Сжав горлышко бутылки двумя пальцами, Мэдди вышла из кухни. Задники туфель шлепали по пяткам, когда она прошла по дощатому полу гостиной, мимо камина, прямо в кабинет. Ее лэптоп стоял на Г-образном, придвинутом к стене офисном столике, и Мэдди щелкнула кнопкой лампы, сидевшей на прищепке на краю стола. Две лампочки в шестьдесят ватт озарили стопку дневников, лэптоп и ее, Мэдди, заметки на клейких листках. Всего было десять дневников – разного вида и цвета. Красная обложка. Голубая. Розовая. На двух имелись замочки, а один из дневников представлял собой спирально закрученный блокнотик, на котором сверху маркером было начертано – «Дневник». И все они принадлежали ее матери.

Постукивая себя по бедру бутылочкой диетической колы, Мэдди в задумчивости смотрела на лежавшую сверху стопки тетрадь в белой обложке. Она ничего не знала об этих дневниках, пока несколько месяцев назад не умерла тетя Марта. И до сих пор не верилось, что Марта намеренно скрывала от нее дневники. Скорее всего, она собиралась отдать их ей, когда наступит подходящий день, а потом забыла о них. Элис не одна оказалась взбалмошной представительницей фамильного древа Джонсов.

Поскольку Мэдди являлась единственной родственницей Марты, ей и пришлось улаживать все дела, то есть организовать похороны и вычистить дом. Она сумела подыскать новое жилище для тетиных кошек и собиралась отдать почти все, что осталось после тетки, в приют для бездомных. В одной из больших картонных коробок Мэдди обнаружила несколько пар старых туфель, вышедшие из моды сумки и старую обувную коробку. Она уже собиралась выбросить ее, не подняв крышки, но в последний момент почему-то удержалась. Может, зря не выбросила? Ведь тогда избежала бы этой боли – рассматривать содержимое коробки и чувствовать, как сердце вот-вот выскочит из груди. Ребенком Мэдди страстно мечтала иметь что-нибудь на память о матери, некую связующую ниточку. Что-нибудь такое, что можно хранить, а время от времени доставать и вспоминать женщину, давшую ей жизнь. Она провела детство, тоскуя из-за того, что у нее не было ничего подобного… А ведь оно все время было рядом, всего в нескольких футах от нее, на верхней полке чулана. Дожидалось ее, спрятанное в коробке из-под обуви от «Тони Лама».

В коробке хранились дневники, некролог и газетные статьи о маминой смерти. Еще там обнаружился атласный мешочек с украшениями, по большей части – дешевыми побрякушками. Ожерелье, несколько колечек с бирюзой, пара серебряных серег-обручей… И еще крошечная розовая ленточка из больницы Святого Луки, на которой было напечатано: «Малышка Джонс».

Стоя в тот день в своей старой спальне, не в силах перевести дух – ее грудь, казалось, вот-вот взорвется, – Мэдди снова почувствовала себя ребенком. Одиноким и испуганным. Было страшно протянуть руку и обрести, наконец, связь, которой ей так не хватало. Но, с другой стороны, восхитительно было понимать, что у нее наконец появилось нечто осязаемое, то, что когда-то принадлежало матери, которую она почти не помнила.

Поставив бутылку колы на стол, Мэдди крутанулась в своем офисном кресле. В тот день она забрала коробку к себе и спрятала атласный мешочек в свою шкатулку с драгоценностями. Потом села и стала читать дневники. Прочла все до последнего слова, проглотив дневники матери за один день. Начинались они с того дня, когда маме исполнилось двенадцать. Некоторые тетради были толще других, и маме потребовалось больше времени, чтобы их исписать. Так Мэдди узнала Элис Джонс.

Узнала двенадцатилетнюю девочку, страстно мечтавшую стать актрисой – как Энн Фрэнсис. Узнала девочку-подростка, чьей заветной мечтой было найти настоящую любовь посредством «игры в свидание». И наконец, женщину, искавшую любовь вовсе не там, где следовало бы.

Мэдди нашла нечто, связывающее ее с матерью. Но чем дольше она читала, тем сильнее чувствовала себя обманутой. Детская мечта Мэдди сбылась, но ей никогда еще не было так одиноко, как теперь.

Глава 2

Майк Хеннесси стянул стопку банкнот резинкой и положил ее рядом со стопкой кредитных карточек и долговых расписок. Маленький кабинет в задней половине «Морта» заполнил звон установленного на столе электрического счетчика монет. Все, кроме Майка, ушли по домам, да и он сам собирался уйти, как только подсчитает наличность в кассе.

