Элоиза Джеймс - Влюбленная герцогиня

— Но это не боль, это… ах… я не знаю. Скорее, голод.

— Ну, тут я в состоянии тебе помочь, — с улыбкой ответил Кэм.

Он входил в нее снова, снова и снова. Она была крикуньей, его герцогиня. Он знал это с самого начала. Кэм не знал одного: что она и его заставит кричать.

Он перевернулся на спину, увлекая за собой жену. Она лежала сверху обессиленная, уткнувшись лицом ему в шею. Он гладил ее по спине и думал, как было бы замечательно остаться в этом бассейне навсегда. Кэм накрыл засыпающую жену одеялом леди Троубридж и поцеловал в макушку.

Наверное, им следовало бы одеться, спасение может прийти в любую минуту. Обняв свою драгоценную герцогиню, Кэм принял решение: он ни за что не отпустит ее, пока они не сделают это снова, возможно, еще тысячу раз. Или две тысячи. Глаза у него закрылись.

Джина проснулась в абсолютной темноте, настолько плотной, что сквозь нее не проходил ни единый звук, и на миг до смерти испугалась. Но потом она вдруг осознала, что пусть ничего не видит, зато может чувствовать. Да и тишина была не столь уж абсолютной. Она слышала дыхание Кэма. Более того, когда ее сердце перестало громко стучать у нее в ушах, она услышала, как ровно бьется его сердце. Джина почувствовала свое удовлетворенное тело и улыбнулась.

Не было невыносимой боли, какую она, по слухам, должна была испытывать. Она много чего слышала о супружеских играх, знала, что при надлежащих обстоятельствах они доставляют удовольствие. И что некоторым женщинам это не приносит никакой радости, а мужчинам всегда удовлетворение. Она прижалась губами к теплой коже мужа, и у нее мелькнула мысль: «Тем женщинам просто не повезло».

Он проснулся мгновенно.

— Какого дьявола, что произошло со светом?

— Думаю, выгорела масляная лампа. — Джина поцеловала мужа в шею.

Он ничего не сказал. Его тело оставалось напряженным.

— Кэм? — Она нашла его губы.

Он поцеловал ее, мимолетно, скорее из вежливости.

— Я спущу с Финкботла шкуру, — сказал герцог. Это прозвучало даже более яростно, чем в тот момент, когда они впервые поняли, что заперты в бассейне.

— Лампа должна была догореть. Не знаешь, долго ли мы проспали? Возможно, уже наступило утро.

— Сейчас между десятью и одиннадцатью вечера. Мы здесь около трех часов.

— Как ты можешь знать?

— Извини. — Кэм поднял Джину с себя, уложил рядом, потом встал и накрыл жену одеялом.

— Неужели ты видишь, что делаешь? — спросила она. — И откуда ты знаешь, который час?

— У меня есть опыт. — В голосе герцога не было и следа разделенного ими наслаждения.

Кэм отошел, и хотя Джина напрягала глаза, она совершенно ничего не видела.

— Не упади в воду!

— Не упаду. — Голос шел откуда-то справа. — Не хочешь ли одеться?

В следующий момент ей на колени упали вещи. Джина с благодарностью схватила их, быстро оделась. Пара секунд ушла на то, чтобы убедиться, что все сделано правильно.

— Я нашел твои чулки. Но кажется, не могу найти туфли. Джина натянула чулки (намного более трудная задача, чем при свете). Представив, в каком состоянии ее волосы, она вздрогнула, но вместо щетки ей пришлось использовать пальцы.

— Кэм?

— Да?

— Зачем ты просил меня одеться? Разве мы не хотели провести ночь здесь? Мне кажется, Финкботл давно бы вернулся, если бы это входило в его намерения.

— Сомневаюсь, что он хотел вернуться, — зло ответил Кэм. — Я буду стучать в проклятую дверь, пока меня кто-нибудь не услышит.

Джина задумалась:

— Подойди сюда, пожалуйста.

Она услышала его шаги, но все равно вздрогнула, когда Кэм прикоснулся к ней.

— Сядь, пожалуйста.

— Конечно.

— Что случилось? — без всякой обиды или упрека спросила она.

— Ничего, — так же спокойно ответил Кэм. — За исключением того, что мне совсем не нравится быть запертым в темнице солиситором, который, возможно, украл бесценное произведение искусства.

Джина держала мужа за руку, чтобы он не мог ускользнуть. Видимо, после этого мужчины становятся раздражительными… и вдруг ей пришла в голову еще более ужасная мысль. Наверное, он в ярости, что лишил ее невинности и теперь не сможет получить развод.

