Стоявший с опущенной шпагой Лахлан вздохнул с откровенным облегчением. Все закончилось благополучно, особенно для спасенной старухи; никто не пострадал, если не считать опаленных пламенем волос Ханны.

И тут, к удивлению Лахлана, Ханна яростно набросилась на мужа, упрекая его в безрассудстве и легкомыслии. Он стоял, раскрыв рот от изумления, слушая, как из ее рта непрерывным потоком льются попреки и обвинения. Сцена была не только забавной, но и трогательной.

Было понятно, чем вызван этот взрыв возмущения. Ханна смертельно испугалась за жизнь мужа, а он, внешне грубоватый и замкнутый, но, как оказалось, умеющий тонко чувствовать женские душевные переживания, молча стоял под ливнем ее упреков, терпеливо ожидая, когда она успокоится.

Было видно, как глубоко Даннеты любят и понимают друг друга. Лахлану даже стало завидно.

В его сознании промелькнула мысль о Лане, что он может быть точно так же счастлив с ней, как Александр с Ханной. Но он проклят. К сожалению, у него нет будущего. Нет, он ни за что не станет портить жизнь этой прекрасной, юной девушке! А огораживания?! Как сильно он заблуждался на этот счет!

Мысли его спутались.

Он был не прав.

Собственная неправота очень его расстроила.

Понятно, почему Даннет так настаивал на этой поездке. Мысленно перебрав все, что он успел увидеть сегодня днем – брошенную деревню, сожженные поля, сгоревшую на его глазах хижину, – Лахлан задумчиво уставился в землю.

Он вспомнил, как один из поджигателей бросил на крышу дома горящую головню, вероятно, зная о том, что в доме кто-то есть.

Эти люди выполняли его указания. Если бы в огне пожара погибли старуха, а вместе с ней Александр и Ханна, то их смерть была бы на его совести.

Ему стало совершенно ясно: Даннет прав, огораживания – явное зло, даже хуже – откровенная мерзость.

Он вдруг устыдился. Тяжкая ноша его проклятия – это ничто по сравнению с тем злом, которое несли огораживания. Если не отменить приказ, то людей будут сгонять с земли, они погибнут от голода и лишений. И даже умирать.

Если огораживания будут продолжены, то какую память он оставит после себя?

Если все так и оставить, то он будет последним негодяем, которому нет прощения. Ему представилось, как он бредет по пустой, безлюдной дороге, уходящей в небытие, осыпаемый неслышными проклятиями, посылаемыми теми, кого он согнал с их земель. Нет, он не собирался восстанавливать замок Кейтнесс такой ценой, даже ради спасения душ своих умерших родителей и всех остальных предков. После него не останется потомков, которые будут бранить его за невыполненное обещание, зато останутся люди, много людей, которые будут поминать его недобрым словом за все причиненное им зло. Каким жадным эгоистом он войдет в историю Шотландии! И все из-за денег!

Да, деньги ему были очень нужны. Но он уже не был готов ради них пойти на такое преступление, как огораживания.

Всю обратную дорогу Лахлан молчал, напряженно размышляя об одном и том же. Подъезжая к замку, он уже знал, что намерен делать. Решение созрело: он откажется от своего плана.

И как только решение было принято, на душе у него сразу стало легче и спокойнее. Значит, он сделал правильный выбор.

Въехав на двор замка, Даннет передал спасенную старуху подбежавшим слугам. Путешественники спешились и все вместе направились к главному входу. В вестибюле их встретила Лана. Как всегда, от одного ее вида на душе у Лахлана стало светло и радостно.

– Как проехались? – улыбаясь, спросила она. Ее взгляд скользнул по испачканным в саже волосам и лицу сестры, и она тут же встревожилась: – Что случилось?

– Люди Олрига сожгли хижину Агнесс, – пояснил Даннет.

– Когда она была внутри, – уточнила Ханна.

– Как это ужасно! – бледнея, отозвалась Лана. – Она жива?

– Да, с ней все в порядке. Ханна бросилась внутрь, чтобы ее спасти. – Даннет укоризненно посмотрел на жену.

– Не может быть! – удивилась Лана.

– А следом за ней в огонь бросился сам Даннет, – вставил Лахлан и улыбнулся. – Вам повезло, да и мне тоже. Не представляю, что бы я делал, если бы случилось непоправимое.

Леди Даннет гордо вскинула голову:

– Но ведь все обошлось.

Ее поза дышала уверенностью, силой и смелостью, Ханна была настолько прекрасна, что Лахлан опять ощутил легкий укол зависти к Даннету: вот кому повезло так повезло с женой.

