Элоиза Джеймс - Влюбленная герцогиня

— Но мне понравилось в Греции.

Остановившись на пороге дома, Кэм обнял ее и крепко поцеловал.

— Мне больше незачем жить на острове, любовь моя. Теперь я могу ходить в темноте.

Сердце у Джины подскочило от счастья. Наверное, он сказал, что любит ее?

— Ты — мой свет, — произнес он и повел ее в спальню.

Они снова затеяли спор. Кэм сказал, что Джине следовало бы посоветоваться с ним до того, как поручать Биксфидлу переделать канализацию в Нижнем Гертоне. Он бы выделил некоторую сумму на строительство каменного парапета в древесном питомнике. Джина ответила, что он никогда не думает о будущем. Кэм сказал, что канализация — ужасно скучное занятие, но если бы она спросила, он бы подумал над строительством каменного стока по типу древнеримских сооружений.

Джина одна поднялась по лестнице. Она знала, что он имеет в виду. Из нее получилась скучная герцогиня. Она посмотрела на свою руку в перчатке, лежавшую на перилах. Конечно, она всегда держалась за перила, поднимаясь по лестнице. Вдруг она упадет? Вдруг споткнется и упадет? Что тогда?

Ничего! Она тратила слишком много времени на то, чтобы избегать малейшего риска.

Какой-то звук привлек ее внимание, и Джина обернулась.

Кэм еще стоял внизу и смотрел на жену.

— Что ты делаешь?

— Жду.

— Чего ждешь?

— Ты можешь передумать.

Стянув перчатку, Джина бросила ее вниз. Пролетев через три или четыре ступени, она упала. Взглянув на мужа, Джина увидела его смеющиеся глаза и начала расстегивать вторую перчатку, когда ей на руку легла большая мужская ладонь.

— Однажды ты сказала мне, как трудно снимать перчатки. Могу помочь, если не возражаешь.

— Помочь? Он кивнул.

— Ты никогда ведь не попросишь. Так замечательно была воспитана моим дорогим папой. Ты когда-нибудь обращалась за помощью, Джина?

— Разумеется.

— С чем-то, что имело для тебя значение? Почему ты не написала мне в Грецию и не сообщила, как много работы в поместье? Не попросила меня вернуться? Ни разу не обратилась за помощью?

— Я привыкла ни от кого не зависеть, — упрямо сказала она.

— Попроси меня, Джина.

В уголках глаз у него образовались морщинки, когда он улыбнулся… За этой кривой улыбкой была неуверенность.

Теперь она знала его, знала, что скрывает его улыбка… Что? Она нужна ему?

— Я… Мне бы хотелось. — Она замолчала.

Это было слишком трудно после стольких лет невысказанных желаний и ненаписанных писем. Очень трудно после тайных страхов, что она никогда не будет иметь семью. Просить о помощи — значит отказаться от мысли, что, если бы она была настоящей герцогиней, у нее был бы настоящий герцог.

— Говорят, у меня есть жена, — прошептал он. — Не знаешь, где бы я мог ее найти?

Джина распознала за его смехом какой-то намек.

— Помочь тебе найти ее?

— Женщина, которую я люблю, здесь. Ты выйдешь за меня, Эмброджина? Будешь ли ты со мной в радости и в горе, в хорошие времена и в плохие?

— Да. — Голос у нее задрожал. — Ты берешь меня в жены, Камден Уильям Серрард, будешь ли ты жить со мной, покинув всех других, пока смерть не разлучит нас?

— Да, — хрипло ответил Кэм и, наклонившись, бережно поцеловал ее в губы.

— Мне нужна помощь.

— Все, что пожелаешь.

— Я бы хотела раздеться.

— Раздеться?!

Он быстро огляделся. Наверх вела широкая лестница, стойки перил были сняты для замены их статуями. Хотя была уже ночь, однако ничто не помешает Рандлзу воспользоваться этим путем. Впрочем, дворецкий предпочитает лестницу для слуг.

— Джина! — со смехом запротестовал Кэм.

Она молчала, стоя к нему спиной, и он поцеловал ее шею… Она пахла, как цветки яблони. Против его воли пальцы сами начали расстегивать пуговицы… одну за другой, ..

Неожиданно Кэм вспомнил отца, стоявшего, как феодал, на этих ступенях и в бешенстве кричавшего на слуг. Пальцы у него задрожали.

Но тут Джина стала вынимать шпильки из волос, они упали ему на руки, и пальцы сразу перестали дрожать. Он снял с нее платье, которое она небрежно откинула ногой в сторону. Оставшись в одной сорочке, Джина повернулась к мужу:

— Мне все еще нужна помощь. Мне нужно…

— Я здесь, Джина.

Что-то треснуло, когда он сорвал с нее рубашку. Теперь она стояла обнаженная, если не считать шелковых чулок, подвязок и туфель. Кэм опустился перед ней на колени, и она засмеялась, ощущая, как его язык скользит по ее животу.

— Спокойно, девушка!

Он вдруг понял, что, если спустится всего на одну ступеньку, его рот окажется у нее между ног. Он игнорировал ее протест, и она, забыв обо всем на свете, забыв, что герцогиня, откинулась на перила. Он целовал ее до тех пор, пока она не закричала. Дав ей немного прийти в себя, он снова занялся делом, не обращая внимания на просьбы вроде:

— Нет, нет! Кэм, мы же на лестнице!

И все закончилось криком жены. Его жены.

Она таяла в его объятиях, хватая ртом воздух, плача от облегчения, а Кэм самодовольно улыбался… до того момента, пока она тоже не улыбнулась, что обещало вознаграждение, и не прижалась к его чреслам.

— Кэм, — мстительно промурлыкала она, — мне неудобно сидеть. Здесь что-то твердое.

