Джеральд улыбнулся.

— Что тебя так радует?

— Рада за нее, — ответила Урсула. — Уверена, ты тот, кто ей нужен.

— Ты так думаешь? — сказал Джеральд. — Но согласна ли она с тобой?

— Не сомневаюсь! — необдуманно воскликнула Урсула. Однако немного поразмыслив, смущенно прибавила: — Хотя Гудрун не так проста. Ее за пять минут не поймешь. Тут она отличается от меня. — И Урсула рассмеялась, просияв своим необычным, открытым лицом.

— Так ты считаешь, что вы с ней не похожи? — переспросил Джеральд.

Урсула нахмурила брови.

— Нет, во многом похожи. И все же я никогда не знаю, чего от нее ждать.

— Вот как? — задумчиво произнес Джеральд. Он немного помолчал, а потом нерешительно произнес: — Я собирался просить ее уехать со мной на Рождество.

— Уехать с тобой? На какое-то время?

— Уж как она захочет, — ответил Джеральд с неопределенным жестом.

Оба несколько минут молчали.

— Может быть, — нарушила молчание Урсула, — она сразу же захочет вступить в законный брак. Сам увидишь.

— Увижу, — улыбнулся Джеральд. — Но если этого не произойдет, может ли она, как ты думаешь, поехать со мной за границу на несколько дней или на пару недель?

— Думаю, да. Я ее спрошу, — ответила Урсула.

— А что если нам поехать вчетвером?

— Всем вместе? — Лицо Урсулы осветилось радостью. — Было бы весело, правда?

— Думаю, очень, — подтвердил Джеральд.

— И тогда бы ты все понял, — сказала Урсула.

— Что именно?

— Как обстоят дела. Медовый месяц перед свадьбой — в этом что-то есть.

Урсуле понравилась ее острота. Джеральд рассмеялся.

— Думаю, иногда это может сработать, — согласился он. — Хорошо бы, чтобы и в моем случае сработало.

— Конечно! — воскликнула Урсула. И прибавила с сомнением: — Может, ты и прав. Каждый должен поступать, как хочет.

Вскоре пришел Беркин, и Урсула пересказала ему разговор с Джеральдом.

— Гудрун! — вскричал Беркин. — Да она прирожденная любовница, так же, как и Джеральд — любовник по самой своей природе — amant en titre[115]. Кто-то сказал, что все женщины делятся на жен и любовниц. Гудрун — любовница.

— Мужчины тоже делятся на любовников и мужей, — сказала Урсула. — Но почему нельзя быть и тем, и другим?

— Одно исключает другое, — рассмеялся Беркин.

— Тогда я выбираю любовника, — воскликнула Урсула.

— Нет, только не ты, — возразил Беркин.

— Любовника! Выбираю любовника! — восклицала она.

Беркин целовал ее и смеялся.

Спустя два дня Урсула собралась забрать свои вещи из дома в Бельдовере. Переезд состоялся — семья покинула дом. Гудрун жила на квартире в Уилли-Грин.

Родителей Урсула не видела со дня своего замужества. Она пролила много слез из-за разрыва, однако не видела никакого смысла в примирении! Как бы то ни было, домой она не вернулась. Ее вещи просто оставили в доме, и вот теперь ей в обществе Гудрун предстояло забрать их.

День был ветреный, небо окрашено красным. Подойдя к дому, сестры увидели темные, пустые окна — покинутое жилье производило пугающее впечатление. Опустевший, без мебели холл наполнил их сердца холодом.

— Я не решилась бы войти сюда одна, — призналась Урсула. — Меня страх пробирает.

— Урсула! — воскликнула Гудрун. — Разве не удивительно? Ты жила здесь и ничего подобного не чувствовала! И как я могла прожить здесь больше дня, не испытав этого ужаса? Непостижимо!

Они заглянули в большую столовую. Просторная комната показалась им хуже тюремной камеры. На широких окнах в эркерах не было штор, на голом полу резко выделялись границы между темной и светлой полировкой. На выцветших обоях обозначились темные места, где стояла мебель или висели картины. Стены выглядели сухими, тонкими, неосновательными, светлый настил тоже выглядел хлипким — с искусственным черным плинтусом. Ничто здесь не вызывало никаких чувств — то было просто огороженное место, лишенное смысла, что особенно подчеркивали оклеенные обоями стены. Где они — на земле или болтаются между небом и землей в картонной коробке?

— Подумать только, ведь мы здесь жили! — сказала Урсула.

— Страшно представить, — отозвалась Гудрун. — Кто же мы такие, если выросли здесь?

