— Да. — Она натянула одеяло до подбородка. Ей было тепло, уютно, ее окутывал приятный запах постели, согретой их телами. Как бы ей хотелось вот так лежать и наслаждаться покоем долго-долго, забыв обо всех трудностях и невзгодах внешнего мира! Как бы она хотела верить, что он любит ее, и знать, что не ошиблась, выйдя за него замуж!

— Ну, расскажи, пожалуйста, — умоляющим голосом попросила она.

Рено повернулся к шкафу, и она приняла это движение за отказ. Но тут он достал из ящика опасную бритву, ремень для правки и начал ее затачивать. Несмотря на то, что у него был опытный камердинер, Рено многое любил делать сам.

— Многие из тех, кто попадает в плен к индейцам, так и не возвращаются на родину, — сказал неизвестно зачем Рено. — Они умирают в неволе не потому, что их наказывают или мучают, а потому, что они теряют надежду на побег.

— Не понимаю, к чему ты клонишь? — удивилась Беатриса.

— Для тех, кто побывал в плену, тут нет ничего непонятного. Я уже рассказывал, что коренные жители Нового Света часто принимают пленников в члены своего рода, чтобы пополнить численность своего племени.

— Но ведь ты сам признавался, что к ним все равно относятся иначе, чем к соплеменникам.

— М-м… более или менее все правильно, — пробормотал он, заканчивая править бритву. — Пленники играют роль рабочих лошадок и, как правило, становятся охотниками, добывающими еду для рода или племени.

— А что бывает в случае «более»?

— Дело в том, — продолжил он, намыливая лицо, — что пленник изо дня в день живет среди индейцев, ходит с ними на охоту, спит, ест, радуется и печалится. Одним словом, идет незаметный процесс привыкания, ассимиляции.

Он провел бритвой вдоль намыленной щеки сверху вниз, раз, другой, снимая вместе с пеной щетину.

— Но когда пленник берет себе в жены индианку, хотя такое случается нечасто, он становится настоящим членом племени. У него даже могут рождаться дети. Потрясенная Беатриса с трудом вымолвила:

— А у тебя была жена-индианка?

Он сполоснул бритву в воде и лукаво взглянул на нее:

— Увы, нет. Но вовсе не потому, что у меня не было такой возможности.

— Расскажи мне все, — взмолилась Беатриса.

Он покачал головой и принялся брить другую щеку. Он намеренно дразнил ее.

— После того как Гахо спасла меня во второй раз, она стала внимательно и даже с нежностью относиться ко мне. Возможно, ей нравилось, как я себя вел, да и охотник я был неплохой. Впрочем, не знаю, чем я ей так приглянулся. В любом случае она хотела удержать меня. Как умная женщина, она понимала, что нет ничего лучше и крепче уз Гименея. Если бы я женился, обзавелся детьми, то мне было бы намного труднее бежать из плена.

— Понятно, что она хотела, как можно крепче привязать тебя к себе.

— Вот именно. — Он опять сполоснул бритву в тазу. — Но тут возникло одно затруднение. Дело в том, что обе дочери Гахо уже были замужем, и если мужчинам разрешается заводить вторую жену, то индианки не имеют права иметь второго мужа.

— Это несправедливо, — сухо заметила Беатриса. Мимолетная улыбка скользнула по губам Рено.

— Не я заводил такие порядки.

— Гм… — пробурчала она.

Отвернувшись от зеркала на комоде, он подмигнул ей.

— Всю осень и зиму я залечивал раны. Когда же наступила весна, Гахо сделала мне на лице татуировку с птицами, символизирующими покровителей ее рода. Кроме того, она еще проколола мне ухо и повесила один из своих амулетов — серьгу в виде креста. Таким образом, она давала всем понять, что я уважаемый член ее рода, хороший охотник, и она ценит мои заслуги. Потом Гахо направила послание в соседнее племя, с которым мечтала заключить военный союз. Но для начала они решили с ними породниться и женить меня на дочери вождя.

— А девушка была красивой? — спросила Беатриса и смутилась.

— Пожалуй, да, — ответил он. — Но она была еще совсем юной, лет шестнадцати, не больше. Да и я вообще-то не намеревался жениться. Семья, дети — все это было не по мне. Я думал только об одном: как вырваться из плена и вернуться домой.

— И что ты сделал?

— Я улучил момент и поговорил с девушкой с глазу на глаз. Вообще разговаривать с невестой у индейцев запрещено, но старейшины смотрели сквозь пальцы на такую вольность. От девушки я узнал, что у нее уже есть возлюбленный, тоже пленник, как и я, но живущий в другом племени. Я сразу понял, что мне надо делать. Я отдал девушке и ее жениху все самое ценное, что у меня было, и то, что удалось скопить за два года плена. На следующую ночь они убежали.

