— Да, вы правы, — сказал он наконец, — попытаемся проникнуть в Л., хотя это и будет безумно смелым поступком. Мы пошлем двух, самое большее трех человек, так как я с трудом допускаю, что указанная вами тропинка находится вне наблюдений врага. Девять шансов против одного, что наши люди будут замечены и убиты; но ничего не поделаешь — приходится идти на риск, имея хоть искру надежды предупредить большее несчастье. Вы хорошо помните дорогу?

— Очень хорошо, — ответил Вальтер.

— В таком случае нам остается только найти каких-нибудь смельчаков, которые решатся пойти на такое опасное дело. Ефрейтор Браун...

— Лежит в постели, он еще не выздоровел после полученной раны, — спокойно прервал своего начальника Фернов. — Вы видите, господин полковник, что я должен взять это поручение на себя.

— Вальтер, ты с ума сошел! — воскликнул Беренд.

Полковник отступил на несколько шагов и с изумлением смотрел на Фернова. Все офицеры уставились на Вальтера со смешанным выражением ужаса и восхищения. Фернов был всеобщим любимцем, гордостью товарищей и начальства. Несмотря на свою молчаливость и стремление к одиночеству, он, как всякий недюжинный человек, имел большое влияние на других офицеров. Товарищи видели его смелость в сражениях, но это было ничто в сравнении с тем, что он предлагал в данный момент. Погибнуть в сражении, среди своих, с оружием в руках, было не так страшно, как пробираться ночью через вражеский стан, зная почти наверное, что тебя ожидает смертельная пуля или еще что-нибудь похуже. Каждый из офицеров предпочел бы пожертвовать кем-нибудь другим, но не поручиком Ферновом.

— Вы хотите взять на себя это поручение, поручик Фернов? — повторил полковник. — Нет, это невозможно. Я вообще не пошлю никого из офицеров; мы и так многих потеряли в последних боях, у нас осталось слишком мало командиров для предстоящей битвы. Такого рода поручения даются нижним чинам; я вызову охотников.

Вальтер подошел ближе к столу, на котором горели свечи. Пламя осветило его бледное и холодное, как мрамор, лицо.

— Не забудьте, полковник, что я один знаю дорогу, — сказал он, — и только я сумею найти ее. Объяснить другому человеку я не смогу.

— Но вами я не могу пожертвовать ни в коем случае, — взволнованно возразил полковник. — Повторяю, я сильно сомневаюсь, что ваша тропинка не оберегается неприятелем. По всей вероятности, вас там убьют.

— Может быть, да, а может быть, нет; как бы там ни было, но я не могу, щадя себя, подвергать опасности своих ближних.

Полковник быстро подошел к Вальтеру и, протянув ему руку, воскликнул:

— Вы правы. Ну, идите с божьим благословением. Если вам удастся достигнуть цели, то вы спасете жизнь многих наших храбрых юношей, а если нет, то умрете славной смертью героя. Сколько человек вы хотите взять с собою?

— Ни одного, — ответил Фернов. — Если нас увидят, то что могут сделать несколько человек против многочисленного неприятеля? Кроме того, трех или четырех человек легче заметить, чем одного. Ввиду этого я предпочитаю идти без конвоя.

Полковник почти с восхищением смотрел на молодого «мечтателя и поэта», как он часто шутливо называл Фернова. Такой храбрости он еще не встречал, хотя и долго прожил на свете. Конечно, полковник не подозревал, какое испытание только что перенес Фернов, не знал, в чем заключается и откуда происходит это необыкновенное спокойствие перед лицом смерти.

— Итак, вы хотите идти один? Пусть будет по-вашему. А когда вы думаете отправиться в путь?

— Не раньше, чем через час. Необходимо подождать восхода луны; мне нужен свет, пока я не взберусь на гору, а там уже не опасно, так как недалеко Л., и неприятель не решится подойти близко к городу. Я поспею вовремя, если даже на пути встретится какое-нибудь непредвиденное препятствие.

— А теперь, господа, — обратился полковник к офицерам, — идите по своим местам и будьте готовы к сигналу тревоги. Капитан, удвойте караул и позаботьтесь, чтобы все отданные приказы были точно выполнены. А пока мы обсудим с поручиком Ферновом, что он должен передать капитану Шварцу.

Офицеры повиновались. Подойдя к двери, капитан остановился и сказал:

— Доброй ночи, поручик Фернов.

На губах Вальтера промелькнула горькая усмешка. Он понял, что означало пожелание капитана.