— Ужас! — не выдержала Урсула. — Действительно ужас!

Она обратила внимание на лежавшие у каминной решетки обгоревшие номера «Вог», с женщинами в вечерних платьях на обложках.

Сестры перешли в гостиную. Еще одно безжизненное помещение — ни ценности, ни смысла, только невыносимое ощущение бумажного заточения в небытии. Кухня выглядела более основательно — из-за красной плитки на полу и плиты, но там было холодно и неуютно.

Шаги сестер гулко раздавались на пустой лестнице. Каждый звук эхом отдавался в их сердцах. Громко топая, они прошли по такому же пустому коридору. У стены напротив комнаты Урсулы были свалены ее пожитки — чемодан, корзинка с принадлежностями для рукоделия, книги, жакеты, шляпная коробка, вся эта груда вещей казалась заброшенной и жалкой среди повсеместной сумрачной пустоты.

— Веселенькое зрелище, а? — сказала Урсула, глядя на брошенные вещи.

— Да уж, — протянула Гудрун.

Сестры энергично принялись за работу — перетаскивали вещи к входной двери. Вновь и вновь возвращались они в пустой, наполненный гулким эхом дом. Все вокруг издавало какие-то несерьезные, бессодержательные звуки. Находящиеся в глубине дома пустые, невидимые комнаты излучали почти непристойные флюиды. Схватив последние оставшиеся вещи, сестры почти бегом выбрались на улицу.

Но снаружи было холодно. Женщины ждали Беркина — он должен был приехать на автомобиле. Им пришлось вернуться в дом и подняться по лестнице в спальню родителей, откуда было видно дорогу и мрачный закат, в котором красные полосы чередовались с черными.

Они сидели у окна, ждали и машинально оглядывали родительскую комнату — пустую и настолько бесцветную, что становилось страшно.

— Да, эту комнату невозможно назвать священной, правда? — вырвалось у Урсулы.

Гудрун медленно обвела взглядом спальню.

— Немыслимо, — сказала она.

— Иногда я думаю об их жизни — отца и матери, их любви, супружестве, о нас, детях, нашем воспитании… хотела бы ты, Рун, прожить такую жизнь?

— Нет, Урсула.

— Все кажется таким ничтожным — эти две жизни, какой тут смысл? По сути, если б они не встретились, не поженились, не жили вместе — это не имело бы никакого значения, разве не так?

— Да, но точно ничего не известно, — ответила Гудрун.

— Конечно.

— Если б я знала, что и моя жизнь будет такой же, я бы сбежала. — Гудрун помолчала. — Кстати, никто не рассчитывает прожить заурядную жизнь — ни один человек, — продолжала она. — У тебя, Урсула, все по-другому. Ты с Беркином будешь вне этой суеты. Он особый человек. Но с обычным человеком, чья жизнь привязана к одному месту, брак невозможен. Наверное, существует — и действительно существует — множество женщин, которые стремятся к такому браку и не могут представить себе ничего лучшего. А вот я при одной только мысли об этом схожу с ума. Нужно быть свободной — вот что самое важное. Можно лишиться всего, но не свободы. Нельзя стать миссис Пинчбек-стрит, 7, или Сомерсет-Драйв, или Шортлендз. Ни один мужчина не заслуживает такой жертвы, ни один! Выйти замуж можно за вольного стрелка или за товарища по оружию, за Glücksritter[116]. Связываться с человеком, занимающим положение в обществе, невозможно, просто невозможно!

— Какое красивое слово — Glücksritter! — заметила Урсула. — Звучит намного лучше, чем авантюрист.

— Да, правда? — сказала Гудрун. — С Glücksritter я переверну мир. Но дом, истеблишмент! Только представь себе, Урсула!

— Понимаю, — согласилась Урсула. — У нас уже был один дом, с меня хватит!

— Вполне хватит! — подхватила Гудрун.

— «Маленький серый домик на западе»[117], — иронически процитировала Урсула.

— Звучит довольно уныло, — жестко отрезала Гудрун.

Их прервал шум автомобиля. Приехал Беркин. Урсула так и засветилась счастьем — все, связанное с серыми домиками на западе, вдруг перестало ее интересовать.

Они услышали, как внизу в холле щелкнули его каблуки.

— Привет! Вы здесь? — крикнул он, и от его голоса дом ожил. Урсула улыбнулась про себя. Даже он почувствовал себя здесь не в своей тарелке.

— Привет! Мы здесь! — отозвалась она. Было слышно, как он взбегает по лестнице.