Владеть и управлять барами – это было у Майка в крови. Во времена «сухого закона» его прадед гнал и продавал дешевый хлебный виски, а бар «Хеннесси» открыл через два месяца после того, как отменили Восемнадцатую поправку и потоки спиртного снова хлынули из бутылок и кранов на всей территории Соединенных Штатов. С тех пор бар оставался собственностью семьи.

Майку не особенно нравилось иметь дело с драчливыми пьяницами, зато нравился гибкий график работы – вот что значит быть самому себе начальником. Ему не нужно было утруждать себя, принимая заказы, отвечая на всевозможные вопросы; когда же он входил в какой-нибудь из своих баров, то мог наслаждаться ощущением собственной власти. Ничто другое в жизни не давало ему подобного чувства. В его барах было шумно, здесь царило бурное веселье и вообще хаос, – но этот хаос находился под его контролем.

Но кое-что Майк любил еще больше, чем ощущение собственной власти, а именно – делать деньги. За летние месяцы он выкачивал прорву денег из туристов и из тех, кто жил в Бойсе, но владел домишками на озере в Трули.

Сортирующий монеты аппарат вскоре закончил работу, и Майк рассовал стопки монет по бумажным «рукавам». А потом ему вдруг вспомнилась темноволосая женщина с красными губами. Вовсе не удивительно, что он заметил Мэдди Дюпре сразу же, как встал за стойкой. Его бы скорее удивило, если бы он ее не заметил! С прекрасной гладкой кожей, соблазнительными карими глазами, она была как раз из тех женщин, которые всегда привлекали его внимание. Маленькая родинка в уголке ее сочного рта напомнила Майку, как давно не целовал он таких губ, чтобы затем спуститься ниже… вниз по подбородку, к изгибу шеи… ко всем нежным и сладким местечкам.

С тех пор как два года назад Майк переехал в Трули, его сексуальная жизнь пострадала гораздо сильнее, чем хотелось бы признавать. И это удручало. Трули был маленьким городком, где жители ходили в церковь и предпочитали ранние браки. Старались сохранять семейный статус. А если нет, то снова женились и выходили замуж, причем как можно скорей. Но Майк никогда не имел связи с замужними дамами или с теми, кто нацеливался именно на замужество. С такими и говорить было не о чем.

И дело вовсе не в том, что в Трули не хватало незамужних женщин. Если ты – хозяин двух баров в городе, доступные женщины всегда под рукой. Многие из них давали Майку понять, что их интересовало отнюдь не разнообразие коктейлей в его барах. Некоторых из этих женщин он знал всю свою жизнь. Причем им были известны всякие россказни про него да сплетни, поэтому они думали, что прекрасно его знают. Но нет, ничего подобного! Иначе бы они понимали, что он предпочитал проводить время с подругами, не знавшими его прошлого. То есть с теми, которые не знали отвратительных подробностей жизни его родителей.

Майк поместил деньги и расписки в депозитные мешки и застегнул «молнии». Часы на стене над его столом показывали пять минут третьего ночи. На столешнице из полированного дуба красовалась последняя школьная фотография Трэвиса. Бросалась в глаза щедрая россыпь шоколадных веснушек на щеках и на носу. Племянник Майка мог противостоять кому угодно; он был настоящий представитель семейства Хеннесси – себе же во вред. Невинная улыбка парня никоим образом не могла обмануть Майка. От своих предков Трэвис унаследовал темные волосы, голубые глаза и крутой нрав. Дай ему волю, и он возьмет от них также любовь к дракам, выпивке и женщинам. Каждое из этих пристрастий само по себе вполне терпимо, если в умеренных дозах. Но целые поколения Хеннесси гроша ломаного не давали за умеренность. Вот и выходило иногда, что сочетание подобных качеств приводило к летальному эффекту.

Майк пересек комнату и поместил деньги на верхнюю полку сейфа, рядом с распечаткой финансовых операций сегодняшнего вечера. Затем захлопнул тяжелую дверцу и повернул вниз стальную рукоять. Повернул и кодовый замок. Щелчки набора цифр нарушили тишину, царившую до того в маленьком кабинете в задней части бара «Морт».

Трэвис превращал жизнь Мэг в сущий ад, что верно, то верно. К тому же сестра Майка очень плохо понимала, из чего состоит жизнь обычного мальчишки. Она, например, не могла взять в толк, зачем нужно швыряться камнями, делать оружие из всего, что попадется под руку, и в компании приятелей молотить друг друга кулаками без видимых на то причин. Поэтому Майк исполнял роль посредника в жизни Трэвиса и помогал Мэг воспитывать его. Чтобы мальчику было с кем поговорить. Чтобы было кому научить его, как стать хорошим человеком. Впрочем, вряд ли Майк являлся экспертом в подобных вопросах или же представлял собой ярчайший образец того, что называлось «правильным парнем». Зато он отлично знал – по некоторому опыту, – что означали слова «вонючая задница».

