Когда она уже почти закончила одеваться, в комнату пришла няня. На Ларисе было дорожное платье ее мамы, девушка завязывала голубые ленты шляпки под подбородком.

— Вы хотите попрощаться с графом Раулем? — спросила няня.

— Нет. И, пожалуйста, обещайте мне, что не расскажете о моем отъезде до тех пор, пока он сам не спросит обо мне.

— Вы не хотите, чтобы он знал? — удивилась няня. Лариса немного поколебалась и сказала правду:

— Я не хочу, чтобы он чувствовал себя чем-то мне обязанным из-за того, что я съездила в Париж и спасла его от смерти. Теперь у него есть все в жизни, и… моя помощь не требуется.

В ее голосе прозвучали нотки, заставившие няню пристально посмотреть на девушку. Потом, очевидно, она решила не впутываться не в свое дело и сказала:

— Наверное, вы правы, мадемуазель.

— Не сомневаюсь. Поэтому не говорите, пожалуйста, никому о моем отъезде. Я думаю, что смогу добраться до Кале одним из вечерних поездов. Даже если я и опоздаю сегодня на паром, то смогу переночевать в пансионе.

— У вас хватит денег?

— Да, спасибо. Мадам Савини устроила так, что мне заплатили за те несколько недель, которые я провела в замке.

— Ну, тогда благослови вас Господь. Когда приедете домой, мадемуазель, не терзайтесь тем, что здесь произошло.

— Постараюсь, — ответила Лариса, зная, что невозможно себя заставить не помнить, не думать и не чувствовать! Но об этом не стоило никому говорить. Она наклонилась и поцеловала няню.

— Спасибо вам! — нежно сказала девушка. — Я всегда вас буду помнить, всегда буду помнить… Вальмон.

Высоко подняв голову, она зашагала вниз по лестнице, ведущей к боковому выходу, где ее ждал экипаж. Только когда карета уже тронулась, она оглянулась назад. Вальмон, освещенный ярким солнечным светом, был невыразимо прекрасен. Слезы навернулись ей на глаза. Она никогда не подозревала, что дом может быть столь великолепен, но испытывала горечь расставания не столько с замком, сколько с его хозяином.

Почти нечеловеческим усилием Лариса удержала себя от того, чтобы расплакаться, сосредоточившись на мыслях о будущем. В Англии нужно постараться разыскать другое место гувернантки, чтобы помогать Ники. Вряд ли удастся найти столь высокое жалованье. Девушка с неприятным чувством вспомнила о необходимости обращаться в местное бюро. Повезет ли ей в другой раз? А в первый раз — повезло?

Она без памяти влюбилась в мужчину, который никогда на ней не женится. Теперь ее сердце разбито. Она подумала, что по-другому и не могло получиться. Ну как было сопротивляться притягательности графа Рауля? Как было устоять перед его обаянием, остаться равнодушной к тому, что он говорил? Его слова заставляли сердце Ларисы трепетать, его поцелуи подарили ей ни с чем не сравнимое блаженство. Покидая Вальмон, Лариса знала, что оставляет там все — и прошлое и будущее. И не стоит себя обманывать.

К ней пришло самое значительное, большое, всеохватывающее чувство в ее жизни. Если быть честной, то больше ни один мужчина в мире не будет значить для нее столько, сколько значил граф. Его любовь и огонь, который он в ней пробудил, вознесли ее к звездам. Они в ту ночь слились с лунным светом, с самими небесами. Все остальное в сравнении с этим было приземленным и скучным. «Я буду любить его всю жизнь!» — сказала себе Лариса, чувствуя, что одна мысль о нем повергает ее в дрожь и губы жаждут его поцелуя.

Она вспомнила, как он поцеловал ей руку в тот вечер, когда они сидели у статуи Афродиты, вспомнила, как он назвал «особенными» их чувства друг к другу. Наверное, он будет вспоминать эти минуты, проведенные вместе с ней. Может быть, он вспомнит о ней, когда найдет себе супругу, которая увеличит состояние Вальмонов и уж наверняка купит ему вожделенный винный завод в провинции, производящий шампанское. Лариса не чувствовала сожаления оттого, что она не в состоянии сделать это для него. Граф Рауль, несомненно, любил ее, но любил по-своему, в то же время у него в крови было чувство долга перед Вальмоном и многочисленными родственниками.

А ведь мама предупреждала, но она не послушалась. Теперь на собственном опыте смогла убедиться, что для француза долг превыше всего. Только вот цена этого опыта — разбитое сердце.