— Ты сердишься, потому что отменяется наш развод? — спросила она, прежде чем обдумала вопрос.

— Нет, — безразлично ответил Кэм. — Теперь ты моя.

Джина почувствовала спазм в желудке. До сих пор она не принадлежала никому, даже мать на самом деле не была ее матерью, а муж — мужем, и быстрота, с которой он это заявил, подействовала на нее до странности успокаивающе.

— Тогда что случилось?

— Ради Бога, я ведь уже сказал, что ничего не случилось, — буркнул Кэм, поднимаясь.

Джина тоже встала. Ей совсем не нравилась идея спотыкаться за ним в темноте. Но он отбросил ее руку и пошел.

— Это всего лишь темнота, Джина, — грубо сказал он. — Нет оснований тревожиться по пустякам.

— Но я не… — Джина умолкла.

Кэм не успел отойти далеко. Она вскоре уткнулась в его теплое напряженное тело. Герцог стоял, прислонившись к стене. Когда она поцеловала его, он сначала не ответил ей. Потом его губы смягчились, и Джина почти уверовала в свою победу. Но Кэм вдруг оттолкнул ее и сдавленно пробормотал:

— Боже, спаси меня от ненасытной женщины.

Она закусила губу просчитала до десяти.

— Это была шутка.

Джина опять сосчитала до десяти. Как она и говорила Кароле, молчание иногда бывает чрезвычайно полезным. Естественно, Кэм протянул к ней руки, прижался губами к ее волосам, поэтому она не поняла, что он говорит. Он повторил:

— Ты слышала шутку о проповеднике, пуританине и дочери виноторговца?

— Нет.

— Могу загадать тебе загадку, если хочешь, — предложил он.

— Лучше не надо. Я не сильна в их разгадывании.

— Я не хочу, чтобы ты боялась темноты. — Голос у него срывался от гнева. — Я оторву Финкботлу голову за то, что по его милости ты оказалась в столь невыносимом положении.

— Я не боюсь, — спокойно ответила Джина. — Тебе станет легче, если я загадаю несколько загадок? Но к сожалению, я не всегда помню ответы.

Наступившее молчание нарушали только капли воды, падающие в бассейн.

— Я слишком возбужден? — наконец спросил он.

— Ты расстроен. Я сама впадаю в истерику, когда мне встречается змея. Так что имей это в виду.

Он поцеловал жену в нос.

— Думаю, если бы я впадал в истерику, то сейчас именно та ситуация.

— Давай спать с зажженной лампой.

— Нет, меня беспокоят лишь темные комнаты без окон. — Кэм помолчал. — За любую провинность мой отец имел обыкновение запирать меня в кладовках и шкафах.

— Он пытался делать это и со мной. Один раз запер меня в винном погребе, но я описала наказание в письме к матери. После ее визита герцог навсегда оглох на правое ухо. По крайней мере он так объяснял свою глухоту.

Кэм обнял жену:

— Прости меня за отца. Мне даже в голову не приходило, что он способен поступить так еще с кем-нибудь, кроме собственного ребенка. Более того, я думаю, мне надо было взять тебя с собой, когда я бежал в окно.

Джина засмеялась:

— Ты не мог! Представь свою досаду, если бы тебе пришлось бежать с одиннадцатилетней женой.

— Ну, если бы я знал, что он запрет тебя в винном погребе, я бы непременно взял тебя с собой.

— Честно говоря, погреб не очень меня волновал. Для своих одиннадцати лет я была весьма практичной и не отличалась богатым воображением. Но если он проделывал это с тобой, когда ты был совсем ребенком, это просто ужасно.

— Впервые, насколько я помню, он сделал это в день похорон моей матери. Отец решил, что я не выказываю достаточного уважения, поскольку ерзал во время утренней молитвы. Поэтому он запер двери часовни, оставив меня с телом матери.

— Боже правый! Какой ужасный человек. Ведь тебе было всего лет семь или восемь, не так ли?

— Пять, — сказал Кэм. — Потом он запирал меня довольно часто. По-моему, я бы никогда не превратился в труса, если бы не вещи, которые он мне говорил.

— Ты не трус! — Они снова оказались на шезлонге, и Джина обняла Кэма за шею. — А что он тебе говорил?

— Что моя мать будет являться мне. Конечно, я верил ему. Он весьма живописно рассказывал мне о разложившейся плоти и червях.

— Жестокий старик! — процедила Джина, и герцог кивнул.

— Мне понадобилось несколько лет, чтобы это понять. Но трус я или нет, в темноте я чувствую себя неуютно даже сейчас, годы спустя.