Под ее страстным жаждущим взглядом, который совсем не подходил скромной герцогине Гертон, он быстрым движением сдернул с себя рубашку.

— Из тебя вышла бы ужасная маркиза, — заявил он. — Просто ужасная!

Но ей это совсем неинтересно.

— Я в замешательстве, — простонала Джина, откидываясь на перила и чувствуя себя французской куртизанкой, как она представляла свою маман.

— Что такое?

— Мне бы хотелось, чтобы ты задул свечи, Кэм. Он засмеялся.

— Моя маленькая герцогиня… ты уже излечила меня от боязни темноты. Разве ты не знала?

В одежде Кэм не производил на нее такого впечатления, а обнаженным был настолько красив, что она теряла голову от изящной линии его бедер, твердых ягодиц, мощи рук, которые он сейчас поднял, чтобы загасить свечи.

И наконец он сделал то, что хотел сделать весь последний час. Он сел на ступеньку и протянул к ней руки. Но она его не видела.

— Джина, — хрипло сказал он, — иди ко мне. — Где ты?

— Напротив тебя. Не волнуйся, я не позволю тебе упасть. Посадив ее к себе на колени, он прислонился спиной к прохладному мрамору и провел большим пальцем по ее соску. Крик — это все, что он хотел услышать. Ее палец скользнул по его щеке.

— Не шутишь?

— Ты моя жена, моя чопорная герцогиня, моя нагая любовь. Мне не нужно шутить… для меня счастье обнимать тебя.

— О, Кэм… — Голос у нее прервался.

Он забыл про темноту. Единственное, что имело значение — ласки, округлости тела, страстный жар, тяжелое дыхание…

Джина забыла, что обязана вести себя как герцогиня. Но муж поднял ее, подержал в воздухе и дал ей упасть на него. Она закричала. Никакой сдержанности, никакого приличия. Она скакала на нем верхом с безумным восторгом, презрев все условности, и они оба смеялись от радости. В какой-то момент она ухитрилась подложить ему под спину платье, чтобы было удобнее. Но она не желала покинуть лестницу, а он даже подумать не мог о том, чтобы встать.

Он сделал мощный толчок ей навстречу, чтобы услышать ее крик содрогания.

— Я люблю тебя! Думаю, я всегда тебя любил.

Он не знал, слышит ли она его. Но они были вместе, в этой темноте, в этой страсти.

Кэм поднял Джину, не выпуская из объятий, собрал одежду и понес жену в их комнату. Голова Джины покоилась у него на плече, словно голова спящего ребенка.

Он положил ее на кровать. Кровать своего отца, кровать своего деда. На кровать своего будущего ребенка. А если удастся, то не одного, а многих. Он зажег свечи, но лишь для того, чтобы видеть ее.

Джина открыла глаза и с ленивой улыбкой сонно пробормотала:

— Идите сюда, ваша светлость.

— Благодарю. Не сомневайтесь, ваша светлость, что я так и сделаю.

Нельзя было не отметить тот факт, что герцогиня слишком часто целует ребенка. Когда бы счастливый отец ни взглянул на бедного малыша, завернутого в кружева, его охватывало теплое чувство. Даже сейчас его жена со своей лучшей подругой Элен склонились над свертком, лежащим на коленях герцогини. Кэм увидел, как маленькая ручка ухватила прядь рыжих волос и резко потянула.

«Мой сын», — с удовлетворением подумал герцог, пока его жена вскрикивала и целовала ребенка в ответ на его младенческую жестокость.

Когда герцог подошел, Элен встала.

— Максимильян прелестный ребенок, — сказала она, улыбнувшись.

Кэм тоже улыбнулся. Ему нравились подруги жены с их острыми язычками и несчастливыми браками. Правда, Эсма в данный момент не была замужем. И хотя Себастьян защитил ее репутацию, она уединенно жила в своем поместье, клянясь, что никто ей не нужен, кроме ребенка.

Элен коснулась плеча Джины:

— Я сейчас принесу Максу одеяло.

— Ему не требуется одеяло, — сказал Кэм. — Иди сюда, маленький забияка.

Макс засмеялся, протянул к нему ручки и отцовское сердце растаяло.

— Ну разве это не самый умный ребенок? — сказала Джина, передавая ему сына. — Он уже знает папу.

— М-м-м, — промычал умный Макс.

— Он разговаривает. Он даже знает мое имя. А няня сказала, что он не заговорит до года. И вот пожалуйста, хотя ему всего четыре месяца. Она просто не знала, какой ты чудесный, правда, мой Лютик? Она думала, ты как все.

Джина с Кэмом наблюдали, как их Макс зевает, открыв беззубый ротик. Причем он вцепился в большой палец отца и требовательно смотрел на мать.

— Думаю, он хочет молока, — заметил Кэм, показывая, что ум семьи не только в потомстве.

— Мой маленький Лютик, — ворковала мать, демонстрируя, что ум семьи, возможно, на мужской стороне.

— Помнишь, ты говорила мне о дневнике матери? — спросил Кэм, поглаживая волосы малыша.

— Конечно, — рассеянно ответила Джина, готовясь к кормлению.

— То место, где она пишет о моих черных завитках?

— Да, как у нашего Макса.

— Я был лысым, дорогая. Совершенно лысым до двух лет, — сказал Кэм. — И безволосым ребенком изображен в классной комнате. Так кто сказал, что в этой семье только у меня развито воображение?

Джина закусила губу.

Он поцеловал ее. Кажется, за последние два года это был уже десятитысячный поцелуй. Но он не мог не целовать ее, даже среди бела дня, даже в присутствии Максимильяна Камдена Серрарда, будущего герцога Гертона.