Экипаж ехал уже по окраинам Парижа. Лариса вспомнила, как она отчаянно металась здесь, ища дорогу к Елисейским полям. Интересно, знают ли его друзья из «Фоли Бержер» или прелестная Одетта, что он теперь глава семьи, полноправный хозяин имения, граф де Вальмон? Если и не знают сейчас, то наверняка прочтут в газетах. Будут ли они бояться, что, поднявшись еще на одну ступень в иерархии высшего света, граф перестанет с ними знаться?

Впрочем, мадам Савини говорила, что эти два мира не пересекаются. Между beau monde и demi-monde лежит незримый барьер, непреодолимая с одной стороны пропасть.

Правда, с другой стороны, со стороны высшего света, мужчины перешагивают ее с величайшей легкостью. Девушка вновь себя почувствовала несведущей и неопытной. Она решила, что одна из тех очаровательных женщин, сидевших в компании графа в «Фоли Бержер», была его любовницей. Наверное, та, в красном, которая сделала удерживающий жест и недовольно надула губы, увидев, что граф ее покидает. Одетта тоже, скорее всего, принадлежит к demi-monde, подумала Лариса.

Очевидно, она не была женой своего спутника, кем бы он ни был. Тот относился к ней как к вещи. Почему же Одетта смотрела на графа глазами, полными любви? Все это было слишком запутанно и тяжело для понимания. Лица этих женщин стояли перед глазами Ларисы и казались все более и более красивыми по сравнению с ее собственным.

Карета подъехала к Северному вокзалу. Путешествие заняло менее часа. Лакей вышел, чтобы передать ее багаж носильщику. Девушка дала ему на чай, хотя тот, наверное, и не ожидал этого, и пошла в билетную кассу. Служащий сказал, что поезд отправляется через сорок пять минут. Это не экспресс, который уже отбыл, поэтому в Кале он будет поздно вечером.

Лариса купила билет второго класса и, пересчитав оставшиеся деньги, поняла, что ей хватит на ночлег в приличной гостинице или в пансионе. Правда, еще нужно заплатить за паромную переправу и за билет до Лондона, но денег хватит и на это. В тоже время не следовало тратиться на пустяки, покупая еду, также необходимо было проявлять осмотрительность и экономить.

Она положила билет в сумочку и пошла вслед за носильщиком, сложившим ее багаж на тележку, чтобы отвезти на перрон. Состав еще не подали, поэтому она осторожно, стараясь не помять платья, присела на один из кофров. Атмосфера вокзала была наполнена шипением пара, паровозными гудками, гомоном толпы. Прибытие каждого поезда сопровождалось криками: «Porteur! Porteur!»[35].

Темноволосые носильщики в голубых блузах и черных беретах откликались на зов. В иной ситуации Лариса с любопытством стала бы разглядывать французских ребятишек, разносчиков газет и пассажиров. Сейчас она могла думать только о том, что оставляла. Время тянулось медленно. Наконец подошел носильщик:

— Подходит поезд, мадемуазель.

Показался паровоз, окутанный клубами пара и дыма. Словно ниоткуда возникла шумная толпа пассажиров, кричащих, пробирающихся к вагонам.

— Я займу вам место, мадемуазель, а потом доставлю вашу поклажу в багажное отделение.

— Merci bien!

Он тронул тележку, Лариса заспешила за ним, не спуская глаз с его высокой фигуры. Потом она непроизвольно обернулась и застыла словно пораженная громом. Перед ней стоял граф Рауль. У Ларисы упало сердце, однако она заметила, что граф зол не меньше, чем во время первой их встречи. У него было лицо сущего дьявола!

— Куда это вы собрались? — спросил он голосом, напоминающим хлопанье кнута.

— До… домой!

— Вижу! А почему?

— Я должна… ехать. Я больше не нужна в Вальмоне.

— Кто вам это сказал?

— Мне больше… там нечего делать.

— Это мне решать, что вам делать!

С трудом она отвернулась от его сердитого лица.

— Мне нужно идти.

— Никуда вы не пойдете, пока мы не переговорим.

— Нам не о чем говорить, — быстро ответила она. — Я должна ехать, я должна…

— Это не последний поезд.

Граф повернулся к носильщику, который вернулся и доложил:

— Я занял вам место, мадемуазель.

— Доставьте багаж к выходу. Мадемуазель не поедет на этом поезде, — отрывисто приказал граф.

Носильщик, услышав командные нотки, повиновался и пошел за тележкой с Ларисиными вещами.