— Какой добрый поступок! — обронила Беатриса.

— Вовсе нет. — Рено сполоснул лицо и вытер его полотенцем. — Доброта здесь ни при чем. Я думал только о побеге. Я решил, во что бы то ни стало вернуться домой, к тому образу жизни, к которому я привык с детства. Если бы меня вынудили жениться на индианке, то меня, скорее всего, засосала бы трясина семейной жизни. Со временем я смирился бы и остался в племени Гахо, без всякой надежды увидеть родную Англию. — Он кинул в сторону полотенце и с мрачным, задумчивым видом посмотрел на Беатрису: — Но тут произошли трагические события, которые сыграли мне на руку. По моей вине погибла Гахо, а весь ее род был уничтожен.

— Не может быть! — удивилась потрясенная Беатриса. Но Рено грустно закивал, и горькие складки залегли в уголках его губ.

— Целых пять лет, я разведывал обратную дорогу к побережью, собирал меха, чтобы было чем оплатить проезд домой в случае успешного побега. На шестой год моего плена к нам в лагерь начал наведываться один французский торговец и скупщик пушнины. Мало-помалу я сошелся с ним поближе и упросил его помочь мне бежать. Несмотря на грозившую ему опасность, он согласился и взял меня с собой. Целых три дня мы вместе с ним шли к его стоянке. По дороге мы узнали, что индейцы, враждующие с родом Гахо, собираются напасть на ее племя. Несмотря на безумную усталость, я решил повернуть назад. Я понимал, что обязан помочь женщине, которая некогда спасла мне жизнь. Когда я вернулся… — Рено потупил взгляд и замолчал.

— Что же ты обнаружил? — с тревогой спросила Беатриса.

— Я опоздал. Враги-индейцы их всех перебили, сожгли лагерь, оскальпировали побежденных. Я ходил по сгоревшему становищу, переворачивал трупы и вглядывался в окровавленные лица, разыскивая Гахо.

— Ты нашел ее?

— Да, нашел. Я узнал ее по одежде. Когда я перевернул ее тело, то увидел мертвые карие глаза и лицо, полностью залитое засохшей кровью. Враги сняли с нее скальп.

— Ужасно, ужасно, — шептала Беатриса.

Рено дернул подбородком, его лицо посуровело и помрачнело.

— Не стоит так переживать. В конце концов, она была уже старым человеком. По правде говоря, мы с ней были чужими людьми.

— Рено, разве так можно? Она дважды спасла тебе жизнь, относилась к тебе как к сыну. Я думаю, ты любил ее.

— Ты не совсем поняла меня. Племя индейцев, напавшее на род Гахо, было тем самым племенем, с которым она хотела заключить союз, женив меня на дочери их вождя. Если бы я был по-настоящему привязан к ней, то женился бы на той девушке. Но я уклонился, и оскорбленное индейское племя отомстило Гахо. Я не мог поступить иначе, так как рвался всем сердцем домой, в Англию. Похоронив Гахо, я несколько месяцев шел по лесам, избегая встреч с индейцами и французами, пока не добрался до земель, находившихся под властью англичан.

— Довольно, Рено.

— Нет. — Он озлобленно сверкнул глазами. — Ты хотела знать, так выслушай до конца. У меня не было ни денег, ни друзей. Мне пришлось наняться коком на судно, чтобы доплыть до Англии.

— Когда ты так неожиданно объявился, ты явно был болен, бредил.

— Неудивительно, — покачал он головой. — Пробираясь через леса, я несколько месяцев питался вяленым мясом, ягодами и грибами. Добравшись до английских колоний, я сильно исхудал и представлял собой мешок с костями. Плавание на корабле тоже не улучшило мое здоровье. Отвратительная пища, вспыхнувшая среди матросов непонятная лихорадка, которой я тоже переболел…

— Главное — ты выжил, — стараясь успокоить его, сказала Беатриса.

— Меня подгоняла только одна мысль, я был буквально, одержим ею. Я хотел скорее вернуться домой, а если мне суждено умереть, то пусть это случится дома. Когда я сошел на английский берег, то поклялся, что никогда в жизни больше не буду прислуживать, никогда мной не будет распоряжаться другой человек. Лучше умереть, чем жить в рабстве или подчиняясь чужим людям. Я столько вынес, прошел через ад, смотрел смерти в глаза. Должен же быть в этом какой-то смысл? Понимаешь меня?