Лахлан взъерошил волосы и со вздохом явного облегчения проронил:

– Не знаю, как вы, Даннет, но я сейчас с огромным удовольствием выпил бы что-нибудь.

Он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Не только из-за их опасного приключения. Дело в том, что его мир соскочил с привычной оси, вокруг которой вращался. Ему требовалось время, чтобы вернуть прежнее душевное равновесие.

И виски было вполне подходящим средством для достижения этой цели.

Даннет что-то буркнул, явно соглашаясь, и они все вместе прошли в гостиную. Леди Даннет как подкошенная рухнула на диван, тем временем Даннет налил три полных стакана виски. Один он протянул жене, но она отвела его руку.

– У тебя был слишком тяжелый день, – с самым серьезным видом возразил он. – Ты сильно переволновалась.

– Из-за тебя, дурачок, – ласково отозвалась она.

– Из-за меня?

– Когда я увидела тебя в этом аду рядом со мной, честно, дорогой, я растерялась. О чем ты думал, когда лез в это пекло?

Даннет сел рядом с Ханной и силой всунул ей стакан в руку:

– Я думал только о тебе. Я думал, как спасти тебя из этого огненного ада.

Лахлан улыбнулся:

– Мне кажется, что совсем недавно я слышал что-то очень похожее. Вы опять принялись за свое?

Чета Даннетов одновременно с немым удивлением посмотрела на него, затем Ханна перевела взгляд на мужа и прошептала:

– Как ты блестяще сражался! – В ее глазах светилась любовь.

– О, так вы еще и сражались? – удивилась Лана. – Интересно, с кем же?

– С мерзавцами Олрига, – ответила Ханна. – Славная получилась битва. Даннет и Кейтнесс рассеяли их шайку.

– Рассеяли?

– Да. Как вы прекрасно смотрелись! – Леди Даннет улыбнулась Лахлану. – Даже удивительно.

Лахлан опешил:

– Почему удивительно?

– У вас такое маленькое оружие.

Лахлан растерялся. Он чувствовал на себе лукавый и озорной взгляд Ланы и не знал, куда девать глаза.

– Позвольте мне с вами не согласиться, – наконец, выдавил он, преодолевая смущение. – Да будет вам известно, фехтование на шпагах – это настоящее искусство, а я считаюсь одним из лучших фехтовальщиков в Англии.

– Но я ведь сказала, что вы прекрасно смотрелись.

– Благодарю за комплимент.

Лана по-прежнему глядела на него, но в ее глазах он не увидел никакой насмешки, напротив, в них отражалось восхищение. Внутри Лахлана сразу вспыхнул знакомый жар.

– Может, стоит подобрать для его светлости настоящий меч? – заметила она.

Лахлан чуть было не задохнулся от с трудом сдерживаемого смеха. Во-первых, его клинок был одним из лучших и стоил кучу денег. А во-вторых, когда женщина смотрит на мужчину такими глазами, то у него сами собой возникают определенные надежды.

– Хорошая мысль, – с живостью отозвался Даннет. – Скрестить с вами клинки – это большая честь для каждого.

Похвала Даннета очень обрадовала Лахлана, как и сама перспектива стать обладателем такого грозного оружия, как клеймор. Меч Александра пришелся ему по вкусу. Ему не терпелось проверить собственное мастерство, устроив тренировочный поединок с таким опытным и достойным противником, как Даннет.

– Может быть, сегодня мы успеем нанести визит нашему оружейнику.

– Вот и прекрасно.

– Боже, вы, мужчины, всегда думаете только об этом! – Леди Даннет недовольно надула губки. – Как это вам не надоест?

– Дорогая, разве оружие может надоесть? – усмехнулся Даннет.

– Очень даже может, – не сдавалась леди Даннет. – Мы только что вернулись после нешуточной битвы, а вам уже не терпится помериться силами друг с другом. Это очень опасные игрушки.

– Какая битва, дорогая? Так, слегка размялись, – пытаясь смягчить раздражение жены, примирительным тоном заметил Даннет.

– Всего шесть человек, – пробормотал Лахлан.

Лана вздрогнула и широко раскрытыми от удивления глазами уставилась на него:

– Вы один сражались с шестерыми?

– Нет, вместе с Даннетом, – смутился Лахлан.

– На долю его светлости пришлось больше половины этих мерзавцев.

– Надо отдать им должное, они отчаянно сопротивлялись.

Пожалуй, не стоило так хвастаться. И так было заметно, что Лану сильно поразило столь неравное соотношение сил.