— Похоже, здесь обитают призраки, — сказал Беркин.

— В таких домах не бывает привидений — у них нет лица, привидения обитают в домах с яркой индивидуальностью, — возразила Гудрун.

— Думаю, ты права. Вижу, вы тут пустили слезу, оплакивая прошлое?

— Можно сказать и так, — мрачно сказала Гудрун.

Урсула рассмеялась.

— Мы плакали не из-за того, что оно ушло, а из-за того, что оно было.

— А-а, — произнес Беркин с облегчением.

Он ненадолго присел. Урсула подумала, что его присутствие всегда вносит свет и жизнь. Она уже не ощущала грубую оболочку этого убогого дома.

— Гудрун говорит, что выйти замуж и вести дом для нее невозможно, — многозначительно сказала Урсула — оба понимали, что в подтексте подразумевался Джеральд.

Беркин помолчал.

— Ну, если знать заранее, чего не выдержишь, ты в безопасности, — сказал он.

— Золотые слова! — поддержала Гудрун.

— Почему все женщины думают, что цель их жизни — найти подходящего муженька и серенький домик на западе? Как может это быть жизненной целью? Как? — произнесла в пространство Урсула.

— Il faut avoir le respect de ses bêtises[118], — сказал Беркин.

— Зачем иметь уважение к глупостям, прежде чем ты их натворила? — рассмеялась Урсула.

— А к des bêtise du papa?[119]

— Et de la maman?[120] — иронически прибавила Гудрун.

— Et des voisins[121], — сказала Урсула.

Посмеявшись, они поднялись. Темнело. Вещи перенесли в машину. Гудрун заперла дверь пустого дома. Беркин включил автомобильные фары. Все были веселы; казалось, что они просто отправляются в путешествие.

— Вам не трудно остановиться в Кулсонс? Мне нужно передать ключ, — сказала Гудрун.

— Хорошо, — пообещал Беркин, и автомобиль тронулся с места.

На главной улице Беркин сделал остановку. Витрины магазинов все еще были освещены, припозднившиеся шахтеры возвращались в сумерках домой, еле различимые под гримом из серой угольной пыли. Однако не единожды повторяемый стук ботинок громко заявлял об их шествии по тротуару.

Как радовало Гудрун, что, выйдя из магазина, она забралась в машину, которая быстро унесла ее в сгущавшихся сумерках вниз по склону вместе с Урсулой и Беркином! В этот момент жизнь казалась полной приключений! Неожиданно она остро позавидовала Урсуле. Жизнь для той была такой стремительной — открытой дверью, она была так дерзка и отчаянна, словно не только этот мир, но и тот, что ушел, и тот, что придет на смену, были ей по плечу. Ах, если б ей, Гудрун, быть такой — как было бы замечательно!

Потому что всегда, кроме состояний крайнего возбуждения, она чувствовала, что ей чего-то недостает. Чувствовала неуверенность. Теперь же наконец Гудрун понимала, что сильная и страстная любовь Джеральда дарит ей наполненную жизнь. И все же, когда она сравнивала себя с Урсулой, в душе просыпалась зависть, неудовлетворенность. Сама она всегда оставалась неудовлетворенной — ничто не приносило ей полного покоя.

Чего ей теперь не хватало? Замужества — восхитительной стабильности брака. Ей хотелось этого — другое дело, смогла бы она это вынести. Она лгала. Старая идея брака и сейчас не устарела — супружество, дом. Однако эти слова заставляли ее кривиться. Ей приходили на ум Джеральд и Шортлендз — супружество и дом. Ах, оставим это! Джеральд многое значил для Гудрун, но… Может, замужество не для нее. Она одна из изгоев жизни, женщина без корней. Нет, нет… такое невозможно. Гудрун представила розовую комнату, себя в ослепительном платье и красивого мужчину во фраке — он обнимал и целовал ее у камина.

Эту картинку можно назвать «Домашний очаг». Она подошла бы для Королевской Академии.

— Поедем к нам на чай, пожалуйста, — сказала Урсула, когда они подъезжали к коттеджу Уилли-Грин.

— Большое спасибо, но мне надо вернуться к определенному часу, — отказалась Гудрун. Ей ужасно хотелось поехать с Урсулой и Беркином. С ними она чувствовала, что живет. Но врожденное упрямство помешало этому.

— Ну поедем — так будет хорошо, — упрашивала Урсула.

— Мне очень жаль, я бы с удовольствием, но правда не могу…

Она слишком поспешно вышла из машины.

— Действительно не можешь? — спросила расстроенная Урсула.