Она взглянула на него, на его гордо поднятую голову. Этот человек был сделан из железа, ничто не могло сломить его волю, его стремление к свободе. Испытания только закалили его тело и душу.

— Теперь ты знаешь обо мне все, — заключил Рено.

— Да, я узнала все, что хотела. — Ей вдруг захотелось стать такой же сильной духом, как и он.

Рено отвернулся и быстро вышел из спальни. Беатриса с горечью посмотрела ему вслед. Его жизнь оказалась более страшной, чем она ожидала, но хуже всего было то, что он настолько ожесточился, что уже не мог любить.

Рено бежал вниз по лестнице, и в его голове стучала одна и та же мысль. Зачем она его расспрашивала? Что она хотела узнать? И вообще, чего она хочет? Разве он не был заботливым мужем и пылким любовником? Что еще ей надо?

И почему этот неприятный разговор случился именно сегодня? Именно сегодня, когда ему, как никогда, требуется ясная голова и трезвый, не омраченный никакими эмоциональными переживаниями рассудок, вдруг происходит такой неприятный разговор. А ведь у него назначена важная встреча с поверенными, на которой надо как следует обсудить поданное прошение в парламент.

Переодевшись, Рено вышел на крыльцо, и вдруг его кто-то окликнул по имени. Он обернулся в ту сторону, откуда послышался голос, и увидел призрак из своего прошлого.

К нему шел Алистер Манро, с лицом, испещренным шрамами. Рено вздрогнул от неожиданности.

— Страшный, должно быть, у меня вид, — хриплым голосом сказал Манро.

Рено внимательно всмотрелся: вся правая сторона лица Манро была иссечена рубцами и изуродована ожогами, правую глазницу закрывала черная повязка. В его памяти тут же возникли сцены пыток у Спиннер-Фоллз, краснокожие мучители, костры, столбы и привязанные к ним пленники.

— Ты кричал, когда тебя пытали?

— Нет, — отрицательно замотал головой Манро.

— Значит, в глазах индейцев ты выглядел храбрым воином, — пояснил Рено. — Если бы тебя не спасли, то краснокожие замучили бы тебя. После твоей смерти какой-нибудь отважный индейский воин вырезал бы из груди твое сердце и, отрезав от него кусочек, съел бы его сырым. Следом за ним по кусочку от твоего сердца откусили бы и остальные воины. Индейцы верят, что, поедая сердце храбреца, они сами становятся смелее и мужественнее.

Манро вдруг рассмеялся сипло и грубо:

— До сих пор никто не отзывался о моих шрамах так доброжелательно.

Но Рено было не до смеха.

— Это знаки воинской доблести. У меня самого вся спина покрыта шрамами.

— Ты серьезно? — Манро вопросительно взглянул на Рено. — Должно быть, ты очень стойкий негодяй, если тебе удалось прожить семь лет в плену у индейцев и выжить.

— Я ожидал услышать от тебя нечто подобное, — заметил Рено. — Ты виделся с Вейлом?

— Да, поговорили по душам. Он сказал, что у тебя есть ко мне дело. Вот я и пришел.

— Спасибо, дружище, — улыбнулся Рено. — Мне не обойтись без твоей помощи. Ты можешь оказать мне две услуги?

Лорд Хасселторп забрался в свой экипаж и, стукнув тростью о крышу, дал знак кучеру трогаться. Вынув из внутреннего кармана сюртука записную книжку, он погрузился в раздумья. За него было большинство членов парламента, хотя перевес был незначительный, но он почти не сомневался, что ему удастся провалить билль о пенсиях военнослужащим. У правительства нет лишних денег, чтобы платить всякого рода шалопаям и забулдыгам, чтобы те могли бездельничать только потому, что они когда-то служили в армии короля. Однако не стоило забывать об осторожности. Хасселторп перевернул пару листочков и начал изучать тезисы своей предстоящей парламентской речи против законопроекта Уитона.

Он настолько погрузился в выдвигаемые им доводы за и против законопроекта, что не сразу заметил, куда он едет. С какой стати болван кучер привез его в Гайд-парк?!

Хасселторп чертыхнулся и принялся сильно стучать тростью о крышу кареты.

— Стой, стой, кому говорят! Куда ты едешь? Ты что, ослеп?

Карета прижалась к обочине и остановилась. Хасселторп кипел от злости и намеревался отругать кучера, на чем свет стоит. Но тут дверца кареты распахнулась, и он увидел перед собой не кучера, а очень даже знакомое лицо.