– Звучит впечатляюще, – проворковала она. Было совершенно ясно, что ее слова предназначались ему одному, и никому больше.

– Еще бы, – иронически заметила Ханна, подозрительно поглядывая на сестру. – Хорошо еще, что все так благополучно закончилось, особенно для Агнесс. Наши впечатления могли бы быть совсем иными.

Даннет согласно закивал и молча пожал ее руку, затем повернулся к Лахлану:

– Итак, ваша светлость, после того, что случилось, что скажете по поводу огораживаний? Правда оказалась слишком горькой, не так ли?

Лахлан задумчиво потер ладонью подбородок:

– Слишком горькой. Совсем не такой, какой я ее представлял. Когда смотришь из Лондона, все выглядит абсолютно пристойно, а на самом деле… ужасно. – Он бросил взгляд на Лану: – Все оказалось не так, как я думал.

– Вы… пересмотрите ваше решение? – тихим мягким голосом спросила она.

Лахлан стиснул зубы, сжал руки в кулаки и кивнул:

– Да, уже пересмотрел. Я не могу быть на одной стороне с теми, кто это придумал, не хочу причинять людям столько страданий. Я велю Дугалу разослать всем моим баронам указание немедленно прекратить огораживания и вообще о них забыть.

Даннеты переглянулись и обменялись улыбками, а Лана с радостным воплем подскочила на месте и закружилась от счастья. Она смотрела на него такими глазами, что у него непонятно отчего перехватило дыхание, а сердце взволнованно забилось. А ведь это была всего лишь улыбка, зато какая… трогательно-прелестная.

– А Даннет? – быстро вставила Ханна. – Он останется хозяином Лохланнаха?

Лахлан поморщился от досады. В чем он только ни подозревал Даннета, а главное – в предательстве, тогда как на самом деле Даннет отстаивал то, что считал справедливым. То, что и сам Лахлан теперь таковым нашел.

– Мне следует принести вам, Даннет, мои извинения. Я вел себя крайне заносчиво и высокомерно, был слишком самоуверен, считая себя умнее всех. Я сильно заблуждался, так как многого не знал.

Глаза Даннета радостно блеснули.

– Вам не к чему извиняться, ваша светлость. Вы нисколько не виноваты.

Черт, как же ему надоело слушать вставляемое то к месту, то не к месту обращение «ваша светлость»!

– Пожалуйста, зовите меня Лахлан. Мы ведь уже стали друзьями, не так ли?

Даннет смешался и покраснел:

– Мне по сердцу ваше предложение. В таком случае и вы зовите меня просто Александр, вы не против?

Против ли он? Да он безумно рад иметь такого друга!

– В таком случае, – улыбнулась Лана, причем ее улыбка снова предназначалась только ему одному, – если мы все стали настоящими друзьями, можете звать меня просто Лана.

Лахлан растерялся, но не от ее предложения, а от того, как резко изменилась в лице леди Даннет.

– Мне это кажется несколько преждевременным, – заметила она.

В глазах Ланы блеснули лукавство и озорство, Лахлан мог в этом поклясться.

– Почему же преждевременно?

Сестры смотрели друг другу прямо в лицо.

– Да потому что он герцог.

– Но ведь он будет звать Даннета Александром. Что ж тут неприличного, если он и меня будет звать просто по имени?

– Но ты же девушка.

– Ну и что, мне так нравится, а вам нравится… Лахлан?

Лана обернулась к нему, кокетливо играя глазами, ему стало ясно, что она намеренно дразнила сестру.

– О чем речь, мисс Даунрей. У вас такое прекрасное имя. Вот только…

– Что только? – в том же кокетливом духе продолжила она.

«Вот только ваша сестра выбьет из меня дух, если я стану вас так называть», – хотелось возразить Лахлану.

– Нашего отца хватил бы удар, если бы он услышал, как его светлость зовет тебя по имени.

– Но ведь папы здесь нет.

– Лана Даунрей! – возмутилась Ханна.

Однако гнев сестры никак не повлиял на Лану.

– Я так счастлива, что ваше мнение изменилось, Лахлан. – Она подошла и села рядом с ним: – У меня кое-что есть для вас.

Она вынула из кармана ожерелье.

Лахлан чуть не задохнулся от радости.

Это был всего лишь кусочек древнего креста, но лиха беда начало, теперь он, чтобы избавиться от проклятия, с утроенной силой будет искать другие остатки.

А потом все изменится. Лахлан воспрянул духом: будущее уже не казалось столь безнадежным.