– Почему вы не пришли мне на помощь? – спросила она.

– Просто не хотели тебе мешать. По-моему, ты давно так не веселилась, – сострила Лана.

Ханна презрительно фыркнула.

Они втроем начали раскладывать по тарелкам еду. Для Лахлана это стало тоже своего рода приятным развлечением. Никогда ему не приходилось заниматься подобным. Положив еду на одну из тарелок, он подал ее маленькой, черноглазой и темноволосой девочке, которая смотрела на него большими грустными глазами. Она просто глядела, а у него сердце перевернулось от одного ее взгляда. Ее беспомощность и доверие к нему растрогали Лахлана, от слез у него защипало в горле.

Она была сиротой, беззащитной и слабой, она нуждалась в его поддержке и была признательна ему за нее, но то, что светилось в ее глазах, было больше и значительнее всех логических рассуждений. Она ему доверяла, она верила в его силу и способность оказать помощь. Между ними установилась удивительная связь, подлинная душевная близость, принесшая ему столько неизведанной радости, что это стало для него очень приятной неожиданностью.

Но тут, к его ужасу, черноглазая девочка приблизилась к нему вплотную и удобно, как в укрытии, расположилась между его ног.

Раньше ему не приходилось ухаживать за детьми. Герцоги не занимаются подобными вещами. Лахлан совершенно растерялся, не зная, что ему делать.

Он бросил вопросительный, кричащий о помощи взгляд на улыбавшуюся Лану. Слегка прикусив губу, очевидно сдерживая смех, она отрицательно помотала головой, как бы говоря: справляйся сам, и передала ему еще одну тарелку с едой.

Лахлан сидел, боясь пошевелиться и нарушить тем самым покой ребенка. Просить девочку отодвинуться было неловко, оставалось терпеть. У него затекли ноги и спина, но он мужественно дождался, когда она, съев все до крошки, вскочила на ноги и вместе с остальными детьми опять побежала играть. Ему даже стало обидно, что девочка его оставила. За эти несколько минут он так привык к ней, к ее теплу, к запаху ее волос, что внезапно после ее ухода ощутил пустоту.

Всю жизнь он играл роль знатного и занятого лорда, сухого и бездушного, и эта роль ему порядком надоела.

Как ему хотелось в этот миг иметь семью!

Детей.

Любящую прекрасную жену.

Увы, судьба лишила его возможности иметь все это. Ему стало горько.

– Что случилось? – вдруг он услышал вопрос, заданный Ланой.

– Ничего, – солгал Лахлан, улыбнувшись.

– А мне показалось…

– Что вам показалось?

– Да так, вы как будто не в духе.

– Еще бы, – собирая грязные тарелки в кучу, проворчала Ханна, но совсем беззлобно. – Столько забот и хлопот свалилось нам на головы! Ловко ты нас обвела вокруг пальца. Как ты только посмела назвать все это пикником, ума не приложу!

– Ну если бы я сказала правду, то никто бы из вас не согласился принять участие в моей затее, – с самым невинным видом возразила девушка. – Кроме того, разве вам не весело? Вы только посмотрите на них!

От одного лишь вида играющих и смеющихся детей на сердце сразу делалось радостно. Один из мальчиков вдруг прыгнул с высокого обломка башни вниз, его опасному примеру тут же решили последовать несколько других.

– Боже! – Ханна вскочила на ноги. – Надо их немедленно остановить, иначе они переломают себе конечности.

Ханна с явным намерением отчитать заигравшихся сорванцов устремилась наверх.

– Наконец-то мы одни, – повернувшись к Лахлану, с усмешкой произнесла Лана. – Вот почему я взяла с нами детей.

– Прости, не понял, это ты к чему?

– Ханна обожает воспитывать. Вот почему я и решила позвать детей. Они отвлекают ее внимание от нас.

– Постой. Значит, ты взяла кучу детей для того, чтобы мы смогли побыть наедине?

– Вот именно. А разве мой замысел не удался?

Лахлан оглянулся на Ханну, которая что-то говорила детям, то указывая рукой на башню, то строго размахивая перед ними указательным пальцем; она явно занималась их воспитанием.

– Ах ты плутовка! – тихо рассмеялся он.

– Кроме того, пикник доставил детям огромную радость. И еще я подумала, что для тебя было бы хорошо побыть в их обществе.

Лахлан чуть было не поперхнулся чаем.

– Хорошо? Ну ты и придумала!

– А почему бы и нет? Дети заставляют нас задуматься. Они напоминают нам о том, что в жизни по-настоящему важно, а что нет.