— Чего нельзя сказать о твоей матери. Она тебя очень любила!

— Откуда ты знаешь? — В голосе Кэма слышалась насмешка.

— Знаю.

Он пожал плечами.

— Я совсем ее не помню, думаю, она была обыкновенной светской женщиной, которая обращала внимание на сына и наследника лишь раз или два в неделю.

— Она была другой. Знаешь, после нашей свадьбы я заняла ее спальню.

— Ее комнату? Но во время моего детства она всегда была заперта.

— Когда герцог обнаружил, что ты сбежал, он запер твою комнату и вынудил меня жить в ее спальне.

Джина почувствовала на своем ухе тепло его губ.

— Пытался терроризировать нас обоих, не так ли? Хорошо еще, что у тебя оказался твердый характер.

— Сначала это было странно, — призналась Джина. — Вся ее одежда в гардеробе, все щетки на столе, все так, как было, когда она была жива. Но моя гувернантка не придала значения тому факту, что к вещам твоей матери не прикасались целое десятилетие. Она начала складывать и убирать всю одежду. В кармане одного из платьев я обнаружила маленькую книжку. Дневник.

Кэм поглаживал шею жены, но тут замер.

— Она пишет о тебе совсем маленьком, и у меня создалось впечатление, что в Англии, Шотландии или Уэльсе никогда еще не появлялся на свет лучший ребенок. Она каждый вечер пела тебе на ночь. Даже когда были гости, она ускользала в детскую.

Его рука снова начала движение, но Джина понимала, что-Кэм внимательно слушает.

— У тебя были огромные черные глаза и пухлая нижняя губа. У тебя для нее была особая улыбка, а твой первый зуб вырос здесь. — Джина показала, он лизнул ее палец, и она положила его себе в рот. — Ты очень вкусный, хотя давно уже не младенец.

— Зачем ты оделась? — простонал Кэм.

— Я не отваживаюсь сказать, как она тебя называла, — с преувеличенной скромностью произнесла Джина. — Боюсь, это покажется тебе унизительным.

Кэм лениво поглаживал ей бедро.

— Попробуй и узнаешь. — Он поцеловал ее глаза.

— Лютик! — полувскрикнула-полувздохнула она. Его большой палец делал… что-то. — Твоя мать любила тебя больше всего на свете, — успела она сказать до того, как напрочь забыла, о чем говорит.

Она приподнялась, чтобы притянуть Кэма к себе для поцелуя, но добилась того, что он всей тяжестью рухнул на нее, окончательно лишив способности думать. Поэтому Джина быстро произнесла:

— Твоя мать была с тобой в этих темных комнатах. Она сидела рядом с тобой и плакала, потому что не могла защитить своего маленького Лютика. — При этой мысли у Джины выступили слезы.

— Надеюсь, теперь ее опекунство закончилось, — послышался в темноте язвительный голос. — Сейчас я бы предпочел, чтобы мы с тобой остались наедине.

— Ах, ты…

Он скользнул внутрь, словно был рожден для того, чтобы унять дрожь ее напряженных бедер. Она крепко держала его, стараясь попасть в ритм, который был раньше, и на этот раз у нее это получилось быстрее. «Я учусь», — подумала Джина. Затем Кэм сделал что-то другое, поднял ее ноги, которыми она почти бессознательно обхватила его талию и…

Он не перевернулся, не положил ее на себя. Он слишком устал, она слишком много забрала у него, его восхитительная жена. Он просто лег рядом, оставив свою руку под ее грудью.

— Ну и какого цвета были у меня волосы при рождении? — спросил он, когда сердце обрело нормальный ритм.

— Что?

Кэм улыбнулся. Он доставлял удовольствие многим женщинам, но ему не встречалась еще настолько страстная, как его чопорная и правильная герцогиня.

Он скользнул губами по ее щеке. У нее великолепные скулы. Абсолютная темнота пробудила в нем скульптора, он чувствовал ее тело, горя желанием взяться за глину, и резец.

— Моя мать не упоминала, были ли у меня волосы, когда я родился?

— Конечно, были, — ответила Джина. — Прелестные черные завитки.

Он снова улыбнулся:

— Надеюсь, ты не из тех, кто сразу засыпает, получив удовольствие?

Она громко зевнула, похоже, считая, что ответила на вопрос. Но Кэм чувствовал себя так, словно его тело превратилось в одну большую улыбку. Подхватив жену, он зашагал к бассейну и остановился, потому что не хотел сломать ногу. Он был доволен, когда обнаружил, что находится там, где начинаются ступени.

— Кэм, что ты делаешь? — Она терлась лицом о его шею.