Девушка хотела протестовать, сказать, что поедет именно на этом поезде, как она и решила, но никак не могла найти нужные слова. Она шла рядом с графом, чувствуя себя пойманной ученицей, прогулявшей занятия. Ей казалось, она знает, что предложит ей граф. Об этом не следовало даже думать, не то, что соглашаться. «Я должна быть стойкой», — сказала она себе. Одновременно, оттого что он был рядом, все ее существо как бы лишилось воли, ее охватила та слабость, которая всегда приходила вместе с ожиданием чего-то необыкновенного каждый раз, когда они оставались наедине.

У вокзала она увидела его фаэтон, запряженный взмыленными лошадьми. Лариса представила, как он спешил. Конюх протянул графу вожжи, тот забрался на козлы. Лариса покорно устроилась рядом.

— Отвези багаж домой, Жак, — приказал граф и тронул поводья.

Она догадалась, куда они едут. Это только укрепило ее в уверенности относительно того, что скажет граф. Раньше он говорил, что ей, как представительнице beau monde, нельзя входить в дом холостяка. Теперь, очевидно, он переменил первоначальное мнение и открыл перед нею входную дверь. Теперь она принадлежит уже к другой категории. Лариса подумала о маме, но семья, оставшаяся в Англии, показалась очень далекой. Здесь был только граф! А она думала, что больше никогда его не увидит. От него исходила почти что осязаемая энергия. Лариса украдкой взглянула на него. Граф до сих пор казался рассерженным.

В шляпе, сдвинутой набок, в высоком воротнике, темноволосый и широкоплечий он был удивительно притягателен. Он сидел рядом. Сердце девушки колотилось в груди. «Я люблю его, — подумала она с отчаянием. — Но я должна быть сильной. Я должна сказать нет».

Они миновали площадь Согласия и подъехали к Елисейским полям. Белые и розовые свечи цветущих каштанов виднелись сквозь темную листву. В толпах гуляющих ярко выделялись продавцы воздушных шаров. Карета выехала на проспект и вскоре замерла у дома графа. Конюх взял лошадей под уздцы. Граф соскочил на землю. Он помог сойти девушке, та замерла от его прикосновения, несмотря на то, что запретила себе реагировать на это.

Они вошли в холл, где не так давно она разговаривала со слугой, пытаясь разыскать его хозяина. Войдя, граф отдал шляпу и перчатки лакею и направился к открытой двери, пропустив Ларису вперед. Они оказались в очень уютной гостиной, отделанной с отменным вкусом, столь характерным для замка Вальмон. Окна выходили в небольшой мраморный дворик, усыпанный цветами. Лариса смотрела только на графа. Дверь за ними закрылась, они остались одни. Прежде чем девушка успела открыть рот, граф сказал:

— Я жду объяснений!

— Я сделала то, что считаю нужным для себя и… полезным для вас, — сказала она, уверенная в собственной правоте.

Она любила его всем сердцем, всем телом, всей душой, но знала, что бы он сейчас ни сказал, она не будет его любовницей. Это опорочит и унизит их любовь. Это разрушило бы ореол красоты и чуда, окутывавший их, беседующих наедине у статуи Афродиты или в тот момент, когда он поцеловал ее по дороге в Вальмон. Это было так прекрасно, это было частицей ее веры в Бога. Она не могла осквернить чуда.

— Я, наверное, глуповат, — сказал граф. — Но не понял последнюю вашу мысль.

Лариса пошевелила пальцами. До этого она зачем-то сняла перчатки, и они упали на пол. Граф не сделал ни малейшей попытки поднять их.

— Вы должны… жениться, — тихо сказала Лариса. — Вы теперь вольны сами выбрать себе невесту. Как вам хорошо известно, она должна быть… такой, которую примет ваша семья и которая принесет большое приданое. Без этого Вальмон не сможет существовать!

— Кто вам это сказал?

— Я знала это еще со времени нашего разговора в парке. А сегодня ваша тетушка поведала мне, что все только этого и ждут от вас.

— А вы не находите, что разумно было бы обсудить это со мной, прежде чем бежать из дому, не попрощавшись?

— Я не могла всего этого… выносить, — прошептала Лариса.

Граф отошел в сторону и посмотрел в окно.

— Я хотел вам многое рассказать, но надеялся, что вы поймете: прежде я должен организовать похороны отца и Жан-Пьера.

— Я понимала, но боялась, вы станете сердиться за то, что я недоглядела за Жан-Пьером. Моя вина в том, что я не удержала его.