожелательно рассмотрит просьбу Мейера Лански о выдаче лицензии на открытие в Гаване отеля-казино. Он, естественно, готов выполнить все формальности.

— Под формальностями понимаются взятки, которые он должен заплатить моему дяде.

— Так уж у них принято, — пожал плечами Джонас.

— Ты заработаешь на этом деньги? — спросила Соня.

— Решение принимать Бату.

— Ты дозволяешь Бату принимать решения? Это что-то новое, не так ли?

В какой уж раз Джонас пожал плечами.

— А что еще мне остается? По крайней мере, он умен. Он — Корд… и, разумеется, Батиста.

— Хочешь совет?

— Почему нет?

— Вложи чуть больше души в отношения с сыном. В будущем это принесет куда большую прибыль, чем любая из твоих инвестиций.

— Я вкладываю. Я разрешил ему снимать телешоу. Я вложил туда деньги, которым нашлось бы применение в других местах. Нам повезет, если мы хотя бы окупим расходы.

— Я говорю не о деньгах, Джонас. Вкладывание денег — это вся твоя жизнь. Это ты делать умеешь, пожалуй, умеешь лучше всех. Вот что ты не вкладываешь, так это душу. Ты любишь сына?

— Конечно, люблю.

— Тогда почему ты не скажешь ему об этом?

— Но и он никогда не говорил ничего такого… — Он замолчал, и Соне показалось, что сейчас у него случится второй инфаркт. — …Мне…

Соня встревожилась:

— Джонас?

— Это нелегко. Мой отец умер, так и не сказав, что он любил меня. И от меня он не услышал этих слов. Он умер, и мы никогда… не сказали… об этом друг другу. Это была ошибка, Соня, чудовищная ошибка. Мой Бог, неужели я повторяю ее?

— У тебя есть гордость, Джонас. Как и у Бата. Как жаль, что вы так в этом схожи.

2

Соня удивила Бата, заказав в ресторане бифштекс из вымоченного в вине мяса.

— Они знают, как его приготовить, — пояснила она сыну.

— Значит, ты бывала здесь раньше?

— С чего ты решил, что в Нью-Йорке я впервые? — улыбнулась Соня.

Разумеется, она бывала в Нью-Йорке. Он должен был об этом помнить. Она ездила и в Европу, причем не только с его отцом. Побывала на Кубе и чуть ли не во всех странах Латинской Америки. Две комнаты в гасиенде около Кордовы она украсила произведениями искусства доколумбовой эпохи, привезенными из Перу. В ее спальне место привычного распятия занимали картина Пикассо и «мобиль» Колдера[41]. Она уже не была той юной невинной девушкой, какой ее встретил его отец. Впрочем, не была она и той спокойной, уступчивой женщиной, какой он запомнил ее с детства. Бат мог по праву ею гордиться.

И в пятьдесят лет Соня сохранила удивительную красоту, привлекая взгляды сидящих за соседними столами мужчин. Его отец умел выбирать женщин, прекрасных в юности и неподвластных возрасту. Надо прямо сказать, Моника Бату не нравилась, но он понимал, почему Джонас дважды женился на ней. А последняя из них, Энджи, ни в чем не уступала тем двум женщинам его отца, которых он знал лично.

На закуску Соня заказала черную икру и «Столичную», такую холодную, что вязкостью она могла сравниться с ликером. Бат никогда не пил русскую водку, но повторил ее заказ и нашел, что «Столичная» пьется на удивление хорошо.

— Твой отец сказал мне, что у тебя роман с Глендой Грейсон.

— Это так.

— Она старше тебя.

— Она удивительная женщина. Но жизнь жестоко с ней обошлась.

Соня покачала головой:

— Из-за этого в женщин не влюбляются.

— Она такая ранимая, такая славная.

— И что? — Тут Соня улыбнулась. — Я думала, ты собираешься жениться на той девчушке из Флориды.

— Она думает только о карьере.

— А Гленда Грейсон не думает? Если ты решишь жениться на ней, а я надеюсь, до этого не дойдет, она бросит сцену и станет домохозяйкой?

— Мы еще не подошли к этой стадии, — ответил Бат.

Она оглядела зал, словно хотела убедиться, что никто не прислушивается к их разговору.

— Я должна тебе кое-что сказать. Сколько денег ты и твой отец вложили в Кубу?

Перед тем как ответить, Бат тоже огляделся. Слегка наклонился к матери:

— Чуть больше миллиона долларов. В казино при «Флоресте».

— А этот отель, что строит Мейер Лански? Там ваших денег нет?

— Пока нет. Лански финансирует строительство через других людей. Но он хочет, чтобы мы выкупили долю одного из партнеров. Наше участие придаст проекту респектабельность.

— Твой отец просил меня связаться с дядей Фульхенсио и попросить его выдать Лански все необходимые лицензии и разрешения.

— Это не помешает, — кивнул Бат. — У Лански прекрасные отношения с дядей Фульхенсио, но твое участие никак не повредит.