– М-да, и что же в жизни самое важное?

– Сам человек. Иногда мы забываем о людях, которые нас окружают. А именно они для каждого из нас важнее всего. Важнее замков, денег, важнее власти, не говоря уже о галстуках. – Лана лукаво улыбнулась.

– Но я ведь уже не надеваю галстук.

– Я заметила. Тебе очень идет шотландский наряд.

– Спасибо, очень приятно это слышать.

– Нет, вот так «оч-чень».

– Не понял?

– Не мягко, а тверже «оч-чень». Если ты одеваешься как шотландец, то и разговаривать должен, как настоящий шотландец.

– А, вспомнил! Ты же обещала меня подучить!

– Да, – улыбнулась Лана. Ее глаза весело заблестели. – Давай поупражняемся. Скажи что-нибудь.

– Что сказать?

– Да что угодно.

– Что угодно? Не знаю…

Лана вытянула губы чуть вперед и твердо произнесла:

– Н-не так.

– Что не так? – рассмеялся Лахлан, ее артикуляция показалась ему смешной.

– Шотландцы говорят тверже, гортаннее «н-н-нет».

– Примерно так ржут лошади, – съязвил Лахлан.

– Не остри. – Лана шлепнула его по руке. – Будь внимательнее.

– Я весь внимание. – Он не обманывал. Он не сводил взгляда с ее губ, с ее восхитительных губ.

– Не черт, а чоррт.

– Ха, ты пахоже р-ругаешься. – Лахлан сам удивился тому, как ловко он ее передразнил и как это было похоже на шотландский говор – броуг.

Лана смотрела на него с явным удовольствием:

– Отлично, то, что н-надо.

Боже, да он был готов говорить на этом ужасном языке хоть всю жизнь, лишь бы она все время была рядом с ним! Рядом с ней ему хотелось быть бравым шотландцем, свирепым воином, совершать подвиги, побеждая всех и вся. Лишь бы видеть, как она слегка краснеет от радости, или как прикусывает нижнюю губу, или как дрожат ее длинные ресницы.

Они продолжали болтать наедине – посреди поляны, полной детей. Когда ребятня, наигравшись, вернулась к ним, чтобы перекусить, черноглазая серьезная девочка по имени Фиона снова примостилась возле него. Лахлан этому про себя обрадовался. Он терпеливо выслушивал ее лепет, Фиона, как и он, тоже училась говорить и многие слова выговаривала медленно и даже с ошибками.


Пикник удался на славу. Лана осталась очень довольна, и прекрасной погодой, и тем, как вел себя Лахлан. Он оказался не только прилежным учеником. К своему немалому удивлению и радости, она обнаружила, что он добр и заботлив, что он любит детей. В нем явно погибал хороший отец.

Пикник был своего рода разведкой перед предстоящей тяжелой битвой против его проклятия, хотя в своей победе она не сомневалась.

Ночью, когда весь замок спал, Лана, выражаясь по-военному, предприняла вылазку под покровом темноты. Про себя она все хитрые маневры называла военными действиями. Она сражалась за право обладать Лахланом, она хотела его соблазнить, несмотря на его отчаянное сопротивление. В ее представлении это была настоящая война: с нападениями, отступлениями, заманиванием в ловушку и прочими уловками.

Итак, надо было сперва установить, где находится противник. Но противника на поле битвы как раз не было видно. Сердце у Ланы сжалось. Да, днем они не договаривались о ночном свидании, но перестрелка взглядами и поглаживание под столом за ужином ее ноги невольно наводили на мысль о неизбежной ночной встрече.

Лана уже была готова позорно отступить и вернуться в свою спальню, как вдруг до ее слуха донеслось поскрипывание гравия под чьими-то шагами. Она всмотрелась в ту сторону, откуда раздавался шум шагов; из темноты вышла закутанная в темный плащ фигура.

В первый миг, при мысли, что это может быть кузен Лахлана, Лана испуганно подалась назад. Но через несколько секунд, когда человек оказался на свету, успокоилась. Она узнала Лахлана.

Обрадовавшись его приходу, она забыла про всякую осторожность.

– Ты пришел! – чуть ли не выкрикнула Лана.

– Да, пришел, хотя лучше было бы не приходить. – Он протянул к ней руки, и она тут же прижалась к его груди. Первый поцелуй, по мнению Ланы, вышел нежным, пожалуй, даже чересчур.

– Я знала, что ты придешь.