— Прощайте, капитан, — ответил он, — прощайте, господа!

Обернувшись, он встретил грустный и укоризненный взгляд доктора Беренда.

— Неужели ничто не привязывает тебя к жизни? — тихо спросил доктор.

— Ничто, — мрачно и так же тихо ответил Вальтер.

— Но ведь я еще увижу тебя? — с тяжелым вздохом спросил Беренд.

— Вероятно! А теперь уходи, Роберт.

Беренд тяжко вздохнул и последовал за офицерами. Фернов остался с полковником и его адъютантом.

Через четверть часа Вальтер покинул кабинет командира и направился к себе; но, едва выйдя в коридор, примыкавший к его комнате, он увидел, как от стены отделилась какая-то темная фигура и встала перед ним.

— Мистер Фернов, я уже давно жду вас! — услышал Вальтер и тотчас же узнал американца.

— Что вам угодно, мистер Алисон?

— Окажите мне честь, позвольте переговорить с вами!

Фернов взглянул на часы и убедился, что еще располагает временем.

— К вашим услугам! — ответил он.

Вальтер предугадывал, о чем поведет речь американец. Достаточно было взглянуть на лицо Алисона, чтобы убедиться, что опасения Джен небезосновательны.

Не теряя времени, Генри прошел вперед и открыл дверь в гостиную. Фернов поколебался несколько секунд, прежде чем войти в нее, так как это была та же самая комната, в которой он недавно разговаривал с Джен. Американец, заметив колебание Вальтера, произнес:

— Здесь нас никто не побеспокоит. Но, может быть, вы имеете что-нибудь именно против этой комнаты?

Фернов, не отвечая на вопрос, быстро перешагнул порог; Алисон последовал за ним. В комнате все еще тускло горела лампа; пламя камина погасло, и только иногда вспыхивали красные огоньки догоравших дров, освещая фигуры соперников, выделявшиеся во мраке. Вальтер прислонился к камину, Генри стоял теперь на том месте, где недавно была Джен.

Почти одним и тем же чувством горели сердца мужчин. Оба страстно любили одну женщину и безнадежно страдали на развалинах разрушенного счастья. Но как различно проявлялось это страдание!

На лице Фернова лежало тихое, грустное спокойствие. Он не мог вырвать из сердца то чувство, которое пустило там глубокие корни; он знал, что оно умрет вместе с ним, но не желал предаваться бесплодному отчаянию. Он выбрал верный путь для того, чтобы прекратить свои страдания, — ему недолго оставалось ждать. Вальтер почти с радостью взглянул на светлую полосу, пробиравшуюся сквозь листву кустарников, — это всходила луна.

Лицо Алисона пылало бешеной злобой, губы судорожно сжимались, а глаза сверкали ненавистью. Американец ошибся в своих расчетах; он протягивал руки к миллиону и смотрел на любовь как на роскошь, как на приятный придаток к этому миллиону, но чувство к Джен оказалось настолько сильным, что далеко отодвинуло коммерческие соображения. Страсть предъявила свои права с такой силой, что Генри забыл о расчетах. Он стал слеп и нечувствителен ко всему, что было вне его чувства, он готов был и жизнь отдать за возможность обладания любимой девушкой.

Вальтер молча ждал, пока американец заговорит.

— Я хотел попросить у вас объяснения, мистер Фернов, — наконец произнес Алисон хриплым, задыхающимся голосом. — Приблизительно около часа тому назад вы имели свидание с мисс Форест в этой комнате.

Вальтер посмотрел прямо в глаза своего соперника и ответил:

— Да! А вы видели нас?

— Видел.

Молодой офицер оставался совершенно спокойным.

— В таком случае вы, вероятно, и слышали то, о чем мы говорили.

На губах Генри появилась злая, насмешливая улыбка.

— Вы беседовали по-немецки, на вашем излюбленном родном языке, поэтому я и не мог понять ваши нежности, — ответил он. — Я слышал только, как любовно звучало из ваших уст имя «Иоганна» и как нежно мисс Форест произносила «Вальтер».

На одно мгновение лицо Фернова исказилось от боли, но затем снова стало холодно-спокойным.

— Вы, кажется, хотели спросить меня о чем-то, мистер Алисон? — сказал он. — Не будем уклоняться в сторону.

— Да, вы правы, не будем уклоняться в сторону, — мрачно повторил Генри. — Итак, к делу! Вы любите мисс Форест?