Соня отпила ледяной водки:

— Я полечу в Мексику через Гавану. И вот что я тебе скажу. Я замолвлю словечко за вашего друга Лански. Но вам настоятельно рекомендую больше не вкладывать деньги в Кубу.

— Почему?

— Вы их потеряете.

Бат почесал подбородок:

— Ты воспринимаешь…

Она кивнула:

— Кубинское государство — карточный домик. Через год Фульхенсио скинут. Если ему повезет, он останется в живых и переберется в другую страну. Он не слишком умен. Чересчур много ворует. На первый взгляд, Куба процветает. Это не так. В нескольких милях от роскошных отелей-казино люди живут в ужасающей нищете. Мятежники в горах набирают силу. Их становится все больше. И они получают оружие от Советского Союза, А власть нашего дяди… — Она пожала плечами. — Его уже скидывали. Скорее всего, это повторится, и в самом ближайшем будущем.

— Мейер Лански вложил в свой отель все деньги, до последнего цента.

— Он их потеряет.

— Новой власти, кто бы ни встал у руля, отели-казино понадобятся ничуть не меньше, чем прежней, — возразил Бат. — А сами по себе они работать не будут.

— Англичане думали, что Египет не сможет обеспечить работу Суэцкого канала. И потом, те, кто придут к власти, просто закроют все эти казино. В горах сидят коммунисты. Туризм и игорный бизнес им ни к чему.

— Ты нарисовала мрачную картину.

— Потому что ситуация очень мрачная.

Они помолчали.

— Расскажи мне о твоем отце, — попросила Соня.

Бат вздохнул:

— Не знаю, что и сказать. Он может быть безжалостным, эгоистичным тираном, отметающим все мои предложения. А на следующий день может дать мне новую должность и увеличить жалование. Видишь ли… он чертовски умен. Мало-помалу он втянул меня в свою орбиту. Это игра. Когда дело подходит к критической черте, переступив которую я могу послать его к черту, он идет на уступки. И я увязаю все глубже. А чем дольше я остаюсь, тем труднее мне порвать с ним.

— Ты чувствуешь, что это родной тебе человек?

— Э… Он… Он настоящий мужчина. Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу этим сказать.

— А как по-твоему, по отношению к тебе есть у него отцовские чувства?

Бат пожал плечами, кивнул:

— Да. Я уверен, что есть. Но знаешь почему? Он боится. Не смерти, боязнь смерти у него не больше, чем у любого человека. Нет, Джонас боится, что все, им построенное, перейдет в руки чужаков, как только он отойдет в мир иной. Он считает себя королем и хочет, чтобы его королевство пережило его. Но при условии, что на трон сядет его сын.

— Ты думаешь, этим все и объясняется?

— Не знаю.

— Ты, возможно, прав. Но я бы на твоем месте над этим задумалась. У вас есть одна общая черта. Ты тоже очень щедр, но не в чувствах. Себя ты никому не отдаешь. Ты боишься открыть душу. Вероятно, это фамильная черта Кордов. Она уже передалась тебе по наследству. Чтобы обзавестись ею, тебе не пришлось ждать смерти Джонаса.

3

Приглашения на открытие отеля Мейера Лански «Ривьера» получили и Джонас и Бат. Джонас еще недостаточно оправился от инфаркта, чтобы лететь из Нью-Йорка в Гавану, но Бат прибыл из Лос-Анджелеса в сопровождении Гленды, объяснив любопытным репортерам, а через них и Тони, что его звезда, возможно, захочет выступить в «Ривьере» между телевизионными сезонами.

«Ривьера» поражала великолепием даже на фоне других новехоньких отелей. Построили ее в виде изогнутой буквы Y, и из каждого номера открывался вид на море. И внутри дизайнеры потрудились на славу, найдя удачное сочетание роскоши и отменного вкуса. Рядом с отелем сверкал золотой купол казино.

Мейер Лански лично встретил Бата и Гленду. Проводил их в «люкс», отдал два билета на праздничное шоу в Копа-Рум, сказал, что им зарезервированы места за его столиком.

Они оделись к обеду: Бат — в строгий костюм, Гленда — в черное платье с золотыми блестками. Из своего «люкса» они вышли пораньше, чтобы ознакомиться с достопримечательностями отеля. Бата особенно интересовало казино. То, что он увидел, ему понравилось. Мужчин пускали только в галстуках и пиджаках. Половина были в смокингах. Тишина большого зала нарушалась только голосами крупье и дилеров. Чувствовалось, что игра идет по-крупному.

Из казино Бат и Гленда вышли наружу, вдохнуть ароматного тропического воздуха, теплого и тяжелого от влаги. Из расположенного неподалеку ночного клуба до «Ривьеры» долетали звуки зажигательной латиноамериканской мелодии. Внезапно музыку заглушил одиночный выстрел, затем на него наложилась автоматная очередь. Стрельба длилась не более десяти секунд, и вновь зазвучала музыка.

— Что это было? — спросила Гленда.

— Полиция, — пожал плечами Бат. — Похоже, они нервничают и палят по каждой тени.