Сабрина Йорк - Влюбленный лэрд

Если удастся снять проклятие, он сможет… быть вместе с ней. Только с ней. Никакая другая женщина ему больше была не нужна.

Жизнь расцвела для него всеми красками.

Ожерелье в его руках сверкало и переливалось. Свет камня буквально рассеял прежде царивший в его душе мрак безысходности. Это было само провидение, и в нем укрепилась вера в счастливый исход.

Внезапно у Лахлана перехватило горло, он накрыл рукой Ланину ладонь, нежно глядя ей в глаза:

– Благодарю вас.

Игривый огонек в ее глазах подсказал ему мысль отблагодарить ее не только словами, но и… поцелуем.

Было ли это благоразумно с его стороны? Конечно, нет, но непреодолимое желание поцеловать ее заглушало голос благоразумия.

Ощутить вкус ее губ, тепло ее дыхания.

Подумать только – всего лишь поцелуй.

– Вы не против… – Он запнулся, потому что в горле у него пересохло, и слегка заробел. – Вы не против того, чтобы прогуляться со мной? В саду?

Лана облегченно вздохнула. Наконец-то. На ее щеках выступил еле заметный румянец.

– Напротив, я буду очень рада, – с живостью проговорила она.

Мрачный настороженный взгляд леди Даннет красноречивее любых слов предостерегал от любых глупостей. Лахлан тут же любезно улыбнулся в ответ, давая понять, что подозревать его в глупостях не стоит.

А может, его улыбка больше походила на жадный оскал? Как знать, ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным.

Сад был одним из любимых мест Ланы, но сейчас, казалось, он превратился в райский уголок. Она едва не задыхалась от бурной, неуемной радости. Лахлан все-таки изменил свое мнение насчет огораживаний. Она ликовала. Похоже, ей удалось то, что поначалу казалось невыполнимым, – отвести беду от жителей Лохланнаха. Ее переполняли восторг и возбуждение от того, что он шел рядом с ней, нежно обнимая ее за талию… от того, что они были одни…

Он собирался ее поцеловать.

Как всякая женщина, Лана догадывалась о таком коварном намерении с его стороны. Как известно, интуиция никогда не подводит женщин в подобных делах. Она просто знала и ждала, незаметно направляя его в самый укромный уголок сада, где это было удобнее всего сделать.

Там располагалась беседка, густо увитая виноградом и распустившимися цветами, полностью скрывавшими их от посторонних глаз.

Оказавшись внутри наедине с Лахланом, Лана на него засмотрелась. Он казался ей воплощением мужской красоты и мужественности, а его шотландский наряд лишь усиливал подобное впечатление.

Он походил на падшего ангела: правильные, но резкие, даже излишне резкие черты смягчало выражение глаз, удивительно синих и с длинными ресницами; длинные пушистые волосы, до которых так хотелось дотронуться и погладить, подчеркивали матовый цвет лица.

Нет, он был не просто красив, он был неотразим.

Лана больше не могла ждать, когда он ее поцелует, терпение ее истощилось.

Решено, она поцелует его первой.

Ее поцелуй удивил Лахлана, в этом не было никаких сомнений. Когда она прильнула к его губам, он вздрогнул и тихо вздохнул, от удивления чуть раскрыв губы.

Все вышло неожиданно и поэтому чудесно.

Его губы пахли чем-то очень вкусным.

Опомнившись, Лахлан нежно, но как-то робко обнял ее за плечи – так, как будто намеревался в любой момент отстраниться. Лана на миг испугалась, вдруг он прервет их поцелуй. Если, кроме поцелуя, больше ничего не будет, то, по крайней мере, пусть он длится как можно дольше.

Но Лахлан не отстранился. Не оторвал своих губ от ее. Напротив, со страстным вздохом привлек ее к себе и еще сильнее приник губами к ее рту. Какое это было наслаждение – лежать в его объятиях! Блаженство и страсть соединились вместе, овладев ею целиком. Ничего подобного Лана раньше не испытывала. Больше ее ничто не сдерживало, ничто не страшило. Она без оглядки устремилась вперед. Он, видимо, тоже совершенно потерял голову и, ничего не боясь, отдался дикой, яростной страсти.

Его страсть еще больше воспламенила Лану.

Лахлан что-то горячо и невнятно шептал, прижимая ее к себе, лаская руками шею, плечи, груди. По ее телу пробежала сладостная дрожь. Она тихо застонала, шепча его имя.

Его пальцы еще сильнее обхватили ее груди, гладя их и нежно сжимая. Лана откинулась чуть назад, обнимая его за шею и гладя его волосы. Как же давно ей этого хотелось!