— Да!

— И любимы ею?

Вальтер молчал, но глаза Алисона смотрели на него так грозно, что молодой поручик, опасаясь, как бы американец не объяснил его молчание трусостью, твердо ответил:

— Да, любим!

— Очень сожалею, что должен положить конец вашей взаимной любви, — прошипел Алисон, задыхаясь от злобы. — Может быть, мисс Форест уже сообщила вам, что я имею на нее более давние права и не склонен уступать их вам?

— Да, я это знаю.

— В таком случае вы должны понять, что, раз мисс Форест будет моей женою, она не может никого любить, кроме своего будущего мужа. Я не допущу, чтобы ее сердце принадлежало другому; один из нас должен умереть.

— Что это? Вызов? — быстро спросил Вальтер.

— Да, мистер Фернов. Я предлагаю вам не прибегать ко всем этим формальностям с секундантами, докторами и прочим, как это принято у вас, немцев, а обставить дело гораздо проще. Мы бросим жребий, и тот, кто должен будет умереть, обяжет себя честным словом уйти из числа живых в течение двадцати четырех часов. Вот и все. Нам не нужны никакие свидетели!

— Одним словом, вы предлагаете мне американскую дуэль?

— Да.

— Очень сожалею, мистер Алисон, но такой вид удовлетворения не согласуется с моими понятиями о чести. Если между нами необходима дуэль, то она должна произойти так, как «принято у нас, немцев». Я могу с оружием в руках сражаться за свою жизнь, но не играть ею так, как играют в кости, — с холодным презрением возразил Вальтер.

— Может быть, ваш поединок поэтичнее, но наша дуэль быстрее достигает цели, — с уничтожающей иронией заметил Генри.

— Все равно, я отказываюсь от нее. Да и вообще, вы, вероятно, забыли, что я нахожусь в действующей армии. Моя жизнь не принадлежит мне в данный момент, и я не имею права отнимать у своей родины одного из ее защитников. Пока война не окончена, я не могу сводить свои личные счеты. Если я буду убит в это время, то ваше желание все равно исполнится, а если нет, то даю вам слово, что не откажусь от требуемого вами поединка после окончания военных действий.

— Вы обещаете это сделать, когда будет заключен мир! — со злым смехом воскликнул Алисон. — Может быть, тогда, когда снова займете место профессора? Я могу заранее сказать, что произойдет дальше. Конечно, весь университет будет против того, чтобы вы, светоч науки, воспитатель юношества, рисковали своей жизнью ради средневекового варварского обычая. В конце концов вы должны будете уступить «высшим соображениям» и откажетесь от дуэли. Артистически придумано, мистер Фернов! К сожалению для вас, я не так глуп, чтобы не понять вашей уловки.

Лицо Вальтера вспыхнуло от гнева и рука непроизвольно схватилась за саблю; но в следующее же мгновение молодой офицер одумался и опустил руку.

— А вы не помните, в скольких опасных битвах я участвовал, в то время как вы смотрели на них издали, в подзорную трубу? — с величайшим презрением ответил он.

Эти слова еще сильнее рассердили Алисона.

— Покончим этот спор, — хриплым голосом проговорил он. — Я предоставляю вам выбор: или вы сегодня же ночью дадите мне удовлетворение — все равно, каким способом — американским или немецким, — я на все согласен, — или...

— Или? — вызывающе повторил Фернов.

— Или я не отвечаю за последствия! — закончил американец.

Вальтер спокойно скрестил руки на груди и, посмотрев прямо в лицо Генри, твердо произнес:

— В эту ночь между нами не может быть поединка ни в каком варианте: я сейчас же ухожу в горы.

Глаза Алисона радостно засверкали, он наклонился и жадно слушал дальнейшие слова Фернова.

— А затем я могу повторить лишь то, что сказал раньше! Наша дуэль должна быть отложена до конца войны; ни на один день раньше этого я не стану драться. Если же вы будете оскорблять меня, желая этим вызвать поединок, то я принужден буду обратиться к полковнику и просить его разрешить наш спор.

Последняя угроза была излишней, так как Генри внезапно успокоился и даже повеселел; он улыбнулся, но от этой улыбки всякого другого, кроме Вальтера, пронизала бы холодная дрожь.

— Следовательно, вы окончательно отказываетесь? — спросил Алисон. — Хорошо! Если нам придется еще раз встретиться, то вспомните, что я предлагал вам честную борьбу, а вы отказались от нее. До свиданья!