Когда он попытался от нее отстраниться, Лана как бы случайно, но ласково ухватилась пальцами за его длинные волосы и привлекла его к себе, чтобы опять поцеловать. Они поцеловались во второй раз, хотя она ощутила некоторую сдержанность, своего рода сопротивление с его стороны, которое ей совсем не понравилось. Надо было что-то немедленно предпринимать.

– Лана, нам надо поговорить.

Ну конечно, поговорить. Черт! Самое удобное время и место для того, чтобы разговаривать!

– О чем же? – проворковала она, искусно маскируя раздражение.

– Как о чем? О нас, конечно.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о чем он будет говорить. Он явно собирался уйти в глухую защиту: опять пойдет речь о том, что им надо перестать встречаться, перестать целоваться, одним словом, расстаться.

Нет уж, дудки! Этого нельзя было допустить ни в коем случае.

– Ну, давай. – Лана, начиная искусно маневрировать, чтобы занять выгодную позицию, махнула рукой в сторону сада. – Не пройтись ли нам по саду?

– Хорошая мысль, – обрадовался Лахлан. Он облегченно вздохнул.

Ха, наивный! Он, разумеется, полагал, что они будут гулять и беседовать, и таким образом он уклонится от прямого столкновения с ней. Ну что ж, посмотрим! Он еще не знал, как ловко умеют воевать женщины с такими противниками, как влюбленные мужчины.

Лана привычно взяла Лахлана под руку и позволила ему провести ее в сад. На небе висел одинокий месяц. В саду стояла полная тишина, напоенная ароматами цветов, на которых лежали тусклые серебряные блики лунного света.

– Тебе понравился сегодняшний день?

– Оч-чень.

Лана тихо, совсем тихо, рассмеялась:

– Мне нравится твой броуг.

– В самом деле?

Она еще теснее прижалась к нему, так, что ее грудь уперлась в его плечо:

– Конечно, и ты еще сомневаешься! Ты выглядишь оч-чень муж-жественно, когда говоришь на броуге.

Лахлан от нее как-то внутренне отстранился, Лана это сразу почувствовала. Черт, она слишком быстро перешла от обороны к нападению!

– Так вот я…

– Знаешь, – поспешно перебила его она, – дети от тебя в полном восторге.

Ловкий ход, он сразу сбил его с толку.

– Правда?

– Ты держался молодцом. Твоя выдержка и терпение просто удивительны.

– Ничего удивительного тут нет. Мне очень понравилось проводить с ними время. Я сам рос сиротой, их переживания мне близки и понятны.

– О боже! – Как она могла об этом забыть? – Теперь я понимаю. Я очень люблю Даннета за то, что он приютил их всех. Мало кто из лэрдов любит сирот. Их гонят отовсюду прочь.

– Как им не стыдно? Позор!

– Да. – Лана потупилась. – Как герцог ты смог бы многое сделать для сирот. Помочь им, чтобы у них было жилье, одежда, обучить грамоте.

Ей стало тоже немного стыдно, по его виду она догадалась, что он уже подумывал о чем-то подобном. Ловко уведя разговор в сторону, она неожиданно затронула больную для него тему – тему сиротства. Теперь не он, а она вела его, погруженного в свои мысли, по саду.

– Думаю, эта затея не потребует слишком много денег, – задумчиво пробормотал он. – Выстроить приют, школу. Определить жалованье смотрителям и учителям.

– Конечно, нет. – Лана незаметно направляла его в сторону знакомой беседки.

– Разумеется, не столько, во сколько мне должно обойтись восстановление замка.

– Конечно, меньше.

– Если эта затея удастся, то и в дальнейшем потребуются деньги на ее поддержание, гм, после того, как меня не станет. Это крайне важно.

– Да, это важно, – согласилась Лана.

– После моей смерти все мое имущество должно вернуться короне. Но у меня есть личные средства, которыми я волен распоряжаться по своему собственному усмотрению. Гм, можно будет пустить их на создание фонда, чтобы дети-сироты были на его попечении.

– Это было бы очень великодушно с твоей стороны.

Они вошли в беседку. Лахлан глубоко вдохнул густой аромат растущих рядом цветов.

– Для начала можно будет продать лондонский дом и мои конюшни.

– Нет, нет, не надо продавать конюшни! Ты же обожаешь лошадей.

– Но у этих детей вообще ничего нет, а у меня и так намного больше, чем мне нужно. Ну зачем мне после кончины лошади и конюшни? – Лахлан грустно улыбнулся, и от его печальной, полной покорности улыбки у Ланы защемило сердце. Его великодушие, печаль, убежденность в своей смерти – все вместе растрогало ее до глубины души.