В его глазах вспыхивал никогда прежде не виданный ею огонь, его ноздри трепетали, он опять, но уже без прежней робости, принялся ее целовать.

Лахлан увлек Лану к стоявшей в беседке скамейке, сел, а ее посадил к себе на колени. Внизу у него что-то торчало, мешая ей сидеть. Пытаясь усесться поудобнее, Лана поерзала, как вдруг он застонал, дернулся и закрыл глаза, словно борясь с невидимым врагом. Лане захотелось еще немного поерзать, но она передумала, решив, что, пожалуй, это будет чересчур. Вместо этого, желая быть как можно ближе, она прижалась к его груди.

Он был весь к ее услугам, словно хотел именно этого – быть ближе…

Они жадно целовались – так, как будто стремились утолить ненасытный голод.

Он опомнился первым и, слегка отклонившись назад, прошептал:

– Лана…

По его голосу было все понятно: он был против продолжения. Не хотел отстраняться, но тем не менее был против.

Ей стало досадно и горько.

Он положил голову ей на плечо и тихо-тихо прошептал:

– Нам нельзя этим заниматься.

– Почему нельзя? – вскинулась не видевшая ничего дурного в их поведении Лана.

Он посмотрел ей в лицо, и по его глазам она поняла, что его терзает совесть и непонятная для нее боль.

– Я дал клятву.

– Какую клятву? – удивилась она.

– Что я наделал? Что же я наделал?! – Он сокрушенно затряс головой. – Как я мог?!

Лана никак не могла взять в толк, почему он так сокрушается и вообще чуть ли не плачет.

– Лахлан…

– Не надо. Ну зачем я целовал тебя?! Зачем?

– А что в этом плохого?

– И ты еще спрашиваешь?! Когда целуешься, то потом хочется большего… большего… понимаешь?

Замечательно! Лана чуть не подпрыгнула от радости и опять принялась за испытанное средство – ерзать, сидя на его коленях.

Но не тут-то было. Он поднял ее и пересадил на место рядом с собой.

– Всему виной мое проклятие. Я не могу, понимаешь? Не могу… – Он в отчаянии схватился за свои волосы. – Мне нельзя иметь детей.

Его слова ударили ее по голове, словно обухом.

– Ты не хочешь иметь детей, Лахлан?

– Напротив, хочу больше всего на свете. Но я же сказал, мне нельзя. Если от меня родится ребенок, то это будет преступление. Ребенок будет обречен на страдания. Он будет проклят так же, как и я.

– Ты не проклят, Лахлан.

Он нахмурился:

– Нет, Лана, проклят. Не утешай меня.

Лана была уверена: он несет чушь. Он сам себя убедил, что проклят, сам посадил себя в тюрьму и ни за что не хотел оттуда выходить. Из-за этого он и страдал.

– Лана, – он нежно погладил ее волосы, – но это еще не все. Я боюсь… очень боюсь…

– Чего ты же боишься?

– Боюсь, что на женщину, которую я… полюблю, тоже ляжет проклятие.

Лана вскочила со скамьи, словно ее ткнули иглой в одно место, и закричала:

– Что за белиберда!

– Не понял? – Он заморгал от удивления.

– Повторяю, белиберда! Полная белиберда. Во-первых, не существует никаких проклятий.

– Как ты можешь так говорить? Все мои предки умерли от…

– Стоп, выслушай меня. Не приходило ли тебе в голову, что они умерли просто потому, что были неловкими или неуклюжими?

– Неуклюжими?

– Хорошо, по своей глупости. Понятно? Просто они вбивали себе в головы, что должны умереть, когда им исполнится тридцать лет, и послушно выполняли задуманное.

– Чепуха.

– Ну да. Тогда проклятие – самое разумное объяснение.

– Послушай, тебе должно быть лучше всех известно, что проклятие существует на самом деле.

– Мне известно лучше всех, что проклятия – это белиберда. – Лана скрестила руки на груди. – Я считаю, что ты просто боишься ответственности.

Ее слова взбесили Лахлана.

– Я не боюсь ответственности, – взвился он.

– Тогда зачем использовать проклятие в качестве предлога для того, чтобы оправдывать любое проявление собственной слабости?

Лахлан весь побагровел:

– Это просто смешно.

Лана внимательно посмотрела на его красное от злости лицо. Ее раздражало его тупое упорство, но тут она спохватилась, поняв, что нельзя действовать столь прямолинейно. Иногда для пользы дела стоит пойти на попятный, что она и сделала, решив сменить тему.