Взяв со стола связку ключей, Майк вышел из офиса, и каблуки его ботинок застучали по доскам пола слишком уж громко – в диссонанс тишине опустевшего бара.

В его собственном детстве рядом не оказалось того, с кем можно было бы поговорить и кто научил бы, что значит быть мужчиной. Майка воспитывали сестра и бабка, и ему пришлось всему учиться самостоятельно, причем чаще всего – не тому и не у тех. И он не хотел, чтобы с Трэвисом произошло то же самое.

Майк щелкнул выключателем и вышел через черный ход. Холодный утренний воздух обдувал его лицо и шею, когда он вставлял ключ в скважину замка, закрывая за собой дверь. В свое время, окончив школу, Майк уехал из Трули, чтобы попытать счастья в Бойсе, столице штата. Но после трех лет бесцельных поисков и бесчисленных глупостей он записался в армию. Тогда ему казалось, что это просто замечательный план – увидеть мир, сидя в танке.

Его красный «додж-рэм» был припаркован возле мусорного бака. Майк забрался в салон. Что ж, ему действительно удалось повидать мир. Даже больше, чем хотелось бы вспоминать. Только повидал он мир не из танка, а из кабины вертолета «Апач», с высоты нескольких тысяч футов над землей. Так он «гонял птиц» для правительства Соединенных Штатов, затем вышел в отставку и вернулся домой, в Трули. Армия дала ему куда больше, нежели просто карьеру и шанс зажить приличным человеком. Армия научила его быть мужчиной, а этому он никогда бы не научился, живя в доме, полном женщин. Теперь он, например, знал, когда вставать во весь рост, а когда заткнуться. Когда драться и когда уходить прочь. Знал, что важно, а что не стоило его драгоценного времени.

Запустив мотор своего грузовичка, Майк подождал несколько минут, чтобы машина прогрелась. Майк владел двумя барами, и, по его мнению, было очень кстати, что он когда-то научился справляться с пьяными драчунами и прочим дерьмом без того, чтобы пускать в ход кулаки и проламывать буйные головы. Иначе толку бы не было. Он бы ввязывался в одну драку за другой и постоянно разгуливал бы по городу с подбитым глазом и расквашенной губой – как бывало раньше, когда был мальчишкой. В те времена он еще не знал, как разгребать дерьмо этого мира. В те времена он вынужден был жить с бременем скандала, затеянного его родителями. Вынужден был слышать шепотки и терпеть косые взгляды в церкви или в бакалейном магазине. И еще – насмешки в школе. Но хуже всего были дни рождения, на которые их с Мэг не приглашали. В те времена он отвечал кулаком на любую насмешку. А Мэг ушла в себя.

Майк включил фары и дал задний ход. Габаритные огни «доджа» осветили узкий переулок, и Майк, оглядываясь через плечо, выехал с парковки. В городе покрупнее подробности распутной жизни Лока и Роуз Хеннесси забылись бы через несколько недель. Сообщения на первых полосах газет день-другой, а потом нашлось бы что-нибудь более шокирующее, затмевающее все предыдущее. Нашлось бы что-нибудь такое, о чем болтали бы за утренним кофе. Но в городке Трули, где смачный скандал затевался вокруг столь гнусных деяний, как кража велосипеда или браконьерство Сида Граймса в межсезонье, грязь, которую Лок и Роуз Хеннесси обрушили на город, давала пищу для сплетен на долгие годы. Смакование каждой трагической детали этого происшествия сделалось здесь любимым времяпрепровождением. Развлечением, стоявшим в одном ряду с праздничными шествиями, конкурсом ледяных скульптур и сбором пожертвований на разнообразные городские нужды. Но в отличие от разукрашенных лодок на озере или шумихи вокруг программ типа «Скажи “нет” наркотикам» для выпускников школ, которые все, кажется, рады были поскорее забыть или, возможно, делали вид, что не помнят, в центре кошмара, затеянного Локом и Роуз Хеннесси, оказались два ни в чем не повинных ребенка, пытавшиеся все это пережить.

Майк переключил рычаг коробки передач и выехал из переулка на плохо освещенную улицу. Некоторые его детские воспоминания были, к счастью, почти забыты, другие же, напротив, кристально ясны, их-то он помнил в мельчайших подробностях. Например, ту ночь, когда их с Мэг разбудил окружной шериф, велел быстро собираться и увез в дом их бабушки Лорейн. Майк помнил, как сидел на заднем сиденье полицейской машины; он был в футболке, трусах и кроссовках и прижимал к груди игрушечный грузовик, а рядом с ним сидела Мэг, рыдавшая безудержно. И он также помнил, как полицейская рация взрывалась воплями и взволнованными голосами и кто-то то и дело кричал, что надо навести справки о какой-то маленькой девочке.