– Как бы там ни было, но… – Она прошептала это очень тихо и печально, в конце нарочно запнувшись.

– Что но? – вскинулся он.

– Но ты не хочешь меня целовать. – Она с обиженным видом выпятила нижнюю губу. Это был очень ловкий ход. Его внимание опять переключилось на ее губы.

– Боже, Лана, что ты говоришь!

– Все хорошо, Лахлан. – Она похлопала его по руке и умышленно вздохнула, притворяясь обиженной. – И так ясно, я не такая красивая, как Ханна.

– Ты прекрасна.

– Кроме того, я не так умна, как другие девушки. Ничего не поделаешь, на мне тоже лежит… проклятие. – Опять вздох. – Понятно, почему ты не хочешь меня целовать.

– Очень хочу.

Чуть отклонившись назад, она похлопала его по плечу:

– Я же сказала, все понятно, так что не надо притворяться.

– Я не притворяюсь, Лана. Черт возьми…

Она не спеша направилась к выходу, но нарочно остановилась чуть поодаль, прислонившись к столбу, делая вид, что любуется садом. Она знала, что он обязательно подойдет к ней, чтобы утешить. Так оно и случилось.

– Лана, прекраснее, лучше тебя нет никого на свете.

– Звучит очень романтично.

Лахлан обнял ее за плечи и развернул лицом к себе. Не давая ей больше сказать ни слова, он приник к ее губам, на деле доказывая искренность своих чувств к ней.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем закончился поцелуй. А когда Лахлан оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание, к теме проклятий они не вернулись. Некогда им было об этом говорить.

Пора прекратить это безумие, думал Лахлан, идя к себе. Пора прекратить целоваться с Ланой Даунрей, ни к чему хорошему это не приведет. Начать с того, что, когда он находился рядом с ней, его брюки начинали кое-где жать, что было во всех отношениях неудобно.

Вместе с тем как же ему было с ней хорошо! Каждое соприкосновение с ее кожей или губами приносило ему непередаваемое чудесное наслаждение. Но этого было мало, это его не удовлетворяло, ему хотелось большего. Мучительно хотелось.

Не поэтому ли он решил, что пора с этим кончать? Больше никаких поцелуев. Но все это, и поцелуи в том числе, будило в нем надежды, новые мысли и, увы, обещало неприятности.

Если бы, не дай бог, его увидели целующимся со свояченицей Даннета, это была бы катастрофа. Даннет потребовал бы, чтобы он на ней женился. А Ханна, не исключено, потребовала бы, чтобы Александр вызвал Лахлана на дуэль.

Но это еще полбеды. Дело было в том, что когда они с Ланой целовались, ему становилось безразлично, поймают его или нет, и это было совсем плохо, хуже некуда.

В спальне Лахлана поджидал Дугал.

– Как прошла поездка? – задал он вопрос.

Упав в кресло возле камина, Лахлан ответил:

– Очень поучительно.

– Как так? – растерялся Дугал.

– Когда все видишь собственными глазами, то многое проясняется. Я воочию убедился, что огораживания – совсем не то, о чем я думал. На моих глазах чуть было заживо не сожгли женщину.

– Ужасно. – Дугал почти не изменился в лице.

– А еще я видел сожженные поля. Их сожгли только ради того, чтобы согнать с земель тех, кто не хотел уходить.

– Ну и что? – Кузен пожал плечами, а на его лице появилось пренебрежительное выражение. – Именно в этом смысл огораживаний. Надо избавляться от лентяев, которые плохо работают и не приносят дохода.

– Но не такой же ценой!

– А как же ваша выгода? – Дугал нахмурился. – Ведь вам нужны деньги, причем их надо получить быстро. У вас нет другого выхода.

– Как-нибудь найду.

Лахлан знал: выход всегда есть. Такова жизнь.

– Дугал, я хочу, чтобы ты отправил мои распоряжения баронам.

– Что за распоряжения? – Дугал закусил губу.

– Прекратить огораживания, приостановить их на всех землях графства Кейтнесс вплоть до моих дальнейших указаний.

– Что? – взревел Дугал.

Лахлан озадаченно посмотрел на кузена. Эта вспышка была ему совершенна непонятна. Впрочем, ему было все равно, его решение было твердым, и менять его он не собирался.

– Займитесь отправкой распоряжений.

– Но… ваша светлость… замок… его надо восстановить.

– Замок подождет.

– Но он не может ждать.

– А придется. Если я не успею… – Лахлан пожал плечами. Какая разница? После его смерти род герцогов Кейтнесс прервется, и в замке будет больше некому жить.